Трагедия русского офицерства - Волков Сергей Юрьевич - Страница 45

Для приема старших чинов на службу была учреждена особая комиссия под председательством генерала Дорошевского, позднее Болотова. Эта комиссия, прозванная в обществе «генеральской чрезвычайкой», выясняла curriculum vitae пореволюционого периода старших чинов и определяла возможность или невозможность приема на службу данного лица или необходимость следствия над ним. Процедура эта была обидной для генералитета, бюрократическая волокита озлобляла его, создавая легкую фронду. Но я не мог поступить иначе: ввиду тогдашнего настроения фронтового офицерства эта очистительная жертва предохраняла от многих нравственных испытаний, некоторых — от более серьезных последствий… Вообще же «старые» части весьма неохотно мирились с назначением начальников со стороны, выдвигая своих молодых, всегда высокодоблестных командиров, но часто малоопытных в руководстве боем, и в хозяйстве, и плохих воспитателей части. Тем не менее жизнь понемногу стирала острые грани, и на всех ступенях служебной иерархии появились лица самого разнообразного служебного прошлого… Труднее обстоял вопрос с военными, состоявшими ранее на советской службе»[564].

Не будучи долго поддержаны другими, первые добровольцы вместе с тяжкими испытаниями, выпавшими на их долю, впитывали в себя презрение и ненависть ко всем тем, кто не шел рука об руку с ними. В Кубанских походах поэтому, как явление постоянное, имели место расстрелы офицеров, служивших ранее в Красной армии… С развитием наступления к центру России… необходимость пополнять редеющие офицерские ряды изменили и отношение — расстрелы становятся редкими и распространяются лишь на офицеров-коммунистов. Изданный в ноябре 1918 г. приказ Деникина, осуждающий непротивление офицеров на советских территориях заканчивался фразой: «Всех, кто не оставит безотлагательно ряды Красной армии, ждет проклятие народное и полевой суд Русской армии — суровый и беспощадный». Впоследствии Деникин признавал, что этот приказ «произвел гнетущее впечатление на тех, кто, служа в рядах красных, был душой с нами. Отражая настроения добровольчества, приказ не считался с тем, что самопожертвование, героизм есть удел лишь отдельных личностей, а не массы… Приказ был только угрозой для понуждения офицеров оставить ряды Красной армии и не соответствовал фактическому положению вещей: той же болотовской комиссии было указано мною не вменять в вину службу в войсках Советской России, «если данное лицо не имело возможности вступить в противобольшевистские армии или если направляло свою деятельность во вред Советской власти». Такой же осторожности в обвинении, такой же гуманности и забвения требовали все приказы добровольческим войскам, распоряжения, беседы с ними»[565].

Осенью 1919 г. из штаба Главнокомандующего был разослан циркулярный запрос в штабы армий по поводу отношения к офицерам, перешедшим из Красной армии и указывалось на существующую ненормальность сурового к ним отношения. Донским командованием еще в начале 1919 г. было изложено мнение на этот счет, сводившееся к тому, что офицеры белых армий не должны смотреть на своих собратий, принужденных служить в советской армии с точки зрения «непогрешимых судей». Считаясь с принудительной системой службы офицеров в советской России, с террором, с системой заложников и с системой поруки, нужно смотреть на громадное большинство советских офицеров как на лиц, вынужденных к этой службе обстоятельствами[566].

Поступление в полки офицеров, ранее служивших в Красной армии, никакими особыми формальностями не сопровождалось. Офицеры, переходившие фронт, большею частью отправлялись в высшие штабы для дачи показаний. Таких офицеров было не так много. Главное пополнение шло в больших городах. Часть офицеров являлась добровольно и сразу. а часть после объявленного призыва офицеров. Большинство и тех, и других имели документы о том, что они в Красной армии не служили. Все они зачислялись в строй, преимущественно в офицерские роты, без всяких разбирательств, кроме тех редких случаев, когда о тех или иных поступали определенные сведения. Часть «запаздывающих» офицеров, главным образом высших чинов, проходили через особо учрежденные следственные комиссии (судные).

