Цвет крови – серый - Брайт Владимир - Страница 3

– В таком случае соизвольте назвать имя, а затем мы откроем свиток и вместе посмотрим, будет ли сегодня уничтожено одно никудышное племя людишек или нет.

Наверное, не стоило ему говорить это. Расовая гордость присуща не только имурам, но и людям.

Я собрался было назвать свое истинное имя, но теперь, после этой фразы, передумал.

– Мое полное имя – Принц Хрустальный, – ответил я, с ненавистью глядя ему в глаза.

Время обмена любезностями прошло. Настал черед оросить землю кровью.

В одной старинной легенде непобедимого и неуязвимого воина-имура поразила стрела с хрустальным наконечником. С тех пор у этого племени и сам хрусталь считается табу, и даже упоминание о нем может принести несчастье.

Назвав себя подобным именем, я, по сути, плюнул в лицо собеседнику.

Телохранители заметно напряглись, уже не столько обращая внимание на меня, сколько анализируя ситуацию и прокручивая в уме всевозможные варианты того, как защитить и увести с линии огня своего господина. Война была официально объявлена, оставалось только выполнить ни к чему не обязывающие формальности, прочитав то, что написано в свитке.

– Вы, люди, оказывается, глупее и слабее, чем я думал, – даже не пытаясь скрыть презрение, сказал имур, одновременно ломая печать и разворачивая свиток.

Несколько бесконечно долгих мгновений парламентер недоуменно вглядывался в содержимое текста. Потом молча протянул пергамент мне. Только два слова были написаны там, от руки, небрежным почерком. И эти два слова в корне изменили всю мою жизнь. Именно эти слова сделали из меня то, чем я являюсь; заставили меня потерять осколок души, а с ним – самого себя; превратили меня в чудовище, в проклинаемого всеми изгоя...

Хрустальный Принц.

– Мы, люди, – сказал я, быстро справившись с удивлением, – не только умнее и лучше всех остальных рас. Куда важнее другое: мир в будущем будет безраздельно принадлежать нам.

Весь трагикомизм ситуации заключался в том, что эти высокие, идущие из самого сердца слова были произнесены человеком, которому суждено было не только предать голос собственной крови, но и примкнуть к легионам Хаоса. Хаоса, темные силы которого поставили перед собой цель – стереть с лица земли и людей, и подавляющее большинство других светлых рас.

На обратном пути я так и не поднял руку вверх, поэтому парламентер вместе со своими двумя телохранителями смог беспрепятственно покинуть место переговоров.

За несколько минут, прошедших с тех пор, как я покинул баррикады, ситуация в корне изменилась: теперь убийство этих имуров было бы бессмысленным.

Если на переговоры я шел с легким сердцем человека, которому нечего терять, то возвращался я полный мучительных раздумий и внутренних противоречий. После того как, к немалому удивлению обеих сторон, имя на свитке совпало с первым попавшимся оскорблением, которое пришло мне на ум, все резко изменилось. Глава парламентской делегации, справившись с удивлением, представился Динксом, первым заместителем лорда Тиссена, и предложил мне на выбор всего два варианта дальнейшего развития событий. Нет, не так, как это обычно бывает – хороший и плохой. Иначе: плохой и чрезвычайно плохой.

Первый вариант подразумевал тотальное уничтожение всего города вместе с его обитателями – именно его я и называю просто «плохим», а второй... Второй был плох чрезвычайно, потому что обязательным его условием было присягнуть на верность лордам Хаоса и, влившись в их армию, принять участие в предстоящей великой войне на стороне темных рас – орков, гоблинов, темных эльфов, имуров и других им подобных – против всего остального, светлого мира.

Никогда в истории бесконечных войн чистокровные люди не воевали на стороне Хаоса. Никогда они не сражались бок о бок с орками и гоблинами против своих же соплеменников. Никогда до такой степени не предавали самих себя.

Никогда... Никогда... Никогда...

Эти слова стучали в моей голове тяжелым набатом, пока я шел назад к своему народу: сообщить, что появился шанс спасти наших жен и детей. Спасти, заплатив невероятно высокую цену.

