Амулет (Потревоженное проклятие) - Волков Сергей Юрьевич - Страница 38

— Да мы и не ссорились!

За чаем завязался разговор. Хозяйка, носившая простое русское имя Лена, рассказала о себе: закончила Суриковское, работала в Художественном фонде, потом, пару лет назад, разошлась с мужем, тоже художником, не выдержевшим перемен, свалившихся на нашу страну, и увлекшимся наркотиками.

— Я пробывала его вытащить, и к врачам водила, и к экстрасенсам… грустно говорила она, по бабьи подперев голову рукой: — А только все напрасно! Он сперва хорохорился: «Да я брошу, когда захочу!», а потом… Вообщем, купила я за копейки этот домик, переехала, и вот… живу! Раз в месяц езжу в Москву, сдаю картины, вышивки, макраме оп комиссионкам, на жизнь хватает. Тут привольно, хорошо работается! Глушь, конечно, иногда месяцами не с кем словом перемолвиться, ну да оно и к лучшему — не отвлекаешься по пустякам!

— Лена, а вам не страшно? Одна, на отшибе? — спросил я, прихлебывая из глиняной чашки ароматный чай с травами.

— По началу очень было страшно! А потом привыкла! Да и то сказать — за два года вы первые мои гости!

Борис, отдуваясь, поставил пустую чашку на стол, полез было за сигаретами, потом смущенно остановился. Хозяйка заметила, махнула рукой:

— Курите, Боря! Я сама курю, правда, не часто!

— И что, неужели не тянет в Москву? — снова спросил я, тоже закуривая.

— Тянет… — усмехнулась художница: — … Да будь проклят этот город! Он отнял у меня любимого человека… Да и вообще, все эти тусовки, пустые разговоры ни о чем… Надо либо заниматься делом, либо тусоваться — у кого к чему склонность! Я свой выбор сделала, и не жалею!

Мы докурили, поблагодарили хозяйку за чай и отправились укладываться. Борис, у которого начался похмельный синдром, был квелым, зевал, и сразу же бухнулся на широкий топчан, отвернувшись к стене.

Я задержался в дверях, повернулся к хозяйке:

— М-м-м… Скажите, Лена! Тут, в Корьево, домов мало, просто кот, как говориться, наплакал. А нет ли среди них такого — с мансардой и резным петушком на крыше?

— Есть, есть! Этот дом принадлежит профессору-археологу! Я его самого не знаю, а его жена, Надежда Михайловна, покупала у меня пару раз картины и резные доски! Но сейчас в доме никто не живет, хозяева появляются только летом! Да вон он, завтра утром увидете, через забор от меня! — Лена махнула рукой куда-то в сторону.

«Так!», — подумал я: «Все складывается, как нельзя лучше!», и задал хозяйке еще один вопрос:

— Лена, а вы не обращали внимания — там кто-нибудь появлялся… ну, чужой?

Она легко расмеялась каким-то очень добрым, рассыпчатым смехом:

— Нет, что вы! Никого там нет, дом стоит законсервированный на зиму… Так вы, значит, из милиции! А я, признаться, сперва думала — вы жулики!

Я удивился:

— А зачем вы нас тогда пустили?

Она пожала округлыми плечами и ответила с подкупающей простотой, свойственной только русским женщинам:

— Жалко стало!

Я проснулся от дикого петушиного вопля. Это было не простое, известное всем «Кукареку!», нет, здешний петух был, сюдя по всему, великим мастером на всякие пакости и каверзы, и его сиплый, издевательски долгий, пронзительный крик отражал в себе всю мерзость петушиного племени.

Протирая глаза, я сел, озираясь вокруг. За маленьким окном было еще темно. Рядом со мной сидел на топчане взлохмаченный Борис, страдальчески держась за виски.

— Сколько времени? — спросил я, натягивая куртку.

— Половина седьмого! — простонал в ответ искатель: — Я сейчас пойду и отверну этому жару-птицу башку! Сволочь, с пяти утра начал орать! Не иначе, родной брат Гитлера!

Чувствовалось, что в доме уже давно проснулись. Слышился треск горящих в печи дров, громыхала посуда, скрипели под ногами хозяйки половицы.

Мы встали, оделись, и отправились во двор — искать будочку с буквами «м» и «ж».

