Год рождения 1921 - Новожилов Игорь Васильевич - Страница 47

Вокруг стояли брошенные, распахнутые дома. В одном нашел русскую библиотеку. Набил книгами полную бельевую корзину. За ними ко мне бегали со всей бригады. Прочитал на польском биографию Пилсудского. Я польский знал с нашего знаменитого киевского двора. Оказывается, сам Пилсудский и его старший брат судились по одному делу с Александром Ульяновым.

Задача тяжелых дивизионов, стало быть и моя, – подавлять узлы сопротивления. В одном узле бывает напихано до десятка противотанковых орудий, пулеметов. Надо присмотреться, понять, найти границы узла, выбрать выгодную дальность, позицию, сделать так, чтобы удобно было сменить позицию.

Сначала ничего не видишь, даже при большом опыте. Плохо, когда закрыто маскировочными сетями. Пустыня. Потом смотришь в стереотрубу, замечаешь: где ветки завяли, цвет другой… Начинаешь наблюдать за этим местом: «Я тебя все-таки увижу…» И вот заметил среди ветвей орудийный ствол. Очень хороша стереотруба: десятикратное увеличение, изображение не прыгает.

Когда говорят об опыте – это значит, что находишь правильное решение, хотя ничто не повторяется.

Под Казимежем я поймал роту немецких шестиствольных минометов, двенадцать штук. Перед минометами росли высокие кусты, и немцы рассчитывали, что ничего не видно. Звоню комбригу:

– Тут я вижу двенадцать шестиствольных.

Он был на меня сердит. Я провинился перед ним: нахально обманывал с бензином. Отвечает:

– Ты брось мне замыливать глаза с минометами.

– Но я же вижу!

– Валяй.

Я шандарахнул всем дивизионом – и что от них осталось…

Откуда видно, что попал? Да очень хорошо видно. Вот они стоят. Видно, как туда лег мой залп, – сплошной дым, а потом на этом месте одни ошметки.

В сентябре нас перебросили под Варшаву. Я шел вместе с танковой бригадой на Радзимин, в 23 километрах от Варшавы. Его в двадцатом году брал Тухачевский.

Шли перекатами. Первый шаг делают танки. Мы выходим к ним на высотку, занимаем место, смотрим. Танки с этого гребня идут на следующий.

На одном гребне я прошелся вбок и увидел сверху шесть «пантер», в кустах, примерно в километре. Я ударил по ним. Две «пантеры» сразу загорелись, одной срезало катки, а три ушли. Командир танковой бригады не понял, почему я стрелял, прибежал отлаять. Увидел в чем дело, ему стало все ясно.

«Пантеру» немцы пытались скопировать с нашей «тридцатьчетверки». Я за войну повидал всяких танков. На Волховском – английские «валентайн», «матильда», «черчилль» – очень неплохой танк. Видел американский «шерман» – ходячая мишень. Про немецкие и говорить нечего – насмотрелся. Первый «тигр» мне повстречался в январе 43-го под Ленинградом. Ехал в штаб, а у переезда в Жихареве стоит громадный танк. Потом после войны я в своей редакции познакомился с полковником Барышевым. Он мне рассказал как раз об этом танке. «Тигр» бросили немцы. Вроде, и цел был, и не увяз. Барышева прислали, потому что он умел водить немецкие танки. Когда он пришел, танк был еще теплый, хотя стояли жуткие морозы. Влез, тронул стартер – танк завелся. Этот «тигр» стоял потом на трофейной выставке в Москве. Лобовая броня была пробита – как пальцем проткнута. Может быть, кого из экипажа убило, а другие сбежали…

Из танков той поры наш Т-34 был лучше всех.

Он очень много взял от предшественника БТ, тоже очень интересной машины.

Виктор Суворов, трепло и предатель по натуре, объясняет узкие гусеницы у БТ тем, что это был танк-агрессор для автострад Западной Европы. Это такая ерунда! Для БТ и не нужны были широкие гусеницы: он весил всего 13 тонн. Широкие гусеницы появились у Т-34 потому, что у него вес превышал 30 тонн.

