Всем стоять на Занзибаре - Браннер Джон - Страница 11

А ведь – надо признать правду – не прошло и десяти лет, как он уже начал скучать. Он почти надеялся, что они вспомнят о втором условии, том самом, из-за которого ему пришлось так долго копаться в своей душе.

«Лейтенант Дональд Орвил Хоган, вы активированы и должны немедленно, повторяю – НЕМЕДЛЕННО, явиться в распоряжение… »

О нет!

– У тебя что, с головой не в порядке, тупозадый? – прохрипел у него над ухом грубый голос. Острый локоть ткнул ему в бок, и перед ним возникло хмурое лицо. В растерянности Дональд сообразил, что, вероятно, подсознательно принял решение, в какой ресторан сегодня пойти, и забрел в толпу, запрудившую Пятую авеню.

– Что? О… нет, со мной все в порядке.

– Тогда перестань вести себя так, будто ты с катушек съехал! Смотри, куда идешь!

Разъяренный мужик, с которым он столкнулся, протиснулся мимо. Все еще несколько ошеломленный Дональд механически переставлял ноги. Несколько минут спустя он пришел к выводу, что такому совету стоит последовать. Возможно, отчасти в его проблемах повинна рутина, которой он поддался настолько, что утратил живость и интерес к миру, которые привлекли к нему десять лет назад доктора Фоуден, а в таком случае отставка становилась маловероятной. Много вероятнее (он почти этого боялся), рано или поздно под туш фанфар и гром барабанов рассекретят Салманассара, а тот предскажет, что в автоматизированном будущем устареют даже синтезаторы.

И если придется уйти с такой синекуры, он предпочел бы сделать это на собственных условиях, а не потому, что его выгнали за некомпетентность.

Он с легкой дрожью он оглядел авеню. Направляя человеческие потоки, высотные здания стиснули ее, как стены каньона, а сверху рассеянным светом светился Фуллеров купол. Разумеется, он защищал не весь Большой Нью-Йорк, а только Манхэттен, которому возвратил былое очарование и вернул жителей больше, чем район потерял из-за оттока в предместья в конце двадцатого века. Проект сооружения купола надо всем городом даже не рассматривался хотя бы из-за издержек на строительство, правда, по инженерным проектам выходило, что это вполне осуществимо.

Однако Нью-Йорк с тринадцатимиллионным населением все больше и больше терял свой прежний статус самого большого города в мире. Он не смог тягаться с чудовищными конгломератами, протянувшимися между Фриско и Эллейем или между Токио и Осакой, не говоря уже об истинных гигантах среди современных мегаполисов, Дели и Калькуттой, с пятьюдесятью миллионами голодающего населения каждый. Это уже были не города в старом понимании, не населенная семьями группа зданий, а кишащие муравейники, разрушающиеся под молотообразными ударами уличных беспорядков, вооруженных ограблений и беспричинного вандализма.

Тем не менее, пусть он съежился до – по современным меркам – средних размеров, это был город настолько крупный, насколько Дональд находил в себе силы терпеть, и до сих пор обладал определенным магнетизмом. Государство, крупнейший работодатель из всех, доминировало на Западном побережье. А здесь властвовали те, кто едва-едва до него не дотягивал: корпорации были государствами в государстве. Сейчас перед ним высился колоссальный зиккурат «Дженерал Текникс», занимающий целых три квартала, и это зрелище наполнило Дональда унынием. Если он уйдет, если ему дадут уйти после того, как выбросили на него три четверти миллиона долларов налогоплательщиков, его ждет одна дорога – вот в такой мавзолей.

«А ведь только посмотрите, в кого там превратили Нормана Хауса! »

По безмерно расширенным тротуарам люди ползли точно насекомые, толклись у входов в туннели и подземку. По центральной – только для муниципального спецтранспорта! – полосе разъезжали патрульные полицейские машины, но временами и им приходилось останавливаться или съезжать к обочине, чтобы освободить место для «скорой помощи» или пожарных. По обе стороны от центральной полосы огромные гудящие автобусы без моторов – они работали на ветрогенераторах, которые разгонялись до максимума всякий раз, когда автобус поворачивал назад в конечных пунктах своего маршрута, – тащили до двух сотен пассажиров каждый, раз в два квартала заходили на платформы подъемника, позволяя обогнать себя электрическим такси. С тех пор, как возвели купол, в городе вообще запретили двигатели внутреннего сгорания: системы вентиляции и так едва справлялись с выбросами углекислого газа и антропотоксинов, а в теплые дни выделяемая людьми влага иногда перегружала кондиционеры и оседала подобием мороси.

«Как мы это терпим? »

Он предпочел жить в Нью-Йорке, потому что тут родился и потому что этот город стоял первым в коротком списке подходящих мест проживания, из которых ему предложили выбирать. Главным условием здесь было наличие доступа к крупным и современно оснащенным библиотекам, необходимым для его работы. Но сейчас он вдруг взглянул на свой город, сосредоточенно и внимательно – впервые, быть может, за семь лет, и куда бы он ни повернулся, везде видел еще одну соломинку, нагруженную на двугорбый хребет города. Разумеется, его взгляд останавливался на бездомных, но только сейчас он заметил, что их сотни и что они катят перед собой самодельные тележки с немногими пожитками, а полиция все сгоняет их и сгоняет. Теперь люди, когда их случайно толкали, зачастую резко оборачивались и совали руки в оттопыривающиеся карманы еще прежде, чем до них доходило, что никакие мокеры на них не набрасываются. Кстати о мокерах: если уж на то пошло, он никак не связал с собственной реальностью репортаж в программе новостей о том, как один такой убил семерых воскресным вечером на оживленной Таймс-сквер…

Его когтила паника, та же паника, которую он испытал в первый и последний раз, когда решился попробовать «мозголом»: ощущение, что такой личности, как Дональд Хоган, не существует вовсе, а есть только один человечек в миллионе таких же, и все они ипостаси беспредельного, высшего Я. Тогда он зашелся криком, и приятель, давший ему наркотик, отсоветовал принимать его вторично, сказав, что он и есть его личность, а без нее растворится.

Иными словами: внутри у него пустота.

В нескольких шагах впереди две девушки остановились посмотреть на роскошные игрушки в витрине. Обе одеты по последней моде. На одной – радио-мини-платье, набивной узор ткани складывался из впечатанных схем и контуров, и, сдвигая вправо или влево пояс с пряжкой, хозяйка может выбирать, какая из программ будет подаваться в наушник, спрятанный у нее под пурпурными волосами. Другая – в чем-то облегающем и явно металлическом, точно железный футляр для медицинских инструментов. У обеих – хромированные ногти, будто клеммы ввода-вывода машины.

В привлекшей их витрине были выставлены чудеса генной инженерии, искусственные домашние зверушки. Плазму клеток животных подвергли отработанному на вирусах и бактериях процессу, но на таком уровне сложности побочные эффекты оказались слишком непредсказуемы: из пятисот зверьков, вероятно, только один попадал на витрину, остальные так и оставались в лаборатории. И все же, невзирая на роскошный пурпурный мех, серьезный, крупнее естественного галаго за стеклом выглядел ужасно несчастным, а у всего выводка ярко-рыжих щенков чихуахуа на полке под ним лапы подергивались так, словно у них вот-вот начнется припадок эпилепсии.

Но девиц заботило лишь то, что мех у галаго был в точности оттенка волос девушки в радио-платье.

«Сначала вы ездите в машинах, потом стираете в них, едите из них, потом их носите, а потом…»

Дрожа с головы до ног, Дональд отбросил мысль о ресторане и свернул в ближайший бар, чтобы вместо ленча выпить.

Пару часов спустя он позвонил одной временно безработной поэтессе. Та сочувственно выслушала, никаких вопросов не задала и позволила ему проспаться в своей постели. Когда он проснулся, мир выглядел несколько лучше.

Но он отчаянно желал, чтобы нашелся кто-нибудь – не обязательно эта девушка и, возможно, вообще не девушка, хоть какой-нибудь человек, – которому он мог бы объяснить, почему стонал во сне.