Хозяйка встретила нас, замерзших и помятых, полным подносом румяных пирожков. Я успел рассказать Борису о ее догадке по поводу нас, и он сказал, что это самое надежное прикрытие — мы из милиции, ищем сбежавшего из Москвы мошенника. По оперативным соображениям действует скрытно, и все такое.

За завтраком мы развили эту тему, и поинтересовались, нет ли во дворе какого-нибудь сарайчика, откуда можно было бы спокойно наблюдать за профессорским домом.

— Да какие у меня сараи! — махнула рукой Лена: — Я и живности никакой не держу, кроме кур! Вы вот что, полезайте-ка на чердак! Там и тепло, и все, как на ладони!. Только с сигаретами поосторожнее, у меня там на полу опилки, для тепла!

Мы заверили художницу, все будем аккуратны, как пожарники, и навернув по десятку необыкновенно вкусных, хрустяших пирожков, забрались по старой, гнущийся под нашей тяжестью лестнице на чердак.

Рассвело. В слуховое оконце дом Профессора действительно был, как на ладони. Окна первого этажа закрыты широкими ставнями, на двери здоровенный навесной замок. Крылечко, чисто выметенное хозяевами, осень забросала бурыми рябиновыми листьями, и по их положению было видно, что в дом давным давно никто не входил.

Решетчатое окно мансарды, занавешенное плотными темно красными шторами, тоже выглядело явно не жилым. Не дымилась труба, на подернутой инеем дорожки, огибающей дом и ведущей на задний двор — ни одного свежего следа. Пусто. Дом необитаем.

Я сказал об этом Борису, он сердито засопел, но промолчал, очевидно, понимая, что я прав — если Судаков и был здесь после убийства Леднева, то недолго, либо…

Либо он затаился внутри!

Мы провели на чердаке весь день. Корьево, просматриваемое сверху, жило своей обычной жизнью. Утром потянулись к колонке бабки с флягами на каталках. Было их немного — три или четыре, они о чем-то неспешно посудачили, стоя в очереди, и разошлись по одной к своим покосившимся домам. Мужик, встретивший нас ночью с собакой и ружьем, выехал из своего двора на видавшем виде «Уазике», и укатил куда-то по грязному, раскисшему проселку. День тянулся и тянулся, а дом Профессора стоял, по прежнему безмолвный…

Борис, чья кипучая натура не выносила безделия, где-то к обеду предложил дежурить на чердаке по очереди — два часа один, два часа другой. Я согласился, мы потянули спички, кому первому вести наблюдение, выпало, что мне, и довольный искатель отправился вниз, развлекать хозяйку.

Оставшись в одиночестве, я уселся поудобнее на каком-то ящике, и устремил свой взгляд в даль, на подернутые сизой дымкой леса, на уходящую к ним глинистую дорогу, на облетевшие перелески — дом Профессора никуда не денется, а когда я еще увижу такую красоту?

Время шло. Шуршали в опилках мыши, под самым коньком, там, где сходятся стрехи, я заметил несколько черных, кожистых фунтиков завернувшись в крылья, висели кверху ногами впавшие в зимнюю спячку летучие мыши…

Борис сменил меня, сытый и довольный — Лена сварила отменный борщ, и искатель уже снял пробу.

— Иди, обедай! — подмигнул мне Борис.

— Борь, яснее ясного, что Судакова тут нет! — сказал я, вставая.

— Да я понимаю… Но должны же были мы попробывать? Давай так сегодня донаблюдаем, переночуем, а завтра утречком двинем домой. Идет?

Я кивнул:

— Договорились!

Борщ в самом деле удался. Я съел две полные миски, Лена за компанию посидела со мной, мы поговорили о том, о сем, а за едой и разговорами я украдкой рассматривал картины, висевшие на стенах.

Простые, мастерски выполненные пейзажи, портреты каких-то старушек в цветастых платках, натюрморты — Лена, несомненно, была талантливым художником, ее картины дышали, создавали настроение, заставляли думать, в отличии от дорогой арбатской мазни…

В положенный срок я сменил Бориса. Все было тихо, никто не появлялся у запертого дома. Вечерело. В дома корьевцев зажигались первые огоньки. Около шести стало совсем темно, и все вокруг утонуло в непроницаемом мраке.

Я спустился в дом. Лена рисовала, водя углем по листу картона. Борис читал какую-то книгу. С моим приходм все оживились, хозяйка поставила чайник, и мы сели к столу.