Щепки плахи, осколки секиры - Чадович Николай Трофимович - Страница 68

– Секрет, – Смыков почувствовал, что стоит на верном пути. – Но если полюбите меня, то скажу.

– Интересно! – Бацилла в упор уставилась на него своими зелеными глазищами. – Вот так сразу возьму и полюблю, да? Сами же говорили, что любовь не кобыла, только судьбой дается.

– А это для чего? – Смыков извлек новую порцию бдолаха, на этот раз уже на ногте большого пальца. – Учти, средство универсальное. И от смерти спасает, и раны лечит, и силу невиданную придает.

– Значит, купить хотите девочку?

– При чем здесь купить! Дело-то полюбовное.

– Да ведь нет любви пока, – упиралась Бацилла.

– Будет. Глотай и сама себя уговаривай, что любишь меня. Подействует.

– На всю жизнь, что ли? – ужаснулась она.

– Да нет, часа на полтора-два всего.

– Все равно я вас, наверное, не полюблю. Даже на пять минут, – вид у Бациллы был совершенно убитый. – Давайте лучше по-другому попробуем. Просто я захочу мужчину… Не вас конкретно, а мужчину вообще. Согласны?

Здравый смысл, сызмальства присущий Смыкову, не оставлял его окончательно даже в такие минуты, когда мужчины, быки, жеребцы и самцы иных пород становятся подвластны одному лишь чувству похоти. Быстренько прикинув, что половой симулянт Жердев в представлениях Бациллы с мужчиной уже не ассоциируется, а перебраться с тендера в передний вагон, где этого добра, то есть мужчин, навалом, она вряд ли сумеет даже под воздействием бдолаха, он радостно кивнул:

– Согласен!

Бдолах, как всегда, не подвел. Да и Бацилла не обманула ожиданий Смыкова. Если он в чем-то и не устраивал ее как конкретная личность, то как мужчина, так сказать, в смысле собирательном, пришелся вполне по нраву.

Сначала их любовь вершилась на груде собственной одежды, потом прямо на железном полу тендера, а в конце концов – среди березовых и сосновых поленьев. Столь пылкой страсти не мог помешать даже Жердев, время от времени приоткрывавший дверь кабины и деликатно просивший: «Я извиняюсь, конечно, но дрова кончаются… Дрова, дрова, дрова!» (Правда, возвращаясь к топке, он сокрушенно бормотал себе под нос уже другое: «Палки, палки, палки…»)

Тогда они вскакивали и, как были голышом, с той же энергией, с которой только что ласкали друг друга, начинали швырять в кабину деревянные плахи, согретые телом Бациллы и сдобренные семенем Смыкова.

Свистел ветер, грохотала расхлябанная паровая машина, колеса стучали на стыках, анархисты затянули какую-то грозную песню – и для парочки, продолжавшей свои сладострастные утехи, все эти разнообразные звуки сливались в чудесную симфонию любви.

Бацилла не знала устали, а начавший было изнемогать Смыков подкрепился бдолахом, после чего от его нового напора она получила немало заноз в задницу.

Неизвестно, когда бы это все закончилось, но крик Жердева: «Воронки на горизонте!» – вернул любовников к реальности. Позади остались и долгие тягуны, и не менее долгие спуски, и мост через речку Крапива, и полдюжины безлюдных станций, и обходный маневр вокруг Талашевска, когда состав со скоростью черепахи полз сквозь заросли кустов и трав, совершенно скрывших заброшенную железнодорожную ветку, и шпалодельный завод, некогда известный на всю республику, а ныне под напором пышной чужеземной флоры превратившийся в некое подобие Чичен-Ицы[4], и весь немалый перегон до Воронков.

Они облобызались в последний раз, стряхнули с себя пыль и сажу, смазали йодом царапины и торопливо оделись. После этого Смыков не забыл честно поделиться с Бациллой бдолахом.

Вырвавшись из объятий одной страсти, они уже готовы были очертя голову броситься в омут другой, столь же древней, но куда более пагубной – страсти к убийству.

– Со счастливым завершеньицем вас, – поздравил их Жердев. – Отвели, как говорится, душу. Ну и слава Богу.

– Дровишек подкинуть не надо? – поинтересовалась Бацилла.

– А что, не надоело еще? – удивился Жердев. – Нет, с дровишками мы пока завяжем. Дальше пойдем без лишней копоти. Того пара, что есть, должно хватить.

– Остановитесь, не доезжая станции, как договаривались, – напомнила ему Бацилла.

