Миры под лезвием секиры - Чадович Николай Трофимович - Страница 38

– Еще не распробовал, – сказал Зяблик. – Ох, что сейчас будет…

Другие быки тоже начали проявлять признаки беспокойства. Свеча уже расплавилась, а оставшаяся на ее месте маленькая жестяная хреновина вела себя словно живое существо: шипела змеей, вертелась жуком, воняла, как хорек.

Первый бык попытался пришлепнуть это странное создание копытом, но добился лишь того, что ядовитый дым потек не струйкой, а потоком. Вот тут-то и началось настоящее представление!

Рогатый гигант высоко подпрыгнул, завертелся на месте, а затем слепо бросился туда, где по его представлению находились обидчики. Однако все зримые и обоняемые ориентиры уже исчезли, и бык с разгона врезал рогами в бок случайно оказавшемуся поблизости сородичу. Тот оглушительно взревел и без промедления нанес ответный удар. Стадо будто только этого и ждало. Быки, минуту назад мирно щипавшие травку, принялись галопом носиться по пажити, брыкаться и сшибаться друг с другом. Глотая новые порции слезоточивого газа, они зверели еще больше.

– Будем считать, испытание прошло успешно, – резюмировал Смыков.

– Если бы… – буркнул Зяблик. – Сейчас они очухаются, разберутся что к чему и вскинут нас на рога. Тикать надо.

На этот раз его предложение было принято единогласно.

Драндулет, работавший на холостом ходу, тронулся с места, едва прозвучали первые удары колокола, возвещавшие о начале праздничной мессы. Смыков и Зяблик высадились, не доехав до тюрьмы метров пятьсот.

– Слушайте все сюда, – хмуро сказал Зяблик, которому на сей раз выпало право распоряжаться. – На эти дела нам должно за глаза хватить четверти часа. Дольше чикаться нет смысла. Значит, вы оба начинаете действовать через десять минут после того, как мы войдем внутрь. Снимайте вертухаев, только, чур, никого не мочить. Отбитого арестанта кастильцы еще могут простить, а крови – никогда. Внутрь сами не лезьте. В крайнем случае, прикроете нас. Вот эти две свечки мы вам для этого оставляем… И стволы свои, – тяжело вздохнув, он протянул пистолет Толгаю. – Мы из-за них можем погореть раньше времени.

Смыков тоже достал свою пушку и, поколебавшись немного, неохотно отдал Левке.

– Под вашу персональную ответственность, товарищ Цыпф, – сказал он, глядя исподлобья. – Учтите, головой отвечаете… Оружие именное…

– Ага, – дурашливо кивнул Зяблик. – Правда, табличка с дарственной надписью отлетела. «Товарищу Смыкову, большому специалисту шить дела, от благодарного начальства».

– Вы, братец мой, язык придержите, – покосился на него Смыков. – Не забывайте, вам глухонемого изображать придется.

На головы обоих уже были надеты противогазовые маски – стеклянные линзы на макушке, резиновое рыло рогом на лбу. Фильтрующие коробки до поры до времени болтались у каждого на поясе. Накинув поверх своей амуниции просторные рясы с капюшоном, Смыков и Зяблик подались в сторону тюрьмы. В молитвенно сложенных перед грудью ладонях они сжимали свечки.

С того места, где стоял драндулет, ворота тюрьмы не просматривались, и Лева, перейдя на другую сторону улицы, взволнованно комментировал для Толгая происходящее:

– Идут… Идут… Идут… Дошли… Там еще несколько человек в очереди перед ними… Стоят… Стоят… Подходят… Начался обыск… Теперь говорят о чем-то… Смыков руки к небу поднимает… Еще один кастилец появился… Опять обыскивают… Уф, слава Богу, пропустили!

– Теперь десять минут считай, – флегматично сказал Толгай.

– А разве у тебя часов нет? – всполошился Левка.

– Нет… Боюсь часов… Всегда тикают, спать не дают.

Левка не растерялся и стал засекать время по собственному пульсу. Досчитав в уме до восьмисот (хватило бы и семисот, но полагалось сделать поправку на волнение), он кивнул Толгаю и нахлобучил на голову капюшон рясы, неприятно пахнувший чужим потом и плесенью.

