Артемка в цирке - Василенко Иван Дмитриевич - Страница 12

Артемка повернул за угол и в недоумении остановился:

"Что такое? Не туда я попал, что ли?"

Обычно здесь, при повороте, в глаза падал яркий свет от фонарей, а теперь впереди была темнота. Но ведь это та самая площадь; посреди нее, заслоняя звездное небо, темнеет округлая громада цирка. Почему же так темно и пусто? Ни фонарей, ни лотков с леденцами и рахат-лукумом, ни мальчишек, что всегда здесь снуют, кричат и пересвистываются.

Артемка медленно двинулся вперед. Он был испуган. У него даже защемило в сердце. Он тихонько подошел к воротам цирка и стал всматриваться. На стенах по-прежнему висели афиши, но из-за темноты ничего нельзя было прочитать. Артемка налег на ворота. Ворота скрипнули, но не подались. Артемка постоял, подумал и пошел вдоль стены. В какие щели он ни заглядывал, везде была тьма, будто весь цирк засыпали углем.

Тогда Артемка вспомнил, что из дедовой комнаты наружу выходит небольшое окно. Обежав кругом, он взглянул вверх: прутья на окне слабо отсвечивали.

- Дед! - крикнул Артемка обрадованно и застучал кулаком в стену.

- Кто там? - сейчас же отозвалось из-за стены. Голос был далекий и глухой, но, безусловно, дедов.

- Дед, это я! - еще больше обрадовался Артемка.

- Артемка, что ли? - донеслось изнутри.

- Ну да, Артемка! Отворяй, дедушка, скорей!

- Так иди на задний ход. Чуешь, на задний! Я сейчас открою.

Дед вышел с фонарем, посветил Артемке в лицо и сказал:

- Вернулся? А я думал, так в деревне жить и останешься.

- В какой деревне? Что ты, дед! Я в больнице был.

- В больнице? - удивился дед. - Скажи на милость! Придумав, будто Артемка уехал к тетке в деревню, он до тех пор всех в этом уверял, пока и сам поверил.

- Дед, отчего это все позаперто и фонари потухли?

- А чего ж им гореть? Кроме меня, тут никого нету. А меня публика уже видела. Ей хоть заплати, к примеру, так она меня смотреть не захочет.

- Как это... никого нету? - Артемка тревожно взглянул в дедово лицо. - А куда ж они подевались?

- Актеры? А кто ж их знает? Куда-нибудь поехали, в другие цирки, значит.

- И... - У Артемки перехватило дыхание. - И Пепс уехал?

- Пепс? Пепс, брат, раньше всех отсюда подался... Да ты, я вижу ничего не знаешь. Ну, пойдем, расскажу тебе, пойдем в мою апартаменту.

По знакомому коридору, такому теперь пустому, они прошли в комнату деда и уселись на топчане.

- Видишь, какое дело, - сказал дед, - покуда ты ездил к тетке... или го... покуда, к примеру, болел, тут опять "Бульбу" ставили. Только на этот раз уже не Пепс Бульбу играл, а дядя Вася. А Пепсу роли не дали совсем. Да... Ну, Пепс, конечно, огорчился Ходит сам не свой. А тут еще ты пропал. Пойдет он, бывало, на базар, походит вокруг будки - и опять до меня: "Где Артиомка?" Вижу, человек волнуется, я и говорю ему:

"Уехал он, Артемка твой, к тетке в деревню уехал, а как она, деревня эта, называется, не помню". Да... А тут уже и борьба стала к концу подходить. Кальвини говорит Пепсу "Ты, говорит, не вздумай чего-нибудь выкинуть, а то ты совсем какой-то сумасшедший стал. Чтоб завтра у вас с Гулем была ничья. Будете бороться час, потом ты захромаешь и откажешься бороться".

- Пепс сильнее Гуля! - не выдержал Артемка.

- А вот слушай. Только вывесили афишу, публика - к кассе: толкаются, ругаются, перила поломали. И столько в тот день билетов напродавали, что даже в оркестр люди набились. Ей-богу, так с музыкантами и сидели. Да... Ну, вышли, стало быть, они, Пепс и Гуль, поклонились. Публика, как полагается, в ладоши. Цветы тут, конечно, и все такое. Кальвини проговорил свои слова и отошел в сторонку, свисток держит. И тут, братец мой, случилось такое, чего я отродясь не видал. Гуль и глазом не моргнул, как Пепс поднял его над головой, покрутил мельницей - и прямо на лопатки, в одну секунду. Понятно? Задергался Гуль, да где там: как гвоздями его Пепс пришил! У публики дух зашелся - онемели все. А Пепс повернул голову к Кальвини и говорит: "Свисти!" Кальвини растопырил руки и стоит истуканом. "Свисти!" - опять говорит ему Пепс. Тот стоит, глаза выпучил. А тут публика пришла в себя да как грохнет!.. Я думал, купол обвалится. Видит Пепс: не хочет Кальвини свистеть. Вскочил, вырвал у него свисток, да сам и засвистел. В публике хохот, крик, свист - ну прямо сдурели все. Гуль встал, красный, как бурак, да Пепса ба-ах кулаком. А Пепс поднял руку вверх и говорит: "Гуль не есть борец. Гуль есть хулиган, барахлё!" Так и сказал, ей-богу: "Ху-ли-ган, барахлё!" - а потом повернулся и ушел.

И дед принялся рассказывать, как пять лет назад тоже вот боролся турок Абрек с чемпионом мира Карадье и какой тогда скандал вышел.

Но Артемка уже не слушал. Он сидел на топчане, понурив голову, и ему было так тоскливо, так одиноко, будто весь мир опустел, как этот цирк.

- Дед, - сказал он, - я хоть к тебе ходить буду. Скучно мне.

- Что ж, ходи, - согласился дед. - Ходи, я против не имею. - И вдруг вспомнил: - Да, чуть не забыл!.. В ту ночь Пепс до меня заходил, вот когда Гуля положил, "Что такое, - говорю ему, - голубь ты мой?" А он мне:

"Господин Шишка! (Так и сказал, ей-богу!). Господин Шишка, я сейчас еду от этот город. Скажите ваш внук, я очень хорошо помню свой слово". И так, брат, мне руку сдавил, что я аж крякнул... Стой, еще вспомнил... Та... как ее... ну, что по канату ходила... Ляся, что ли?.. так она тоже прощаться приходила. И тоже просила: "Скажи, - говорит, - Артемке, что я ему письмо напишу". Понял? Письмо, значит...

- Дед! - крикнул Артемка. - Да чего же ты сразу не сказал. Такие слова, а ты молчал!..

- Ну, забыл, - сказал дед. - Знаешь, старый ум. Что давно было, помню, а теперешнее голова не держит, хоть ты что ей...

- Ах, дед, дед! - любовно пожурил Артемка и, положив свою руку на руку старика, от души предложил: - Давай я тебе и другой сапог починю. Дырка какая!..

1939.