Сын Чернобога - Шведов Сергей Владимирович - Страница 41

Решение великого князя изгнать волхвов из стольного града вызвало глухой ропот среди киевлян, однако замятии, которой так опасались близкники Аскольда, не случилось. Кудесник Солох в сопровождении старцев, одетых в белое, торжественно прошествовал через торговую площадь мимо притихших киевлян, не сронив с посиневших от гнева губ ни единого слова. Лишь у самых ворот он остановился, развернулся в сторону детинца и начертил в воздухе тяжелым посохом знак, непонятный многим. Однако сведущие люди очень скоро объяснили всем, что Солох проклял и великого князя киевского, и всех его ближников, поменявших веру.

Чем обернется для Киева это проклятие, не знали даже дрогнувшие сердцем бояре. Иные, бросившиеся было в христианский храм, дабы угодить великому князю, остановились в раздумье. Среди них был и боярин Казимир, совсем уже было решивший поменять веру.

По Киеву прошелестел слух, что обиженные волхвы обратились за поддержкой к новгородским князьям Олегу и Ингеру. Малого сына Рерика киевляне вряд ли испугались бы, но князь Олег, коего многие называли Вещим, мог нагнать страх на кого угодно. Поговаривали, что этот человек, рожденный невесть в каких землях, и не человек вовсе, а сын самого Велеса, присланный отцом, дабы чинить спрос с отступников. Среди этих отступников первым называлось имя Аскольда. Возможно, киевляне и не спустили бы великому князю поношение славянской веры, но уж коли за волхвов вступился сам Чернобог, то, видимо, простым смертным не следует мешаться в спор между богами.

К немалому удивлению Аскольда, многие бояре и мечники не пожелали менять веру, а на гневные слова великого князя отозвались угрюмым молчанием. Гнать из Киева вслед за волхвами еще и упрямых бояр было бы слишком опасно. Многие их них принадлежали к родам, обосновавшимся здесь еще со времен Кия. Вряд ли их родовичи, составлявшие едва ли не половину населения стольного града, спокойно отнеслись бы к изгнанию своих старейшин.

Боярин Казимир попытался утихомирить расходившегося великого князя, но не нашел понимания ни у Аскольда, ни у его горделивых ближников. Даже сын Вратислав не захотел слушать родного отца, что же тут говорить обо всех прочих.

Между тем тревожные слухи катились по Киеву черным комом, и уже трудно было разобрать, что в них правда, а что выдумка встревоженных людей. Иные договорились уже до того, что стали пророчить конец света. Не пройдет-де и седмицы, как оскорбленный Даджбог остановит белых коней, влекущих сияющую колесницу, и вся земля погрузится во тьму.

Встревоженные киевляне нет-нет да поглядывали на солнце, но ничего необычного за ним не примечали. Как и положено от сотворения мира, колесо Даджбога выкатывалось из-за холма в свой срок, чтобы после долгого путешествия по небесному своду вновь скатиться в темные глубины. Сияло оно так, как и положено ему сиять в летнюю пору. Правда, над городом появилась стая ворон, предвестниц беды, но, во-первых, она была небольшая, а во-вторых, расторопные киевляне не позволили навьим птицам сесть на торговую площадь, отпугнув их криками и ударами в било. Более ничего существенного вроде бы не случилось, но напряжение в городе нарастало. А потом у известного в городе купца Гюряты пала белая кобыла. В другой раз никто бы на это внимания не обратил, но ныне любое лыко было в строку. И гибель белой кобылы, не сумевшей разродиться жеребенком, люди сочли дурным предзнаменованием как для Киева, так и для княжны Добромилы, которая, к слову сказать, ещё ходила безмужней.

– А при чем тут кобыла? – резонно возразил Казимиру Гвидон.

– Бес его знает, – вздохнул старый боярин. – Но сегодня ждали дождя, а он, видишь, не случился. Походили тучи по небу, а ни единой капли на землю не упало. Иные засуху пророчат. Воля твоя, боярин, но я бы принес жертвы Перуну и Велесу во избежание недорода.

– Ты что, боярин Казимир, княжьего гнева не боишься? – нахмурился Гвидон.

– Божий гнев пострашнее княжьего, – возразил Казимир. – Жертвы я в своей усадьбе принесу, а Аскольду знать об этом не обязательно.

– С огнем играешь, боярин, – попробовал урезонить упрямца Гвидон.

