Год рождения 1921 - Новожилов Игорь Васильевич - Страница 15

Утром шестнадцатого все производство в районе встало. Отец получил повестку, появился дома, успел воткнуть нас в подвернувшийся эшелон беженцев и направился в военкомат.

В ноябре он не без трагикомических приключений оказался на формировании в Ярославле.

Команду ярославского флотского экипажа, куда отца отрядили, повели в баню. Мыльня, полная народу. С трудом нашел шайку, место на лавке. Только намылил голову, слышит крик:

– Вася!!! – и его хватает кто-то в охапку.

Отец смахнул с глаз пену:

Коля!

Они обнялись, сели, заплакали…

Баня замерла. Потом все мужики сели на лавки и заплакали вместе с ними.

Для меня в этой малой истории – вся смертная тоска страны той страшной осени.

Мужчина, столь неожиданно встреченный отцом в ярославской бане, был Николай Михайлович Горбин, отцов друг по жизни, еще с деревни.

Он был кадровый военный. Встретил войну на границе капитаном, начальником штаба погранотряда в Прибалтике. Пробивался сквозь окружения на восток боевым соединением. Вышли к своим под Великими Луками «в зеленых фуражках и при оружии». Напомню, что зеленые фуражки с прошлого века носят российские пограничники. Немцы к ним относились с особой ожесточенностью.

Он и Иван Михайлович Матвеев, тоже отцов друг детства, тоже кадровый военный, встретивший 22 июня на границе, приезжали перед войной к родителям в Высоковск. Молодые, высокие, сильные, с уверенными громкими голосами, туго затянутые в портупеи. Как те два кавалергарда пред Горьким и Львом Толстым.

Николай Михайлович приезжал к отцу в Высоковск и после войны. Вылез, как он рассказывал, из автобуса со своей женой, Клавдией Кирилловной, – ничего не узнает. Вместо огородов, сарайчиков, рыночных коновязей – стоят пятиэтажки. Спрашивает у пожилого мужчины, где найти Новожилова.

– Да на кладбище. Только что пронесли…

Супруги как стояли – так и сели, благо на остановке была скамеечка. Придя немного в себя, решили не возвращаться сразу в Москву, а пойти проститься с Васей. На кладбище увидели толпу, пробрались сквозь нее – видят: на бугорочке стоит – живей не бывает – их друг и так прочувствованно говорит, что плачут все собравшиеся.

Горбины заплакали вместе со всеми. Оказалось, хоронили отцова однофамильца.

Отец стал под конец жизни, как он говорил, «вроде гражданского попа». Он в нашем Высоковске всех знал, и все его знали. Он умел словом потрясать сердца, и его звали сказать прощальное слово.

Поскольку старики в городе помирали часто, а водки и здоровья у нас на поминках не жалеют, то я часто нудил отца за пагубность такого образа жизни.

– Игорь, так это ж за счет мирян, – отвечал он безмятежно, – и продолжал жить по-своему.

Он умер, как жил, на встрече выпускников своего Калязинского машиностроительного техникума. Это случилось в конце октября 79-го года, когда, как и в 41-м году, на Подмосковье пали ранние свирепые морозы.

Я с Музой, моей женой, поехал за отцом в Калязин. Тамошнее начальство, смущенное печальным финалом общерайонного мероприятия, сильно помогло нам в хлопотах с гробом и всякими формальностями. С этими делами мы два дня мотались по городу в казенном газике вместе со славным парнем Александром Федоровичем Алферовым, комсомольским районным секретарем, и с местным краеведом, Николаем Николаевичем Родимовым.

От любого места Калязина нам была видна знаменитая колокольня, которая грозящим перстом торчала из середины Волги, растекшейся над старым Калязином перед Угличской плотиной.

Оба этих дня непрерывным говорком журчал у меня за спиной рассказ Николая Николаевича о сем славном граде, о его великих гражданах, высоких родах и громких свершениях. Интеллигентная речь высокообразованного, умного гуманитария. Оборачиваясь назад, я видел высохшего старика лет восьмидесяти в солдатской шапчонке искусственного меха и проношенном осеннем пальтеце, из обтерханных обшлагов которого торчали красные, зазябшие клешни.

Отец был с ним давно знаком и много мне о нем рассказывал.

Н. Н. Родимов работал мастером-инструктором слесарного дела в техникуме, когда там в двадцатые годы учился отец. На отцовых фотографиях тех времен я нашел Николая Николаевича среди студентов и преподавателей Калязинского техникума. Сухой, могучий костяк, свободно развернутые плечи – раза в полтора шире, чем у прочих, резко вырубленные черты лица, небрежно отвернувшегося от объектива – неброская, мужская красота. Куда там Сталлоне и Шварценеггерам…

В 41– м он пошел добровольцем на фронт. Кончил войну в Берлине. Расписался на рейхстаге. После войны, как и обоих моих героев, его повлекло в историю. Не имея никакого образования, кроме церковно-приходского училища, стал большим знатоком Калязина и его округи. Вел обширную переписку с музеями и историками-профессионалами. Отец сокрушался: «Половина пенсии уходит у него на марки и конверты».

Желая хоть как-то отблагодарить наших помощников по похоронным хлопотам, мы с Музой пригласили их помянуть отца в калязинский районный ресторан. Николай Николаевич смутился: «Я в ресторане не был ни разу».

После смерти отца Николай Михайлович Горбин сказал мне: «Бери теперь, Игорь, отцовых друзей на себя». Он много, с громогласным напором рассказывал мне о войне. Жалею, что не записывал его яркие и образные повествования.

Николай Михайлович написал воспоминания, назвав их «Прожитые годы». Ясный, сухой слог профессионального военного, почти не оставляющий места для личных переживаний и эмоций. Пожалуй, единственный раз они неожиданно прорываются при описании бомбежки Невеля в июле 41-го года. Город громили несколько десятков «юнкерсов». Николай Михайлович лежал в огороде между грядами. «Все вокруг дрожало. И только пчелы безмятежно порхали среди цветущих огурцов».

Николай Михайлович прошел всю войну от звонка до звонка.

Не умея плавать, переплывал на доске Дон летом 42-го во время нашего южного отступления. Потом были Сталинград, Курская дуга, Днепр, Бобруйск, Наревский плацдарм, Штральзунд. Ранен, контужен, засыпан и откопан. В конце войны – полковник, начальник оперативного отдела штаба 65-й Батовской армии, а потом начальник штаба 105-го стрелкового корпуса этой армии. Прославленный командарм П. И. Батов не раз пишет о нем в своих воспоминаниях. Я разглядываю сейчас его парадную, при всем иконостасе, фотографию: орден Ленина, Суворова и Кутузова, две «Красных Звезды», три «Красного Знамени», россыпь медалей и крестов, которые я не могу распознать. В запас Николай Михайлович вышел генерал-майором, единственным, кстати сказать, генералом на всю нашу карельскую, лихославльскую округу.

Тесен мир, даже на войне. Игорь Сергеевич, взаимодействуя с 65-й армией, встречался с полковником Горбиным. Отзывался о нем как об очень дельном и храбром офицере.

Вернемся в октябрь 41-го.

Один день этого апокалиптического месяца описан самим Игорем Сергеевичем Косовым. Можно понять, почему из всех 1417 дней войны он выбрал именно этот день.

Четыре листка, исписанных его крупным, округлым почерком, лежат передо мной. Привожу их, не меняя ни запятой.