Особый отдел и тринадцатый опыт - Чадович Николай Трофимович - Страница 74

– История в высшей степени поучительная, однако характеризующая тебя главным образом с отрицательной стороны, – констатировал Цимбаларь. – Можно по-разному относиться к женщинам, но топить их в выгребных ямах всё же не стоит. Пусть себе живут… А теперь послушай, что мы с Петром Фомичём нарыли в здешних архивах, библиотеках и музеях, то есть в заведениях столь же далёких от преступного мира, как планетарии и божьи храмы…

Спустя полчаса, когда и Кондаков, и Цимбаларь выговорились, Ваня вынес своё резюме:

– Спасибо, отцы родные, просветили. Теперь буду знать и про учёного Филиппова, и про его журнал, и про загадочные опыты, и про коварную политику Охранного отделения. Но каким боком все эти любопытнейшие сведения могут повлиять на грядущие взрывы? Да никаким! Они столь же неотвратимы, как восход и заход солнца. Остаётся только молить бога, чтобы жертв было поменьше. Своё научное любопытство мы, можно сказать, удовлетворили, однако с порученным заданием не справились. Знаете, чем это пахнет?

– Пахнет это плохо, – отозвался Цимбаларь. – Может, ещё похуже, чем в твоём туалете.

– Остаётся надежда на Людмилу Савельевну, – сказал Кондаков. – Посмотрим, какие результаты она привезёт из Москвы. Ведь Шестопалов бился над своими расчётами до последнего дня. А что ещё могло занимать его, кроме проблемы предотвращения взрывов?

– Им же самим из небытия и вызванных, – добавил Цимбаларь. – Нет, на расчёты Шестопалова надежды мало. Если крышу снесло, то и мозги скоро выветрятся. С ума сходило немало учёных, но я не могу припомнить такого случая, чтобы хоть один из них вернулся к прежней деятельности… Сейчас меня занимает совсем другое… Самый первый удар, скорее всего пробный, Филиппов, как и планировал, нанёс по Стамбулу, то бишь Константинополю. На ту пору этот городишко сидел костью в горле у всех русских патриотов, как левых, так и правых… А вот кого он потом столь упорно долбил в Крыму, в Харькове, на перегоне Пыталово—Остров и по всем петербургским окрестностям? Напоминаю, что дело происходило в девятьсот третьем году, накануне первой русской революции, а журнал, который издавал Филиппов, был насквозь промарксистским, и даже с экстремистским душком.

– Неужели он за царём-батюшкой охотился? – Ваня даже немного приоткрыл дверь туалета.

– Кому царь-батюшка, а кому и Николай Кровавый, – возразил Кондаков. – Это теперь его к сонму святых причислили, а в те времена винили во всех смертных грехах. Либеральная интеллигенция его иначе как сатрапом и деспотом не называла.

– Эти нюансы нас сейчас совершенно не касаются, – сказал Цимбаларь. – И вообще, Пётр Фомич, не заговаривай мне зубы… Кроме всего прочего, на тебя возлагалась задача вытребовать в Историческом архиве камер-фурьерский журнал двора Его императорского величества и снять копии со всех страниц, относящихся к тысяча девятьсот третьему году.

– Совсем из головы вылетело. – Кондаков виновато улыбнулся. – Думал, если мы нашли подлинного виновника взрывов, так никакие другие бумаги больше не понадобятся.

– Я не имею права делать замечания старшим по званию, но надеюсь, что об этом позаботится твоя совесть, – отчеканил Цимбаларь. – Все, кто стоял у истоков этой драмы, давно мертвы. Однако смерть, выпущенная на волю сто лет назад, по-прежнему угрожает нашим современникам. Если мои предположения оправдаются, то именно камер-фурьерский журнал поможет предотвратить беду.

– Тогда я побежал! – Кондаков схватил с вешалки шляпу.

– В тапочках? – поморщился Цимбаларь. – Ладно, оставайтесь дома. Я сам смотаюсь в архив. До закрытия осталось полтора часа, и надо успеть управиться… Только зря не сидите. К тебе, Ваня, это относится особенно. Хотя бы картошки сварите…

Покинув туалет, Ваня сказал:

– Всё понимаю. Только одно не доходит: как Шестопалов спустя столько лет узнал об опытах Филиппова?

– Игра случая, – обронил Кондаков, рыскавший по кухне в поисках картошки. – Где-то ненароком услышал или прочитал, а потом заинтересовался. Эти учёные как дети – забаву себе всегда найдут. Хоть в ванне, хоть в саду под яблоней. Дальше – больше… Стал собирать материалы по этой теме. Докопался до первоисточников. Даже не погнушался выкрасть бумаги Филиппова из фонда Охранного отделения. Увлёкся, одним словом… Ты хоть сам эту картошку видел?

– Была, кажется, – неуверенно произнёс Ваня. – Помнишь, мы её позавчера с селёдкой ели? Посмотри под раковиной… А как ты думаешь, какую цель преследовал Шестопалов? Обогатиться?

– Вряд ли… Это уже потом его братец кашу заварил. Впрочем, сейчас можно строить любые домыслы. Случай уникальный: все фигуранты дела мертвы, а мы всё ещё продолжаем с ним возиться.

– Интересно, а где в Москве рванёт?

– Сам ты как полагаешь?

– Наверное, в Кремле. Или в каком-нибудь старинном храме… Не в Мавзолее же!

– Филиппов, несмотря ни на что, был человеком порядочным и, как мне кажется, старался избегать лишних жертв. То на церквушку замахнётся, то на заштатный театришко. А Зимний дворец или, скажем, Сенат не тронул. Будем надеяться, что и с Москвой всё обойдётся.

– Мне думается, что Филиппов действовал не один, – возразил Ваня. – Кто-то его подзуживал, уж поверь моему чутью. А иначе откуда бы взялись точные координаты мест вероятного появления царя. Тут специалисты нужны, артиллерийские или флотские. Создаётся впечатление, что террористы имели свои глаза и уши по всему маршруту следования царского поезда… В тысяча девятьсот третьем году уже вовсю действовала боевая организация эсеров. Одному моему предку даже довелось следить за её главарём Григорием Гершуни. А у этих людей совесть атрофировалась ещё на стадии сперматозоида. Они ради своих идей и собор Василия Блаженного могли рвануть вместе со всеми прихожанами.

– Наконец-то! – с облегчением произнёс Кондаков. – Нашлась картошка.

– Много? – поинтересовался Ваня.

– Две… нет, аж три штуки.

– Тогда лучше сделай картофельные оладьи. С мукой, с луком, со шкварками. Возни, конечно, побольше, но зато и предъявить есть что…

Цимбаларь вернулся с целой кипой неряшливых ксерокопий, не дававших никакого представления о благородной рисовой бумаге, на которой ещё с петровских времён придворные камер-фурьеры аккуратным почерком записывали все события, касавшиеся самодержца и его семьи, за исключением, может быть, лишь самых интимных, становившихся достоянием личных дневников венценосной четы.

В другой ситуации эти листы зачитали бы до дыр, дивясь подробностям чужого, абсолютно незнакомого для нас быта – помпезного, роскошного, однако обременённого множеством условностей, но сейчас они имели чисто утилитарный интерес. Со временем любое живое слово превращается в документ эпохи.

– Эх, жаль, нет Людки с её ноутбуком, – посетовал Цимбаларь. – Придётся, Пётр Фомич, тебя вместо компьютера использовать.

– А может, сперва картофельных оладушек отведаешь? – предложил Кондаков. – Вкусные, хоть и приготовлены на маргарине.

– Под кроватью лежит кейс, набитый деньгами, а вы копейки экономите. – Цимбаларь очистил стол в гостиной от всего лишнего. – Не до оладушек сейчас! Можно сказать, судьба всей операции решается… Когда случился самый первый взрыв? Не считая, естественно, стамбульского?

– Второго июня, – заглянув в записную книжку, сообщил Кондаков. – Утречком.

– Ты мне сразу на старый стиль переводи.

– Тогда… Два плюс тринадцать… Получается – пятнадцатого июня.

– Теперь слушайте сюда. – Палец Цимбаларя упёрся в нужную строчку. – «Пятнадцатого июня в четвёртом часу утра Его императорское величество в сопровождении чинов свиты покинул Ливадийский дворец, направляясь на станцию Симферополь, где его ожидал литерный поезд, долженствующий следовать в Санкт-Петербург. Государыня императрица и великие княжны попрощались с Его императорским величеством накануне. Перед тем как сесть в коляску, Его императорское величество выразил желание посетить Крестовоздвиженскую церковь, где и оставался в одиночестве около получаса…» Видишь! – От избытка чувств он даже хлопнул пачкой ксерокопий Кондакова по голове. – Даже я не ожидал такого! Сходится день в день.