Щепки плахи, осколки секиры - Чадович Николай Трофимович - Страница 46

– Сидите, сидите, – сказал Артем. – Зачем вы встали?

– Не привык, знаете ли, сидеть в присутствии богоподобных существ, – со старомодной галантностью расшаркался Мирон Иванович. – Уж простите великодушно…

– Вы мне вот что скажите, – Артем потер переносицу. – Относительно этого Голема, как его Лев Борисович окрестил… Он специально охотился за людьми? Его намерения прослеживались с полной очевидностью?

– Даже не знаю, что и сказать… – Мирон Иванович осторожно присел на край табуретки, которую ему услужливо подставил Смыков. – Состояние у меня тогда, сами понимаете, какое было… Сначала он тех давил, кто ему под ноги подворачивался, это точно… Но вот потом… Специально он беглецов преследовал или мотало его из стороны в сторону, утверждать не берусь…

– Братец мой, а не померещилось ли вам все это вообще… после очередного успокоения души? – судя по тону Смыкова, к рассказу Мирона Ивановича он относился весьма скептически.

– Молчи, гнида. – Гигант даже не удостоил его взглядом. – Проклят будет тот, кто осмеливается злословить в присутствии небожителей… Откуда это, Лев Борисович?

– Так сразу и не вспомнишь, – пожал плечами Цыпф. – Скорее всего из Эсхила.

– Лева, а теперь у меня к вам вопрос, – Артем встал и прошелся по комнате (всякий раз, когда он приближался к Мирону Ивановичу, тот приподнимался и отдавал честь, скорее слегка дурачась, чем на полном серьезе), – что может быть общего между Киркопией, Хохмой и Будетляндией?

– В каком смысле? – осторожно поинтересовался Цыпф.

– В смысле их трагической судьбы.

– Дайте подумать… – Этот вопрос, судя по всему, застал Леву врасплох.

– Вы зря манкируете своим даром картографа, – ободряюще улыбнулся Артем. – Стены здесь белые, угольков в очаге хватает.

– Понял! Сейчас! – Цыпф вскочил.

Спустя пять минут карта всех известных ему стран была готова. Надо сказать, что она заметно отличалась от той, которой Лева некогда украсил стену Лилечкиной кухни.

– Будетляндия и Хохма граничат с Нейтральной зоной, – свои слова он подтвердил ударами уголька по соответствующим местам карты. – Но тогда при чем здесь Киркопия?

– Посмотрите сюда, – Артем встал рядом с Левкой. – Будетляндия сообщается с Гиблой Дырой посредством узкого перешейка, к которому мы с вами недавно так стремились. Ниже его – Нейтральная зона. А что выше?

– Вот уж не знаю, – развел руками Цыпф.

– Вполне вероятно, что дальше за перешейком простираются земли, по природе своей сходные с Нейтральной зоной, которую вы сами когда-то назвали рассадником той древней жизни, ныне повсеместно пробуждающейся. Скорее всего опасность наступает именно отсюда. – Артем провел несколько размашистых линий, полукругом охватывающих Кастилию, Отчину и Лимпопо. – В тылу же нашем, в Изволоке и Баламутье, пока все более или менее спокойно.

– В Трехградье и Гиблой Дыре тоже, – возразил Цыпф. – Хотя они и граничат с Нейтральной зоной.

– Вы уверены? Кто-нибудь это может подтвердить? – Артем перевел вопросительный взгляд на Мирона Ивановича.

– Нет, нет! – Тот замахал руками, словно чертей отгонял. – Я в последнее время слухами не интересуюсь.

– Ладно, – Артем вернулся на прежнее место. – Карта пусть пока остается… А вы, если ничего не имеете против, продолжайте свой рассказ, – эти слова относились уже к Мирону Ивановичу.

– Ваше слово для меня закон! – Гигант разместился на табурете уже основательно, всем задом. – Так на чем я остановился?

– На том, как добрались до Кастилии, – подсказал Цыпф.

