Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками - Чадович Николай Трофимович - Страница 12

– Да он давно уважение к людям потерял, – пробасил министр распределения. – Ведет себя вызывающе. Как будто бы и осадить его некому.

– Осадим! Осадим! – хором заверили его коллеги.

– А сегодня утром, подстрекаемый этой девкой, он напал на меня прямо у дверей Усыпальницы. Я весь в синяках и ссадинах. Многие могут подтвердить. Вот он, к примеру, – Погремушка указал пальцем на министра градостроения.

– Да, – немного поколебавшись ответил тот. – Такой факт имел место.

– Я как-то однажды попробовал сосчитать идолов, которые молятся за министерство обороны, – снова влез министр вероисповедания. – Жуткое дело! Сорока трех штук не хватает. А у тех, которые в наличии, жертвенные чашки мхом заросли. Как можно допускать такое глумление над кумирами!

– Трезвым его уже давно не видели.

– Выскочка!

– На лекциях в школе всякую чепуху несет…

– К ответу его!

– К суду!

– Испытать огнем!

– Наказать примерно…

– Изгнать прочь! И немедленно!

– Лучше отдайте его нам для опытов, – фальцетом проблеял министр здоровья. – А то я вчера средство от слабости самолично принял. На собственном организме не побоялся испытать. Так поверите, с тех пор ремень на штанах боюсь застегнуть. Жена кальсоны не успевает стирать. Полное расстройство дефекации и метеоризм.

– Что-что? – подозрительно переспросил Зайцев.

– Расстройство стула, говорю, и недержание газов, – гордо объяснил министр здоровья.

– Ну это я уже давно почуял. Водки с корой, ивы выпей. Некоторым помогает.

– Пусть Пряжкин сначала девку выдаст! – крикнул Погремушка.

– Допросить шпионку!

– Подвесить за волосы и нагаечкой по мягким местам!

– Обоих подвесить…

– Нет, все же лучше огнем испытать!

Пряжкин слушал все это, не веря собственным ушам. Люди, которым он никогда не причинял зла, со многими из которых был если не в дружеских, то вполне приличных отношениях, вдруг безо всякого серьезного повода накинулись на него, как стая волков на подранка. Все: и прошлые заслуги, и безукоризненное происхождение, и незыблемый до последнего времени статус, и давние связи с каждым из присутствующих – внезапно оказалось никчемным и бесполезным. Стена, всегда защищавшая его, обернулась вдруг ветхим заборчиком. Жуткое ощущение полной беспомощности сковало его. Заранее заготовленные доводы в свою защиту вылетели из головы, язык онемел, мысли спутались, и Пряжкин с пугающей ясностью ощутил, что он именно тот, о ком сейчас наперебой кричали члены кабинета министров – вероотступник, наглец, изменник и пьяница.

– Ну, ладно вам, ладно, – прервал возмущенный гвалт Сила Гораздович. – Накинулись все на одного. Разве так можно? Что плохого он сделал? Украл, убил, предал? Человек жениться хочет, а вы его на куски готовы разорвать. Подход негосударственный. Выходит, мы зря его кормили, учили, одевали? Все с начала теперь? И кого на его место назначить? Тебя, что ли, Шишкин? Или тебя, Овечкин? Зайцев вон какой с виду умный, а ведь в автоматикой телемеханике ни в зуб ногой. Даже не знает, что это такое. Кто из вас может систему энергораспределения ракеты наладить? А? Вот видите. Незаменимых людей, конечно, нет. Не станет Пряжкина, будет кто-то другой. Определенные меры мы в свое время приняли. Да только зачем нам самим себе заботы придумывать? Взять того же Зайцева. Человек бдительный, ничего не скажешь. Только где нам столько колючей проволоки взять, чтобы в четыре кола все государство огородить? Хватит, что он в прошлом году всех гусей и уток распугал. А вдруг не прилетят они больше с испуга? Значит, ни мяса, ни пера, ни пуха! К каждой проблеме тонкий подход требуется. Тут рубить с плеча нельзя. А то раскаркались – Пряжкин то, Пряжкин се… На себя посмотрите. То облюетесь, то обдрищетесь! Тем более, что с Пряжкиным еще ничего не ясно… Встань, сподвижник. Тебе что, в самом деле эта девка приглянулась?

– Да, – облизав пересохшие губы, выдавил Пряжкин.

– Уверен, что не шпионка она?

– Да, – прошептал Пряжкин.

