Особый отдел и тринадцатый опыт - Чадович Николай Трофимович - Страница 80

Людочка глотала слёзы. Цимбаларь нервно курил. Ваня пересчитывал последние деньги, оставшиеся в его карманах.

Небо над головой было уже не голубым, как час назад, а тускло-серым, словно море накануне шторма. Мелькнув в последний раз, шар пропал из виду.

Кондаков давно лелеял мечту увидеть Петербург с высоты птичьего полёта, но сейчас этому мешала неизвестно откуда взявшаяся пелена облаков. Лишь далеко на западе маячил остров, скорее всего, Кронштадт, как бы замыкавший собой дугу недостроенной дамбы.

Через равные промежутки времени Кондаков вспарывал очередной мешок и пускал его содержимое, мелкое, как пудра, на волю ветра, который на этой высоте ревел, словно зверь, и безжалостно рвал ледяными когтями слабое человеческое тело.

Мрачные свинцово-серые тучи, горой встававшие над городом, затмили солнце. Повеяло прохладой. Стал накрапывать дождь.

– Не желаете ли под крышу, господа хорошие? – предложил Ваня, но ему никто не ответил.

Небо быстро меняло цвета и вскоре стало мутно-жёлтым. Эта тревожная муть во всём своём огромном объёме шевелилась, опалесцировала, тускло вспыхивала. В ней ощущалась дикая, почти космическая мощь.

И вдруг вверху грохнуло так, будто дал трещину небосвод. Полыхнула молния, длинная и прямая, словно проведённая по отвесу. Почти одновременно на город обрушился холодный ливень. По асфальту запрыгали градины. Стало темно как ночью. Дождь залеплял рот, глаза, уши, стегал по лицу. Верхушки деревьев клонились к земле. Улицы напоминали речное дно, по которому, преодолевая тугие струи течения, медленно пробирались редкие автомобили, похожие на огромных лупоглазых рыбин. Гром гремел не переставая, а ветвистые молнии полосовали небо во всех направлениях.

Ваня всё же сумел оттащить коллег под защиту навеса, прикрывавшего автобусную остановку.

– Представляете, как там Петру Фомичу достаётся? – Людочка невольно глянула вверх.

– Будем надеяться, что он уже далеко отсюда, – буркнул Цимбаларь, злой на весь мир, но больше всего на самого себя.

– Когда я была маленькой, бабушка во время грозы заставляла меня молиться, – сказала Людочка. – А за непослушание шлепала… И мне почему-то казалось, что молнии – это искры, которые сыплются из глаз ангелов в тот момент, когда боженька раздаёт им оплеухи.

– Каким милым ребёнком ты, наверное, была, – вздохнул Ваня. – И во что превратилась сейчас….

Глава 16

Гроза над Белокаменной

– А может, не стоит рисковать? – Полковник Горемыкин с сомнением покосился на электрическую розетку, стараниями Цимбаларя только что лишённую крышки. – Если вдруг случится какая-либо накладка, я могу оказаться в одиозной ситуации.

– Ничего не случится! – заверил его Кондаков, добровольно принявший на себя роль подопытного кролика. – Мы уже сто раз проверяли. И в Петербурге, и здесь.

Он сунул два пальца в клеммы розетки, а другой рукой взялся за цоколь электролампочки, ради такого дела позаимствованной из люстры.

Лампочка загорелась тусклым пульсирующим светом.

– Заметьте, колебания мощности находятся в точном соответствии с сокращениями сердечной мышцы, – тоном лектора произнёс Цимбаларь. – Этот феномен пока не смог объяснить ни один специалист. Ни со стороны электриков, ни со стороны кардиологов.

– Я ещё и не то могу! – Кондаков напрягся, словно собираясь освободить кишечник от избытка газов, и лампочка, ослепительно вспыхнув, перегорела.

– Весьма впечатляет, – без особого энтузиазма произнёс Горемыкин. – У вас открылись поистине феноменальные способности. После выхода на пенсию сможете подрабатывать в цирке или варьете.

– Почему вы вдруг о пенсии заговорили? – насторожился Кондаков, и телевизор, светившийся в противоположном углу, сразу погас.

– Просто к слову пришлось. – Горемыкин непроизвольно поёжился. – Смею вас уверить, что никакого конкретного значения эта фраза не имеет… Продолжайте, пожалуйста, свой рассказ.

– Да продолжать-то уже и нечего. – Кондаков извлёк пальцы из розетки и подул на электрическую дугу, мерцавшую между ними. – Вот и в небесах я таким же манером сиял… Будто ёлочная гирлянда… Короче, когда пятая или шестая молния угодила в воздушный шар, я потерял сознание. Очнулся уже на плаву, в Ладожском озере. Спасибо, люди добрые выловили… День после этого мне весь мир только в чёрно-белых красках виделся, но потом и зрение наладилось.

– Стало быть, заглянуть в искривлённое пространство-время не сподобились? – Полковник Горемыкин улыбнулся, не то сочувственно, не то иронично.

– На это рассчитывать не приходится. – Кондаков шутку начальника не поддержал. – По крайней мере при жизни нашего поколения.

– Фикция всё это, – добавил Ваня, которому хвалиться в общем-то было нечем. – Условный термин. Вроде преисподней.

– Да уж, подкинул нам проблем этот Филиппов. Через сто лет аукнулось. – Горемыкин прошелся по кабинету и попытался вновь включить телевизор, от которого сильно попахивало гарью.

– Дело житейское, – сказал Цимбаларь. – Мы ведь тоже не ангелы. Такого успели наворотить, что внукам и правнукам не расхлебать.

– А ведь если вдуматься, этот Филиппов гений, ничем не уступающий, скажем, Эйнштейну. – Горемыкин остановился возле окна, из которого открывался прекрасный вид на Нагатинскую пойму. – Совершил такое открытие практически на пустом месте. Знать, не оскудела русская земля талантами!

– Эти бы таланты ещё и к полезному делу приложить, – буркнул Ваня.

– Относительно личных качеств Филиппова вы, безусловно, правы, – в разговор вступила Людочка, прежде осторожничавшая. – Но его открытие, можно сказать, было подготовлено всем ходом тогдашней научной мысли. Не следует забывать, что Филиппов защитил диссертацию в Гейдельберге, где его преподавателем был великий Гильберт. Он тесно общался и переписывался с Лоренцем, Пуанкаре, Планком, Минковским, то есть с людьми, находившимися на переднем крае науки, чьи идеи впоследствии легли в фундамент квантовой механики и релятивистской физики. Его постоянным консультантом был Бертло, крупнейший специалист-взрывотехник той эпохи… Жаль, что бумаги Филиппова не сохранились. Часть их пропала ещё в девятьсот третьем году, а остальные, по-видимому, уничтожил Шестопалов, понявший наконец, какого джинна он разбудил.

– Кстати, относительно этого Шестопалова… – Горемыкин облокотился на подоконник, что-то высматривая снаружи. – Как он вышел на след открытия Филиппова?

– Вот тут начинается область домыслов, – продолжала Людочка. – Скорее всего, абсолютно случайно, что в нашей жизни бывает не так уж и редко… Сначала Шестопалов восстановил теоретическую базу, наработанную Филипповым, а потом попытался повторить эксперимент, который сам изобретатель считал неудавшимся. Естественно, делалось это без всякого злого умысла… Как известно, первой целью Филиппова, тогда ещё и не думавшего о террористической деятельности, был Стамбул, столица Османской империи, извечного противника России… Можно представить, какие чувства испытал Шестопалов, узнавший, что в день, назначенный Филипповым, только век спустя, на мирный город обрушится страшное бедствие. Он, несомненно, догадывался, чья тут вина. Когда аналогичная катастрофа, хотя и без человеческих жертв, повторилась в Крыму, иллюзий больше не осталось. Шестопалову помимо своей воли удалось сделать то, над чем безуспешно бился Филиппов: вывести энергию взрыва из гипотетического искривлённого пространства в реальный мир. Забросив все дела, Шестопалов занялся лихорадочными поисками средства, способного предотвратить оставшиеся взрывы. Что стало причиной его душевной болезни: чувство вины, проблемы, связанные с братом-преступником, врождённые психические отклонения или нечто иное – остаётся неизвестным.

– Но ведь лаборатория Филиппова находилась в обычном жилом доме. – Горемыкин ткнул пальцем в карту Санкт-Петербурга, разложенную на столе. – Как же он умудрялся проводить там свои рискованные опыты?