– Верно… Ну, связи там у меня кое-какие с прежних времен имелись. Раздобыл я еды, вина… Киркопов в заброшенном монастыре пристроил… Оставил их на попечение одного знакомого монаха, а сам сюда… Доложу, думаю, обо всем, что случилось, и если не помощь, то хоть совет добрый получу. Границу возле Засулья перешел. Это километров двадцать отсюда. Кто-то по мне стрелял из кустов, но, слава Богу, обошлось… Иду, значит, по родной земле и сам себе удивляюсь. Не узнаю Отчину! Словно бы в чужую страну забрел. На дорогах заставы, да такие, что их за версту обходить хочется. В полях пусто, хлеба перестаивают. Временами канонада слышна, будто натуральная война идет. Встречные-поперечные со мной и разговаривать не желают, косятся. Знакомые все как сгинули. Стал я тогда к железной дороге пробиваться. Либо вас, думаю, отыщу, либо Монаха, либо Приданникова. В крайнем случае в Воронки подамся. К дону Эстебану, так сказать, под защиту кастильских мечей. Да не тут-то было. На первой же толкучке в облаву угодил. Какие-то сопляки нас окружили и давай фильтровать, да все в основном прикладами по ребрам. А у меня, как назло, после того случая в Киркопии силы уже не те. С головой приступы и в ногах слабость. Троих или четверых я еще сумел расшвырять, но тут меня по темечку чем-то тяжелым отоварили. – Он наклонил голову и показал свежий шрам на макушке. – Сутки, если не больше, в каком-то подвале промариновали, потом доставили на допрос. Хлюст какой-то сидит, вроде бы даже смутно знакомый, и по готовому вопроснику вопросы задает. Странные какие-то вопросы, скользкие… Да и сам он одет странно – в штатском костюме с красной повязкой на рукаве, вроде как раньше дружинники носили. Только не ДНД написано, а какое-то ОНГО.

– «Объединенная национальная гвардия Отчины», – расшифровал Цыпф.

– Верно. Но тогда-то я еще этого не знал… Решил все отрицать и ни в чем не сознаваться. До полного прояснения обстановки. Прикидываюсь придурком. Дескать, инвалид войны, сильно контужен, потерял память, даже фамилию свою не помню, не говоря уже о прочих биографических данных.

– Надо было при нем в штаны наложить, – посоветовал Зяблик. – С некоторыми контуженными так бывает. Похезать захотел, а штаны снять забыл.

Эта очередная эскапада, как ни странно, совсем не задела Мирона Ивановича.

– Не имел такой возможности, – объяснил он. – Брюхо пустое было. Три дня до этого ничего во рту не держал… Хотя мне все равно не поверили бы, даже засрись я по уши. Это ведь Отчина, все друг друга знают. Не успел я свою версию рассказать, как мне уже предъявили досье на меня самого. Представляете? Куча бумаг, согласно которым я кругом виноват. И в свержении Коломийцева, и в клевете на Плешакова, и в преследовании патриотически настроенных лиц, и во всяких злоупотреблениях, и в геноциде против союзных нам киркопов, и в анархических устремлениях, и в связах со зловредными элементами, среди которых, между прочим, и вы оба значитесь, – он указал пальцем на Зяблика, потом на Смыкова. – Благо хоть, что солнце с неба не я украл…

– Признались вы? – поинтересовался Смыков.

– А куда денешься? Показали мне свежий указ, где всем преступникам, признавшим свою вину, обещана амнистия. Упорствующие же подлежат немедленному изгнанию за пределы Отчины и территорий, ей подконтрольных. За Агбишер, за Баламутье, к черту на кулички! Пришлось подмахнуть все бумаги, что они мне подсунули. Однако присягать по новой отказался. Говорю, присяга, как и первая брачная ночь, может быть только единожды в жизни. А все остальное – блуд. Помучились со мной еще с неделю, но отступились в конце концов. Если бы присягнул, говорят, мог бы и ротой командовать, а так отделенным пойдешь, да и то только учитывая твой богатый боевой опыт. Дали мне десятерых субчиков, сухой паек на две недели и сюда заслали. Машину эту я уже сам собирал из того, что в местном гараже раскопал.

– Подожди, – перебил его Зяблик. – Я никак в толк не возьму… Кому ты должен был присягать? Какая власть нынче в Отчине?

– Ты сейчас обхохочешься! – Табурет под тушей Мирона Ивановича предательски заскрипел. – Какому-то правительству народного единства… Тоже мне правительство – каждой твари по паре. Но верховодит Плешаков вместе с аггелами. А может, это аггелы верховодят под прикрытием Плешакова. Где они только его откопали?

– Не понимаю… Плешаков, аггелы… Они ведь раньше вроде врагами считались, – удивилась Верка, невенчанная жена бывшего президента Отчины.