По мере того как они приближались к площади, все заметнее становилось запустение, царившее в городе. На улицах не встречалось никого, даже собак. Провалы окон казались пустыми глазницами великанских черепов, двери по большей части были сорваны с петель, мостовую покрывала всякая слежавшаяся дрянь, пушистый мох, чахлая трава.

Миновав скелет лошади, с которой не удосужились даже снять упряжь, они вышли на пустую площадь. Шаги звучали гулко, как в каземате. На середине пути Цыпф споткнулся и ужаснулся про себя: «Плохая примета!»

Оба охранника наблюдали за приближающимися к ним людьми в рясах без особого интереса, но потом на всякий случай взяли алебарды наперерез. Были они как близнецы – смуглые, коренастые, усатые, с лицами не из нынешнего времени.

– Эстар! – крикнул один из них, и Цыпф не сразу понял, что это приказ остановиться.

Сам он заранее приглядел для себя другого стражника – в более новой кирасе и еще не помятом железном шлеме, – но сейчас, неизвестно почему, изменил курс и, едва не столкнувшись с Толгаем, направился к тому, который кричал.

Когда до стражника осталось шагов десять и тот уже стал ладиться для удара, Лева оттянул правый рукав рясы, выставляя на всеобщее обозрение свой пистолет.

Это сразу внесло коррективы в зловредные планы кастильца, знавшего, как быстро и точно стреляет это оружие и какие раны оставляют его пули, особенно если у них подпилены оболочки. Умирать он вовсе не собирался. Какой смысл умирать, защищая кучку бандитов, воров и инквизиторов, которых к тому же хотят не казнить, а, наоборот, выпустить на волю.

Кастилец начал медленно отступать, а когда уперся спиной в левую створку тяжелых, сшитых из брусьев и окованных железом ворот, бросил алебарду.

– Биен, – кивнул Цыпф, облизывая пересохшие губы. – Хорошо… Грасиас.

Движением пистолетного ствола он заставил стражника вытащить из ножен меч и положить рядом с алебардой. Тот хоть и смотрел волком, приказание Цыпфа выполнил расторопно.

Между тем стычка Толгая со вторым стражником протекала совсем в ином плане. Видя, что у врага, богопротивного нехристя, нет другого оружия, кроме сабли длиной всего в два локтя, кастилец сделал колющий выпад по всем правилам современного ему военного искусства. Толгай довольно ловко, без лишней суеты уклонился.

Стражник немедленно повторил атаку, и нехристь снова благополучно ушел от широкого наконечника алебарды. Попытка нанести удар сверху топориком закончилась столь же безрезультатно. Со стороны это напоминало поединок быка и матадора: разъяренное животное, низко опустив смертельные рога, бросается на хрупкого, почти безоружного человека, а тот красиво и спокойно уворачивается, совершая перед самой его мордой едва ли не танцевальные пируэты.

Кастильцу давно пора было понять, что за противник достался ему (недаром ведь Зяблик и Смыков приняли Толгая в свою ватагу), и достойно капитулировать, но бычье упрямство уже застило его разум.

Во время пятого или шестого выпада Толгай просто перерубил древко алебарды, а когда кастилец схватился за меч, подножкой опрокинул его на спину и сунул острие сабли в щель между воротником кирасы и подбородочным ремнем шлема.

– Чистая работа! – восхитился Цыпф. – Ну ты просто молодец!

Как известно, бурные восторги несовместимы с бдительностью. Первым это понял обезоруженный Левой кастилец, а вторым – сам Лева, неосторожно повернувшийся к нему боком. Но понял уже после того, как пребольно ткнулся лицом в камни мостовой.

Кастилец оседлал его, как волк оленя, мигом обезоружил и ткнул стволом пистолета в сторону Толгая. К счастью, выстрела не последовало – Лева опять забыл снять предохранитель.

Пока кастилец лихорадочно пытался разобраться с непривычным оружием, сабля Толгая несильно рубанула его по скуле чуть пониже шлема…

Не пострадавшего кастильца просто связали сыромятным ремешком и оттащили от греха подальше в сторону. С раненым разгневанный Толгай обошелся круто – хоть и извел на него оставшийся от Верки индивидуальный перевязочный пакет, но руки вязать не стал, а намертво приколотил к воротам его же собственным узким кинжалом.