– Я хоть и раненый, но не в голову, – обиделся Жердев. – Забывчивостью не страдаю. У меня глаз – ватерпас и память зверская.

Железная дорога описывала здесь длинную, плавную дугу, и Воронки были видны сейчас где-то далеко справа. Пейзаж, расстилавшийся вокруг, был хоть и печальным, но мирным: изредка попадались возделанные поля, над одинокой деревенькой поднимались дымки очагов, на опушке леса паслось стадо коров. Не верилось даже, что всего в нескольких километрах отсюда почти каждый день льется кровь, грохочут выстрелы и сталь, скрежеща, скрещивается со сталью.

Состав нырнул в очередную низину, и они потеряли Воронки из виду. Силы паровоза выдыхались, и он постепенно замедлял скорость.

– Тут, если напрямик, до кастильской миссии рукой подать, – сказал Жердев. – Только надо все время вон той ложбинки держаться. Тормозить?

– Тормози, – кивнула Бацилла. – Мы сюда, может, и не вернемся, в другую сторону уйдем, но ты нас на всякий случай ожидай. Пар поддерживай. На этот раз дровишки придется самому потаскать.

– Я вам в кучера не нанимался! – огрызнулся Жердев. – Взяли моду! Пока баре гуляют, холоп их должен на козлах дожидаться. Мне, между прочим, в бой тоже охота сходить.

– Завтра сходишь. А сегодня лечись. Раны зализывай, – Бацилла была непреклонна. – Если тебя аггелы или гвардейцы здесь засекут, дай гудок и уходи задним ходом.

Дотянув до начала подъема, состав сам собой остановился, и анархисты посыпались из вагонов. Пробегавший мимо паровоза Зяблик крикнул:

– Какого хрена вы там кантуетесь! Уши развесили, жердевское фуфло слушая! Сигайте вниз!

– Волнисто заплетаешь, земляк! – ответил ему из кабины Жердев. – Да только я бы на твоем месте хавало поберег. А не то ворона влетит.

– Не тебе меня учить, фраерская душонка. Лучше скажи, сколько, по-твоему, отсюда до кастильской хаты.

– Километров пять, а то и меньше. Вы к ней должны со стороны кладбища выйти.

– Все, дальше не рассказывай… За мной, бакланы! – Он махнул рукой анархистам, сбившимся под откосом в кучу. – Цепью по одному! Дистанция пять шагов!

Смыкову и Бацилле пришлось немного пробежаться, чтобы догнать быстро уходившего вперед Зяблика.

– Ну и видуха у вас, – он окинул парочку проницательным взглядом. – Самые последние чердачники такими чумазыми не бывают.

– Не всем же в классных вагонах ездить, – отозвался Смыков. – Кому-то надо и в топке кочегарить.

– Вижу я, какую топку ты кочегарил, – усмехнулся Зяблик. – Ширинку хотя бы застегни, а не то кочерга вывалится. Да и вам, мадам, не мешало бы наряд поправить. Рубашечка-то навыворот одета.

Бацилла в ответ только легкомысленно рассмеялась и объяснила, что одетая наизнанку одежда, по слухам, приносит счастье и защищает от козней нечистой силы.

– Вот бы ты и приказала своей армии кальсоны наизнанку вывернуть, – заметил Зяблик. – Для счастья и защиты… А иначе им надеяться не на что. Одни салаги необстрелянные…

– Какие есть, – ответила Бацилла беспечно. – Обстрелянные в земле лежат, а этих сегодня обстреляют. Они хоть и молодые, зато не трусы.

– Одни герои, значит, – вздохнул Зяблик. – Ну-ну… Хоть бы патронов вдосталь было. А то на каждого по неполной обойме.

– В бою возьмем. Я их так и учу.

На эти слова Зяблик только махнул рукой и обратился к Смыкову:

– Ты, конечно, дурагон еще тот, но положиться больше не на кого. Сам понимаешь, этими силами нам против аггелов и плешаковцев не устоять. Нужно, чтобы и кастильцы ударили. Нечего им за стенами отсиживаться да халявное вино лакать. Когда заваруха начнется, а еще лучше – до нее, ты должен пробраться к дону Эстебану. Он к тебе доверие имеет. Как-никак на одну контору когда-то работали. Чужому он может и не поверить. Провокацию заподозрит. Дескать, хотят их враги наружу выманить и перещелкать в чистом поле, как куропаток. Понял ты меня?