Отношение к офицерам, назначенным в офицерские роты, было довольно ровное. Многие из этих офицеров быстро выделялись из массы и назначались даже на командные должности, что в частях Дроздовской дивизии было явлением довольно частым. В Корниловской дивизии пленные направлялись в запасные батальоны, где офицеры отделялись от солдат. Пробыв там несколько месяцев, эти офицеры назначались в строй также в офицерские роты. Иногда ввиду больших потерь процент пленных в строю доходил до 60. В частях Дроздовской дивизии пленные офицеры большею частью также миловались, частично подвергаясь худшей участи — расстрелу[567]. То же свидетельствует и ген. Штейфон: «Офицеры, перешедшие от большевиков или взятые в плен, если они не были коммунистами, решительно никаким репрессиям не подвергались. Все они для испытания назначались рядовыми в строй и после небольшого искуса уравнивались в правах с остальными офицерами полка. Что касается пленных и мобилизованных офицеров, то в своей массе они доблестно воевали, а когда приходилось — умирали»[568].

С сентября 1918 по март 1920 г. было предано суду (чьи дела дошли до Главнокомандующего) около 25 генералов, из которых 1 был приговорен к смерти (приговор не утвержден), 4 к аресту на гауптвахте и 10 оправдано. Наказание заменялось арестом на гауптвахте и в важных случаях разжалованием в рядовые, причем к декабрю 1919 г. все разжалованные были восстановлены в чинах[569]. Например, генерал-лейтенант Л. М. Болховитинов, как и Сытин, и многие другие, перешедший из Красной армии, был судим и разжалован и послан рядовым на фронт. Свое разжалование он переносил с большим достоинством. В Крыму он был восстановлен в чине[570]. Приказом 29 апреля 1920 г. Врангель освобождал от всяких наказаний и ограничений по службе воинских чинов не только перешедших из Красной армии, но и тех. кто при взятии в плен не оказывал сопротивления.

Офицеры-добровольцы сражались с исключительным мужеством и упорством, что были вынуждены вполне признавать те их противники, кому приходилось непосредственно встречаться с ними в бою. «В составе Астраханской дивизии (речь идет о бое с пехотной дивизией ген. Виноградова на ст. Гнилоаксайской во второй половине ноября 1918 г.) преобладали офицеры-добровольцы, действовавшие в качестве солдат. Они дрались исключительно упорно: раненые не выпускали оружия из рук, пока в силах были держать его. Руководя боем, я наткнулся на трех раненых офицеров. Обнявшись, они тяжело шагали и из последних сил тянули за собой пулемет «кольт». Увидев меня, они упали на землю, и один из них, раненный в живот, судорожно припал к пулемету. Он успел открыть огонь и убить лошадей подо мной и моим ординарцем. Но мы с ординарцем бросились на них, и развязка произошла очень быстро… Я видел, как офицеры-белогвардейцы, действовавшие в качестве рядовых солдат, с винтовками наперевес бросались на наших кавалеристов, кололи штыками их лошадей… Упорнее и дольше всех дрались гвардейцы личной охраны, защищая штаб корпуса и своего генерала. В плен они не сдавались, каждый дрался, пока мог держать в руках оружие. Все они были вырублены… Начался жаркий бой. Офицеры дрались яростно и в плен не сдавались. Раненые либо кончали жизнь самоубийством, либо пристреливались оставшимися в живых. Особо упорно оборонялись офицеры, сбившиеся у штаба бригады (речь идет о бригаде ген. Арбузова), вокруг черных знамен с двуглавыми орлами»[571]. «Держаться далее в бронепоездах было нельзя. Вооружившись винтовками, штаб корпуса (речь идет о гибели 1-го Кубанского корпуса 21. 02. 1920 г. у Белой Глины) и команды бронепоездов во главе с генералом Крыжановским и инспектором артиллерии генералом Стопчинским во главе по занесенному снегом полю стали отходить от железнодорожного полотна. Они сразу же были окружены красной конницей. Несмотря на совершенно безвыходное положение, белые не сдавались и старались пробиться в степь. Красным хотелось захватить окруженных живыми, но после того, как несколько атак было отбито и они понесли большие потери, пришлось отказаться от этой мысли. Конница отошла, а вперед были выдвинуты пулеметные тачанки, открывшие огонь по кучке белых. В 2–3 минуты огонь скосил всех. Тогда вновь бросилась конница и зарубила тех, кто был еще жив»[572].