А цена была такова: Динкс сказал, что ему нужна ровно одна тысяча людей, включая и меня.

Тысяча – против четырех тысяч остающихся. В принципе, если беспристрастно разобраться, имур поступил по-своему великодушно. Он ведь мог потребовать и полторы тысячи. Для нас это ничего не меняло, а он, быть может, приобрел бы лишние полтысячи луков.

Такие вот невеселые мысли сопровождали меня всю обратную дорогу, и заняла эта дорога совсем немного времени. На переполненной баррикаде (едва ли не все племя собралось на узком пространстве двух улиц) меня ожидал многоголосый гомон до предела возбужденной толпы. Всем не терпелось как можно скорее узнать, почему я не отдал приказ об убийстве парламентеров. На некоторых лицах даже зажегся огонь призрачной надежды – людям свойственно всегда и везде верить в чудо.

«Ну что ж, – угрюмо подумал я, – в моих силах подарить вам надежду. Вопрос в том, понравится ли такая надежда кому-нибудь из вас».

– Всем без исключения собраться в центре у фонтана, – на ходу бросил я, не отвечая на многочисленные вопросы, сыпавшиеся со всех сторон.

– Мы не можем оставить посты наблюдения. – Старый опытный Ави рассуждал вполне логично, но не знал того, что было известно мне.

– Всем собраться у фонтана, – жестко приказал я и спустя секунду добавил: – На нас никто не собирается нападать!

Было хорошо видно, как почти все облегченно вздохнули. Напряжение, стальными тисками сжимавшее их разумы последние два часа, резко отпустило, и люди испытали что-то вроде кратковременного шока. Так бывает, когда палач заносит топор над приговоренным к смерти, а затем в самый последний момент убирает свое страшное оружие и говорит ничего не понимающему узнику, что казнь отменяется и он свободен.

«Узник свободен, – добавил про себя я. – Но вместо смерти ему на шею повесили едва ли не более страшное ярмо».

Размышляя подобным образом, я чисто механически дошел до фонтана, запрыгнул на небольшое возвышение и поднял руку, призывая к молчанию.

Повинуясь этому жесту, толпа затаила дыхание, так что на площади стало неестественно тихо.

– У нас есть два варианта, – без всякого вступления начал я. – Либо умереть всем до единого. Либо пойти против собственного естества. В первом случае нам даже не дадут возможности сражаться: имуры подожгут город со всех сторон огненными стрелами и либо изжарят нас, как кроликов, либо спокойно перестреляют, когда мы выскочим на открытое пространство, спасаясь от огня.

По толпе пронесся судорожный стон. Сгореть заживо намного ужаснее, чем пасть от удара милосердного меча в коротком стремительном бою.

Я выдержал короткую паузу, в течение которой они в полной мере осознали сказанное, после чего продолжил:

– Если мы выберем второй вариант, то мужчины – ровно одна тысяча – должны будут присягнуть на верность лордам Хаоса и влиться в ряды их армии, чтобы принять участие в предстоящей великой войне.

Несколько секунд над площадью царило гробовое молчание – люди пытались осмыслить мои слова, а затем поднялся глухой ропот, постепенно переросший в крикливое многоголосье до предела возбужденной толпы.

Я поднял вверх руку, в очередной раз призывая людей к тишине. И когда шум стих, продолжил:

– Выбора у нас, по сути, нет, поэтому, видимо, придется согласиться на их условия.

Недалеко от помоста, на котором я стоял, вверх взметнулась рука, почти высохшая от времени. Я узнал Эша, одного из самых старых и уважаемых людей нашей общины.

– Говори, – разрешил я.

Голос старика звучал слабо, но над площадью повисла такая напряженно-осязаемая тишина, что, думаю, не нашлось ни одного человека, который бы не услышал сказанное.

– А ты знаешь, – начал он, прокашлявшись, – что на самом деле означает присягнуть на верность лордам Хаоса?

– Поклясться им в верности, что же еще? – Я был удивлен самой постановкой вопроса.