Изысканный труп - Брайт Поппи - Страница 18

– И что потом?

– Ну, он утащил меня в... спальню, кажется, и... Люк, ты правда хочешь это услышать?

– Нет, – откровенно ответил Люк. – Но раз ты зашел так далеко, я должен узнать все до конца.

– Но зачем? Я всего лишь хотел быть честным с тобой. Мы можем об этом вовсе не вспоминать, если не хочешь.

– И мне просто нужно выкинуть это из головы, так? Вероятно, ты способен с легкостью забывать подобные вещи. Я даже в этом уверен. Но мое сознание работает не так. Если бы в моих силах было очистить память от дерьма прямо сейчас, то я не посмел бы... потому что оно может мне пригодиться в будущем. Ты же хочешь стать писателем, Тран? Тогда тебе тоже надо начать копить...

Люк отдался потоку прошлого. Дальше было много, еще много чего, но он решил прервать воспоминание. Не хотелось воскрешать робкое описание минета, которым насладился Тран, а потом сделал сам в темной комнате, пока за приоткрытой дверью бурлила вечеринка. Тем более думать о своей жалкой неистовой реакции на рассказ. Он открыл глаза и встряхнул пару раз головой – снова в настоящем. Вроде того.

Это произошло через полгода после их знакомства, почти за год до положительного анализа Люка. За эти шесть месяцев его собственное сексуальное поведение было безупречным, первый раз в жизни. Однако он должен был признать, что добрая часть гнева исходила от мелочного чувства упущенной возможности. Он ездил в Батон – уж, чтобы раздать автографы в книжном магазине «Гибискус», что делал часто, еще когда ни с кем не встречался. Обычное дело, но на этот раз по неведомой причине автографы брали стройные темноволосые, темноглазые ребята – столь симпатичные, что у Люка дрожала рука, когда он ставил подпись им в книги.

Один из них, доморощенный поэт по имени Мишель, оставался рядом все время, разговаривал с ним. Затем они вместе пошли выпить, и когда Мишель наконец предложил ему остаться на ночь, Люку очень хотелось согласиться. Но он вспомнил серьезный разговор, который произошел между ним с Траном неделю назад. Они высказали свои страхи и переживания на почве ревности, и Люку показалось, что они решили хранить верность. Он жаждал поглотить доморощенного поэта, сладкую конфетку, принесенную к алтарю его богов-близнецов – таланта и вожделения. Именно для этого и созданы такие мальчики. Однако Люк уехал, похотливый и полупьяный, за полночь настроился на треп по радио, индустриальная панорама Батон – уж слепила глаза, отражаясь в зеркале заднего вида.

Узнав, что Тран предал его, Люк пожалел, что остановился и не занялся сексом с Мишелем. И не важно, что Мишель – амбициозный выскочка и уступает Трану внешне. Люка терзала неприятная мысль, что он пропустил сладкий легкодоступный зад, а Тран – нет, что он не поставил свою зарубку на прикладе в отместку за зарубку Трана.

Ах, взаимоотношения. Люк думал, что если ему повезет, то он не станет больше заводить серьезных отношений. И последнее время считал себя ужасно везучим. Подумать только: просыпаться каждое утро живым; однако такое везение лежало у него на груди Десятитонным грузом.

Люк натянул рубашку и джинсы, сунул ноги в черные ковбойские сапоги с острыми носами, накинул на плечи старую кожаную куртку. Он неизменно одевался так в холодную погоду последние десять лет. Теперь джинсы болтались, а бицепсы уже не заполняли пространство рукавов куртки, зато сапоги сидели по-прежнему. Хорошая пара сапог – друг навсегда, пока не разлучит смерть. Люк подумал, переживет ли его эта обувь или износится. Одна подошва начала скрипеть и расклеиваться, как и он сам.

На улице воздух раннего утра ласкал кожу словно холодная влажная рука. Небо было серовато-голубым, цвета обычного восхода в Луизиане. За ночь никто не тронул его машину, мотор завелся с первого раза. Хорошее начало дня. Воспоминания уменьшили жалость Люка к самому себе, прошло мазохистское настроение, необходимое, чтобы слушать сентиментальные песни о любви. Он поставил «Койл», врубил звук на полную мощность – что не так уж громко из дешевых колонок – и выехал на шоссе.

«Запятнанная любовь» в исполнении «Койл» – как раз то, что нужно, чтобы зажечь в нем справедливое негодование, без которого не обойтись на ток-шоу. «ДАЛ ТЕБЕ ВСЕ, ЧТО ПАРЕНЬ МОГ ДАТЬ», – пропел он, стуча по приборной панели. Перед глазами появилось лицо Трана, Люк ненавидел его природную красоту, ненавидел юношеский, потребительский разум, скрытый за гладкими веками. Он думал о правде, которую вылил в свои книги, всей правде, что ему открылась, и презирал строгих критиков и читателей, которые не улавливали сути.

Когда рядом не было мишени для излияния враждебности, Люк обращал свою злобу к миру, который продолжит существование после его смерти. По венам курсировали болезненные эмоции, чистые, как лед, как тончайший наркотик, именно они вселяли в него сумасшествие.

Подъехав к повороту на заболоченный рукав реки, он запрятал машину в ветхий деревянный сарай, который служил крытым гаражом, и вышел к доку, откуда его должна была забрать пирога, чтобы доставить к плавучему театру. Он предвкушал, как в нем пробуждается Лаш Рембо, и готовился впасть в ярость.

– Всему миру есть чему поучиться у Китая. Один ребенок на семью, строгие взыскания за превышение нормы и принудительная стерилизация. Их цель – нулевой прирост населения, и они его почти добились. В народной республике делается куча абортов. Невообразимая куча абортов. Выскребать плод в утробе – для китайцев образ жизни. Не спускать их с крючка, так сказать. Они вынуждены прибегать к крайним мерам, потому что были рекордсменами по размножению со времен династии Хань. Каждый пятый человек на планете – китаец. Но какой процент ресурсов, думаете, использует китайский народ? Никакого по сравнению с вашими жадными американскими задницами.

Американцы составляют меньше пяти процентов населения земного шара, и вместе с тем мы высасываем тридцать пять процентов мировых запасов. И можем плодить столько крысенышей, сколько нам вздумается. Эй, это свободная страна! Нам даже не надо быть в состоянии прокормить их. Если не можешь содержать спиногрыза, то о нем позаботится государство! МОИ налоги – ТВОИ налоги! Заплатим людям, чтобы они сидели дома и делали новых людей! А ИССЛЕДОВАНИЯ В ОБЛАСТИ ЛЕКАРСТВ ПРОТИВ ЭПИДЕМИИ НЕ ФИНАНСИРУЮТСЯ, ПОТОМУ ЧТО ЛЮДИ, КОТОРЫЕ ОТ НЕЕ УМИРАЮТ, ОТСОСАЛИ СЛИШКОМ МНОГО ЧЛЕНОВ!!!

Он был уже в эфире несколько часов и начал орать, но тут отодвинулся от микрофона и глотнул мерзкого протеинового напитка, который для него припрятал в холодильник Сорен – основатель, спонсор и инженер радиоволны «ВИЧ». Напиток был таким же густым, как молочный коктейль «Макдоналдс», и немного вязким. На вкус отчасти клубничный, отчасти как у «Пепто-бисмол»[6], где-то похожий на печенку: мел, до тошноты подслащенный, но и мясистый. Этот напиток – самая отвратная вещь, которая когда-либо бывала у него во рту. Но Сорен клялся, что Люк поправится на два фунта.

Он вернулся к микрофону.

– Они могут ненавидеть нас за то, что мы сосем члены, но нас по крайней мере нельзя обвинить в производстве на свет таких же членососов. По крайней мере биологическая репродукция нашего ДНК в форме скользкого орущего кома мяса не есть для нас самое большое наслаждение в жизни. Так что же? Я Лаш Рембо, вы настроены на радиоволну «ВИЧ», ваш источник инфекции через слуховое восприятие... и эта порция направляется к тому, кого я люблю.

Люк врубил «То, чего у меня никогда не будет» группы «Наин инч нейлз». Голос Транта Резнора врезался в мозг точно горячий провод, вероломный и острый, сопряженный с невыносимой болью. Эта песня могла бы стать основной темой ток-шоу, всего, что он когда-либо написал, его отчаянной любви к Трану, всей его жалкой жизни.

Нечто все еще заставляло Люка жить, несмотря на сотню причин покончить с собой. А уйти он мог в любой момент и без труда – перебрать наркотиков. Чтобы зайти достаточно далеко, идеально подошла бы передозировка опиатами. Если тебя найдут с торчащей из руки иглой и порадуются твоему избавлению, что тут такого? Ты со всем рассчитался, просто и сладко.