– Не слышу… Громче. Шипишь, как дохлый селезень. Ну, а теперь гляди мне в глаза и отвечай как на духу: кто тебе дороже, девка приблудная или родная держава?

– Так нельзя… разделять. Родная держава есть родная держава, а… она… это она…

– Да я же не заставляю тебя прямо сейчас от нее отречься. Может, она и в самом деле без вины виноватая… Ты мне ответь на отвлеченный вопрос: что выбираешь – родину или бабу, если та и в самом деле вражеское отродье?

– Родину…

– Вот это я и хотел от тебя услышать. Если эта девка шпионка, то ясно, куда ее потянет. Сразу и выяснится, что к чему. Завтра же, не откладывая, возьми ее с собой под землю. Покажи ей все, что захочется. А потом пусть расскажет твоим людям, какая тяжелая и подлая жизнь за рубежом и какое счастье оказаться здесь. Если она злые намерения хранит, это сразу выяснится. Внимательно наблюдай за ней. Все подмечай, и слова и взгляды. Соглядатаев за тобой не будет. Возьмешь только своих людей. И решение примешь сам. Доверим ему, соратники и сподвижники?

– Доверим, доверим! – загалдели все, как будто четверть часа назад и не требовали крови.

– Завтра мы все снова соберемся, и ты, Пряжкин, скажешь правду. Если она без вины, тут же вас и обвенчаем, а если умысел имела… – Попов на секунду задумался, словно подыскивая достаточно веское заключительное слово.

– Что тогда? – спросил Пряжкин, забыв, что перебивать Силу Гораздовича так же опасно, как всуе поминать имя Перуна-Громовержца.

– А тогда свершится закон, – в голосе Попова появилось что-то такое, от чего у Пряжкина похолодело в животе. – Ты сам все знаешь. Смертной казни у нас нет, и ради какой-то девчонки вводить ее нецелесообразно. Изгоним из пределов государства и все. А теперь иди. Помни, сподвижник, мы тебе верим.

Пряжкин, еле переставляя враз ослабевшие ноги, пересек площадь и у штаба наткнулся на Пашку, который втолковывал что-то низкорослому, плосколицему человеку в оленьей кухлянке, которого придерживали за руки два амбала из пограничной стражи.

– И кто же ты такой есть? – спрашивал Пашка тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

– Никифоров я, – примирительно отвечал человек в кухлянке. – Отпусти, начальник. Моя за оленем шла.

– Нет, ты не Никифоров. Никифоров знает, как отвечать на вопросы коменданта штаба.

– Чучмек Никифоров по вашему приказанию прибыл, – бодро доложил Никифоров.

– Прибыть ты прибыл. Вижу. Да только не по моему приказанию… Где его взяли? – Это относилось уже к пограничной страже.

– В двух верстах от рубежа. Балкой гнал нарты. Чуть оленей не угробил.

– Неправда, начальник. Моя оленя не угробит. Моя оленя уважает.

– Молчи. Отвечай, что возле рубежа делал?

– То молчи, то отвечай… Злой ты, начальник. Как медведь-шатун злой.

– Если не ответишь, я твои кишки сейчас на эту дуру намотаю. – Пашка указал на Святовида.

– Моя оленей искал. Олень рубеж не знает. Олень от стада отбился, в тундру ушел. Моя искать поехал. Без оленя чучмеку Никифорову нельзя. Без оленя моя помирать будет.

– За этим задержки не будет. Предупреждали тебя, что к рубежу ходить нельзя?

– Предупреждали. Давно Предупреждали. Забыл совсем.

– Палец к бумаге прикладывал?

– И палец прикладывал и крест рисовал.

– Идола целовал?

– Целовал, однако. Попробуй не поцелуй твоего идола.

– Значит, теперь не обижайся.

– Чучмек Никифоров не обижаться.

– А-а-а, это ты, – Пашка заметил, наконец, Пряжкина. – Вот, чучмек попался. Сбежать хотел. Что делать с ним будем?

– Как будто не знаешь, – ответил, занятый своими мыслями Пряжкин. – В первый раз, что ли?

– Не в первый раз. Да только все одно, не доходит До них наука. Признавайся, ведь хотел сбежать? Признавайся, ничего тебе за это не будет. Отпущу.

– Правильно. Хотел сбежать. Давно задумал.

– Почему?

– Есть нет. Табака нет. Оленей отбирают. Рыбу отбирают. Песец отбирают. Скучно жить.