Игорь Сергеевич воспринял книги Резуна-Суворова с негодованием и брезгливостью. С основательностью историка и редактора стал собирать передергивания в ссылках и цитатах. Фыркал на нелепости в профессионально-военных рассуждениях. Хотел писать что-то вроде рецензии, но не успел.

Право на такую категоричность в оценке резуновских писаний давали Игорю Сергеевичу четыре года войны и многие годы профессионального труда.

Захватывающе интересны были его исторические отвлечения.

После истфака МГУ я работал в архивах. Сначала в Астраханском. Помог пересылке редчайших армянских манускриптов из Астрахани в Матенадаран – армянское хранилище древних рукописей. Армяне за это меня сильно почитают.

Потом работал в 4-м отделе Центрального военного архива и засел в арке Лефортовского дворца. Там все с давних времен ужасно основательно: кожаные диваны, на стенах Верещагин… Мне велели разобрать архивы Варшавского военного округа. В 1914 году эти архивы вывезли из Варшавы, и с тех пор никто в эти дела не заглядывал.

Вы не представляете, как я увлекся. Я приходил на час раньше начала, уходил на два позже. Я не обедал. Тогда я был отчаянный курильщик, а в архиве курить нельзя. Так я выкуривал по две сигареты в день. Стал узнавать почерка всех трех офицеров, работавших в разведывательном отделении штаба военного округа: полковника Батюшина и штабс-капитанов Андрющенко и Шевченко. Они работали, как каторжные, все документы от руки, машинке не доверяли.

Нахожу рукой Батюшина составленный «Список лиц, заподозренных в шпионаже против России». Вижу в «Списке» зубного врача Зильберфарба. А сам Батюшин выдавал ему разрешение на работу в Варшавском округе. Думаю, зубной врач работал на Батюшина, и тот рассчитывал, что список как-то попадет к австрийцам.

Часто говорят, русская разведка плохо работала. Ерунда!

В Вене в русском посольстве работал наш агент Марченко. Был ужасно ловок. Я докопался, что именно он завербовал австрийского полковника Редля, о деле которого пишут во всех книгах по 1-й мировой войне. Австрийцы Марченко знали, но никак не могли схватить за руку. Австрийские контрразведчики дошли до того, что уговорили эрцгерцога, наследника престола, Фердинанда (Сараевского) не подать руки Марченко на дипломатическом приеме. Тому пришлось уйти в отставку.

Открываешь «Дело» подполковника Заамурской пограничной бригады Ярослава Яцевича. Войска назывались Заамурские, а это были всероссийские погранвойска. Они носили зеленые фуражки, отсюда и форма наших пограничников.

Яцевич был наш агент в Австрии, попался, и ему дали четыре года.

«Дело» открывается письмом матери Яцевича командиру бригады. Просит помочь вытащить сына. У того плохое здоровье. Надо спасать.

Началась переписка. Командир бригады пишет в генштаб. Письмо попало в разведуправление – заместителю начальника Карлу Энке – потом стал министром иностранных дел Финляндии.

Летит телеграмма Леонтьеву, помначштаба Варшавского военного округа: «Прошу сообщить, какую ценность для России представляет подполковник Яцевич».

Ответная телеграмма: «…имеет особые заслуги перед Россией, представляет особую ценность».

А на территории Киевского военного округа как раз попался австрийский шпион, лейтенант, барон. Их и обменяли.

«Дело» кончается письмом матери к командиру бригады: сын дома, поправляется, благодарит…

Я видел много документов, прочитанных Николаем вторым. По пометкам была видна работа мысли, видно было, что умный человек. Короткие реплики: «Да», «Нет». Всегда карандашом. Пометка царя на оригинале покрывалась лаком. На копии в соответствующем месте писалось: «Собственной Его Императорского Величества рукой начертано «Да». Царь раздражался на грамматические ошибки. Резко помечал их. Например: «По-русски говорят «Шол», а пишут «Шел». Так сильно подчеркнул ошибку, что сломал карандаш.

…В 15– м году великий князь Николай Николаевич из Верховных Главнокомандующих был понижен до командующего Кавказским фронтом. Первый смотр на новом месте. «Ура!» и прочее. Великий князь поравнялся с командой егерей на велосипедах. Обращается к правофланговому богатырю: