Миллиардер из Кремниевой долины. История соучредителя Microsoft - Аллен Пол - Страница 13

Класс 1971 года выпуска стал последним в истории Лейксайда – школы только для мальчиков; этой же осенью Лейксайд объединился с женской школой Св. Николая. Мы оставили прощальный дар – могильный камень; он так и стоит во дворе. На нем искаженная латинская надпись: «Vivat virgor virilis», что значит «Да здравствует мужская девственность».

Глава 5

Ваззу

Конечно, было приятно оказаться вольной птицей Университета штата Вашингтон (мы называли его Ваззу), в трех сотнях миль от дома, но жизнь в колледже не оправдала моих ожиданий. Первые занятия не слишком впечатляли. Я скучал по семье, по своей девушке и тяготился кипением жизни вокруг. Некоторые расцветают, оказавшись впервые на свободе. Я не из таких.

Скучал я и по PDP-10. Сначала я проводил ночи, набивая программы на перфокартах для большого компьютера IBM. «Работать на IBM – совсем другое, но, в конце концов, не так уж плохо», – писал я в ноябре Рику Уэйланду, стараясь сделать хорошую мину при плохой игре. Новые компьютеры всегда меня интриговали – даже чудные, медленные и неповоротливые. Я читал и пытался придумать, как улучшить обычное программирование для IBM. Дело продвигалось медленно.

Куда более приятным оказалось то, что мой круг общения стал шире – особенно в «Фи Каппа Тета». Небольшой корпус аутсайдеров, самый последний в ряду, примостился на склоне – таком крутом, что траву на нем приходилось стричь двоим: один толкал косилку, а другой держал канат, чтобы косилка не съехала с холма. Чуть ли не к самому зданию примыкала железнодорожная сортировочная станция, где в три утра формировали составы. Первые две недели мне не удавалось уснуть, но впоследствии я мог спать в любых условиях.

Все же место мне нравилось. Все эти хиппи, неформалы, кадеты-резервисты – мне было интересно наблюдать за ними. Там были Майк Флуд, президент студенческого братства и едкий шутник, который назначил меня мыть посуду; Гэри Джонсон, который экономил на плате за комнату, потому что жил с двумя собаками в грузовичке; Саймон Карроум – «Большой Сириец» – добрый малый, чей английский был окончательно испорчен за лето работы в портлендских доках. Нам приходилось исправлять его контрольные и вычеркивать матерные слова – других он почти не знал.

Я был «компьютерщик» и с радостью помогал отладить заданную на дом программу; мне достаточно было взглянуть на код Фортрана, чтобы понять, где ошибка. Еще я часами бросал мяч в корзину на задворках здания – мой знаменитый бросок «матадора» мало кто мог повторить; и играл центра в команде по флаг-футболу. Наш квотербек, Джерри Морс, играл прежде за дубль «Нью-Йорк янки» и обладал пушечным броском. Я не блистал высокой скоростью, так что Джерри говорил мне: «Десять ярдов и обернись». Если Саймон и Майк были прикрыты, Джерри выпуливал мяч прямо мне в грудь. Я редко ронял мяч.

Возвратившись от компьютера в комнату в час или два ночи, я оттягивался со своей электрогитарой – эта привычка раздражала многих моих собратьев. Майк Флуд просил меня прекратить, и я после пары заключительных аккордов откладывал гитару. Но однажды ночью здоровяк по имени Джордж Ши в ярости ворвался в комнату и, подняв меня в воздух за шкирку, прижал к стене. Я глядел на Джорджа, на его сжатый кулак, не в состоянии представить ожидающей меня расправы. В нашей семье не принято было даже демонстрировать гнев, и я не знал, что такое, когда тебя бьют.

– Отпусти его.

Это сказал Майк Хасперт (мы вместе играли на гитарах), встав в позу каратиста. Поговаривали, что у Майка был черный пояс. Джордж прикинул шансы, с отвращением поставил меня на пол и потопал прочь.

Обычный день в «Фи Каппа Тета» проходил гораздо спокойнее: нескончаемые карты и шахматы, «Стартрек» в подвальной телевизионной комнате, «Пицца Шак» и «Тако Тайм». Ездили до границы штата Айдахо – там официально спиртное продавали с 19 лет и было дешевое пиво. По субботам я ходил со всей толпой смотреть, как местных «Кугуаров» порвут южнокалифорнийские «Троянцы». Я не ведал забот, пока мне не выпал номер 99 в «призывной лотерее» 1972 года – этот номер мог послать меня во Вьетнам. Война тогда уже казалась мрачной, гибнуть на ней не хотелось. Но если бы меня призвали, я пошел бы служить, как мой отец во время Второй мировой.

Как выяснилось, мой призыв отложили до окончания студенческой отсрочки.

28 мая 1972 года мой друг по Лейксайду, Кент Эванс, с другими альпинистами пересекал снежное поле на горе Шуксан и поскользнулся. Он шел без страховки и, не сумев затормозить, пролетел по склону больше шестисот футов, ударившись несколько раз о скалы. Вертолет ВМС эвакуировал Кента, но он умер по дороге в больницу. Ему было 17.

Эта смерть потрясла Билла, он был раздавлен. Через несколько дней после похорон родители Кента позвали нас посмотреть, не пригодятся ли нам его компьютерные документы – несколько руководств, ничего важного. Мы были благодарны родителям Кента, но чувствовали себя странно, роясь в его вещах. Мы не стали задерживаться надолго.

По контракту со школой Билл за летние каникулы должен был написать на Фортране программу, составляющую расписание.

– Я собирался делать ее с Кентом, – сказал Билл мне. – Одному мне будет трудно. Поработаешь со мной над программой?

Хотя денег обещали не много, я с радостью согласился и вернулся к старой доброй PDP-10. Билл оставался в подавленном состоянии неделями, но приходил в себя по мере того, как мы втягивались в проект – с полной самоотдачей, как когда-то в Макаллистер-холле. Часто мы засиживались за полночь и спали на раскладушках, которые привезли в кампус. Программа оказалась сложной, требовалось учитывать много разных переменных: обязательные курсы, секции, факультативы, сдвоенные уроки для лабораторных работ. Меня восхищало, как четко Билл разбивал работу на составляющие, а еще больше – как он «загрузил» самого себя в группу по английскому: он, десяток девчонок и больше ни одного парня.

Мы с Биллом сблизились в то лето. Разница в возрасте перестала иметь значение; между нами установилось, как я это называю, высокоскоростное соединение. Погружаясь в проблему, мы начинали выщелкивать идеи «в режиме стека» (на компьютерном жаргоне это режим выполнения подпрограмм центральным процессором по принципу «последний пришел – первый ушел»). В наших разговорах эта фраза означала, что мы перескакивали от одной темы к предыдущей, не обращая внимания на последующий контекст. Слушая нас со стороны, понять что-то было невозможно:

– Тогда можно перенести эту строку сюда…

– Верно, если значение – «истина», вторая не выполняется…

– Точно! Мы же в прошлый раз использовали эту переменную.

Много общего было и в том, как мы воспринимали абсурд. Однажды, после и без того почти бессонных ночей, мы несколько часов отлаживали какой-то кусок программы – и не могли поймать ошибку. Билл молча уставился на загадочную страницу и вдруг воскликнул:

– Икс! – и залился беспомощным хохотом.

Я взглянул на страницу и понял, что имел в виду Билл: прямо посреди строки болталась бессмысленная переменная.

– Икс! – заорал я.

Теперь уж мы оба принялись кататься по полу в пустом здании, истерически выкрикивая «икс!».

Чтобы отдохнуть, мы ходили в кино; вдвоем мы за все годы посмотрели, наверное, больше полутысячи фильмов. Моим любимым кинотеатром был «Кокусай» в международном районе Сиэтла. Там за сеанс показывали два фильма с английскими субтитрами; второй фильм был обязательно про самураев. Билл не особо жаловал все иностранное, но как-то вечером согласился посмотреть кино: «Если только не очередную тупость про маленькую собачку…». Едва мы уселись в кресла, чтобы посмотреть драму из современной японской жизни, по экрану промчался тявкающий терьер.

– Опять собачка… – громко застонал Билл.

Мы замечательно проводили лето, но ни на минуту не переставали думать, чем будем заниматься дальше. Билл получил работу по обработке информации от компании, изучавшей транспортные потоки: подсчитывалось, сколько раз колеса автомобилей нажимают на резиновые трубы, реагирующие на давление. На специальной шестнадцатидорожечной перфоленте автомат набивал с интервалом в 15 минут набор отверстий, обозначающих количество автомобилей. Приходилось считывать перфоленту вручную, затем записывать результат обычными цифрами и переносить на перфокарты. Работа была нудная, неэффективная и убийственная для глаз; Билл поручил ее младшеклассникам в Лейксайде и платил им по 15 центов за ленту, чтобы они изображали живые считывающие устройства. Однажды Билл сказал: