Особый отдел и тринадцатый опыт - Чадович Николай Трофимович - Страница 23

Узнать, какие именно поезда прибывают на Ленинградский вокзал между восемью часами утра и полуднем, не составило никакого труда. Таковых оказалось шесть.

Зато дальше предстояла задача, требующая для своего решения и настойчивости, и выдержки, и, если хотите, удачи.

Каждый пассажирский состав сопровождают десять-двенадцать проводников. Если приплюсовать ещё бригадира, электрика и персонал вагона-ресторана, цифра возрастёт до двадцати душ. Перемножив на шесть, получим сто двадцать. Целая рота, в настоящий момент рассеянная по самым разным станциям и магистралям, вплоть до Мурманска и Архангельска. Как говорится, ищи-свищи.

А если письмо за скромное вознаграждение доставил кто-нибудь из пассажиров? Тогда вообще пиши пропало!

Однако Кондаков, подобно африканскому носорогу, перед препятствиями отступать не привык и незамедлительно отправился в заведение, именовавшееся «резервом проводников». И опять ему, можно сказать, повезло. Первый же начальственный чин, с которым Кондаков заговорил о своей проблеме, согласно закивал головой:

– Знаем, знаем! Пренеприятнейший случай! Подвела нас проводница Удалая. Как говорится, бросила тень на весь здоровый коллектив. Соответствующие меры уже приняты, и провинившаяся понесла наказание. Приказ выслан во все отделения дороги.

Кондаков, доверявший официальным документам куда больше, чем самым горячим словесным заверениям, не поленился лично прочитать приказ, гласивший, что проводница скорого поезда Санкт-Петербург – Москва Раиса Силантьевна Удалая за грубое нарушение производственной дисциплины, выразившееся в перевозке постороннего предмета, лишена премиальной доплаты по итогам полугодия и переведена в прачки сроком на восемь месяцев.

– И кто же её, интересно, разоблачил? – осведомился Кондаков, перенося все интересующие его сведения в записную книжку.

– Да ваши коллеги… Или смежники. Они свои удостоверения в чужие руки не давали, а только помахивали ими небрежно… Явились рано поутру, проверили документацию и за сутки перетрясли бригады всех поездов, которые утром шестого числа прибыли на наш вокзал. Кто-то из своих же на Удалую и указал. Она сразу раскололась. От вас разве что утаишь.

– А не строго наказали? – полюбопытствовал Кондаков.

– Как положено. У нас ведь тоже устав, как в армии. Правда, войско дырявое… Вдруг бы она бомбу подрядилась провезти?

– В конверте? – Кондаков с сомнением покачал головой. – Маловероятно… Ну да ладно, раз попалась, надо отвечать. Где я эту Удалую могу найти?

– В Питере. На территории Московского вокзала находится наша ведомственная прачечная, где она замаливает свою вину, стирая постельное бельё.

– Увольняться, стало быть, не желает?

– Где же с её образованием другую такую хлебную работу найдёшь! Самая плохонькая проводница за один рейс имеет до пятидесяти долларов навара. Но это, конечно, строго между нами.

Из столицы первопрестольной в столицу северную Кондаков добрался без всяких приключений. Он не пьянствовал в дороге, как Ваня, и к нему не цеплялись сластолюбивые кавказцы, как к Людочке.

С попутчиками Кондаков был вежлив, от карточных игр, совместного разгадывания кроссвордов и флирта уклонился, перед сном проверил сохранность служебного удостоверения и табельного оружия, а напоследок запер дверь купе не только на защёлку, но и на специальное стопорное устройство, о существовании которого большинство пассажиров даже и не догадывались (для пущей надёжности он ещё и заклинивал стопор спичечным коробком).

Имея предельно ясные ориентиры, полученные в Москве от железнодорожного начальства, Кондаков без особого труда отыскал ведомственную прачечную, где, несмотря на все достижения современной бытовой индустрии, горячий пар стоял сплошной стеной, по полу текли потоки мыльной пены, а прачки были похожи на души грешниц, отбывающие наказания за разврат во втором круге ада.

Раису Удалую тут почему-то никто не знал, и, лишь проявив завидное упорство, Кондаков в конце концов выяснил, что она в прачечной не проработала и дня, а немедленно ушла в отпуск, положенный ей сразу за два года. Хорошо ещё, что Кондаков, предвидевший такой поворот событий, имел при себе все анкетные данные проштрафившейся проводницы, включая адрес.

Жила Удалая на Васильевском острове, в ничем не примечательном доходном доме, куда в своё время, возможно, заглядывали и Родион Раскольников, и Сонечка Мармеладова. Благодаря выгодному расположению этого каменного скворечника стоимость его квартир резко подскочила, и старожилы, покусившиеся на жирный куш, разъезжались по спальным районам.

Везде шел евроремонт, сопровождавшийся неизбежным в таких случаях грохотом перфораторов и визгом электроинструментов. Лишь в жилище Раисы Удалой царило патриархальное запустение: воняло чадом и канализацией, а из перевязанного изолентой крана непрерывно капала вода. Видимо, из-за постоянных отлучек у хозяйки до квартиры просто руки не доходили.

Кондакова Удалая встретила насторожённо, однако, узнав, что он не принадлежит к наехавшему на неё ведомству, а, наоборот, собирается восстановить попранную справедливость, сразу обмякла душой.

А тело у неё было и без того мягкое, даже на первый взгляд. Просто не верилось, что, имея на животе, заднице и бедрах такие подушки, можно без помех передвигаться в узеньких вагонных коридорах. Впрочем, вскоре выяснилось, что, несмотря на внушительные габариты, Удалая во всём соответствовала своей фамилии, являясь особой проворной, неунывающей и энергичной.

На жизнь она не жаловалась (да и грех было делать это, имея на себе столько золотых побрякушек), но вскользь упомянула о муже-алкоголике, обитающем в Вырице, и дочке-школьнице, оставшейся на лето в интернате для слабогрудых детей.

От обещаний Кондакова у неё взыграло сердце, что, в свою очередь, заставило ходуном ходить сдобные, полновесные груди, едва прикрытые домашним халатиком. Сашка Цимбаларь в этой ситуации, наверное, поддался бы соблазну, но Кондакова с пути истинного не сманили бы даже знаменитые сладкоголосые сирены, однажды едва не погубившие скитальца Одиссея.

Прихлёбывая английский чай с жасмином, он говорил:

– Конечно, поступили с вами несправедливо. Тут двух мнений быть не может. Как говорится, перегнули палку… Ну ничего, найдём подход к вашему начальству. Надо будет, через самые верха найдём. Но сначала расскажите обстоятельства дела.

– Обыкновенные обстоятельства… За пять минут до отправления, когда уже и провожающие подались из вагонов, подходит ко мне молодой человек и слёзно просит отвезти в Москву письмецо. Предлагает за это сто рублей. Я поупиралась маленько, он ещё сотню добавил. Только ставит условие, чтобы я опустила письмо подальше от Ленинградского вокзала, в крайнем случае на Казанском. Как же, буду я за двести рублей козочкой скакать! Сунула в первый попавшийся ящик. Теперь сама понимаю, что сглупила. Вот и всё… А через день налетела крутая контора. Давай всех подряд допрашивать, даже машинистов. Милка Царёва из соседнего вагона видела, как я письмо брала. Она, скорее всего, и стукнула. Сама, сучка, раньше икру из Астрахани чемоданами возила. Придёт пора, я с ней ещё посчитаюсь.

– Как с вами обращались на допросах? – участливо осведомился Кондаков, в прежние времена и сам не чуравшийся так называемых активных методов следствия.

– Нормально… Без грубостей. – Неприятные воспоминания не очень-то угнетали Удалую. – Минералкой угощали. Пробовали, конечно, запутать, но меня на мякине не проведёшь. Всё, что было, рассказала без утайки.

– Как выглядит молодой человек, передавший вам письмо?

– Я, в общем-то, особо не приглядывалась. Сигнал к отправке ждала… Помню, роста он был высокого, но собой щуплый.

– А лицо, глаза, волосы?

– На голове у него шапочка вязаная была, какие сейчас молодёжь носит, а на лице чёрные очки. Меня про эти приметы десять раз расспрашивали. Даже портрет с моих слов составили.

– Ага, – сказал Кондаков. – Значит, фоторобот уже имеется. Хорошо… А что можете сказать насчёт его голоса? Гундосил, картавил, заикался?