– Стар я уже, чтобы играть, – обиделся Казимир. – А князю скажи, что многие бояре им недовольны, а иные смотрят в сторону Новгорода и Смоленска. Как бы они нам беду не накликали.

– Обойдется, – махнул рукой Гвидон. – Никто их силком в христианские храмы не гонит.

– Силком не гонит, но и заздравной чаркой не чествует. Нельзя так, боярин. На пустом месте учинили раздор. Зачем вы волхвов прогнали из Киева?

– Волхвы заговор устроили против князя, – попробовал возразить Гвидон.

– Заговорщиков, боярин, судят и казнят, а гнать без вины не только волхвов, но и псов никто не вправе.

Гвидон не нашел, что сказать Казимиру. Как ни крути, а боярин был кругом прав. Кудесник Солох не любил князя Аскольда, но власть его признавал. Да и к ромеям он относился терпимо, не чинил им препятствий в исполнении христианских обрядов. Слишком уж круто Аскольд взялся за укрепление новой веры. Так круто, что пошатнул собственную власть, которую прежде никто даже не пытался оспаривать.

Глава 2

ПЕРЕВОРОТ

Князя Олега удивил приезд в Смоленск беглого боярина Доброгаста. Прежде этот верный сподвижник Вадимира числился едва ли не самым яростным противником Воислава Рерика, но, видимо, времена меняются, коли даже самые отъявленные враги начинают набиваться в друзья. Возможно, Олегаст отмахнулся бы от Доброгаста как от назойливой мухи, но за него хлопотал старый боярин Стемир, которому князь был многим обязан.

– Ладно, – махнул рукой Олег. – Зови. Коли не договоримся, то хоть узнаем последние новости из Киева.

За столом собрались только самые близкие к новгородскому князю люди. Кроме боярина Стемира, здесь были боготур Лихарь, сын кудесника Драгутина, воеводы Рулав и Фрелав, а также юный смоленский князь Мечидраг, до того похожий на благородного Олегаста, что кривичи, глядя на него, только руками разводили.

Конечно, такое сходство шло Мечидрагу больше во вред, чем на пользу, ибо порождало волну слухов и сомнений по поводу участия покойного князя Градимира в его зачатии. Однако пятнадцатилетнему парню все эти слухи были безразличны. Более легкомысленного отрока боярину Стемиру видеть еще не доводилось. Мечидраг не проявлял никакого интереса к управлению княжеством, зато воинскую науку схватывал на лету, и уже сейчас в смоленской дружине не было бойца, способного управляться с мечом лучше юного князя.

Под стать ему были и другие бражники, собравшиеся за столом. Годами те же Рулав и Лихарь были постарше Мечидрага, но в советники тоже не годились. Иное дело – воевода Фрелав, этот и возрастом был равен князю Олегу, и разумением ему не уступал. Именно на его поддержку и рассчитывал боярин Стемир в предстоящем серьезном разговоре.

Боярин Доброгаст был немало удивлен тем, что его пригласили к столу, да еще и вместе с людьми, самыми близкими к князю Олегу. Такой жест со стороны хитрого франка мог означать как безграничное доверие, так и пренебрежение к человеку, пусть и даровитому, но не имеющему веса в славянских землях.

– Значит, прогнал князь Аскольд кудесника Солоха из Киева? – спросил гостя Олег.

– Не то плохо, что он волхвов прогнал, а то, что он отрекся от правды славянских богов и смотрит в рот хитрым ромеям. А брак его внучки Добромилы и вовсе сулит неисчислимые беды славянским землям.

– Дело не в девках, боярин, а в высокомудрых мужах, которые рушат славянское единство в угоду своим страстям, – спокойно отозвался Олег. – А. хазары и ромеи, пользуясь нашими раздорами, надевают хомут на шею вятичам, радимичам, северцам и уличам.

– Так и я о том же толкую, князь.

Доброгаст, разумеется, понял, в чей огород метнул камешек франк, заговорив о высокомудрых мужах, но сделал вид, что этот выпад его не касается. Боярин не видел Олега двадцать лет, с той самой замятии в Ладоге, когда пали на родную землю многие благородные словенские мужи. Доблестный франк был далеко не последним среди тех кто рубил им головы. С тех пор Олег заматерел раздался в плечах, но ликом почти не изменился, да и глаза остались прежними, насмешливыми и цепкими. В слухи о его божественном происхождении Доброгаст не верил, но достаточно и того, что этот человек был сыном кудесника Драгутина и племянником кудесницы Милицы, влияние которой в славянских землях росло с каждым днем.