Миры под лезвием секиры - Чадович Николай Трофимович - Страница 35

– Нет, тут нам фарт не светит, – заявил Зяблик и как в воду глядел: скоро выяснилось, что граф отбыл на охоту и вернется неизвестно когда.

– Вот стервец! – буркнул Зяблик, не раз сражавшийся с графом как лицом к лицу, так и плечом к плечу. – Левой ноги по самую задницу нет, а он лисиц гоняет.

Пришлось отрядить гонцом дона Хаймеса, для которого на графской конюшне нашлась какая-то кляча. Делегацию из Отчины в замок не пригласили и даже не оделили ломтем черствого хлеба. Удивляться здесь было нечему – стены фамильного гнезда графов де Браско все еще хранили следы гранатометного и пулеметного обстрелов, а в часовне, возведенной на месте гибели отца нынешнего сеньора, горела неугасимая лампада, призывавшая не только к Божьей милости, но и к мирской мести.

– Помнишь, Толгай, как мы здесь с кабальерос резались? – спросил Зяблик.

– И вспоминать не хочу, – хмуро ответил Чмыхало. – Улем сугушы… Смертный бой… В том рву я лежал… Мой брат лежал… Второй брат лежал… Меня одного вытащили…

– Да, зачушили они нас тогда, – неохотно согласился Зяблик. – Хорошо, если один из пяти живым ушел… Но ничего, мы им потом все долги сполна вернули.

– Даже с процентами, – язвительно заметил Смыков. – Вот и сидим здесь сейчас, как нищие. Никто и кружки воды не подаст.

Спустя несколько часов из ближайшего ущелья показалась кавалькада всадников и всадниц, сопровождаемая пешими слугами, псарями и телохранителями. Граф де Браско ехал на откормленном муле в дамском седле, к луке которого кроме мушкета были приторочены еще и костыли. На этих костылях, демонстративно чураясь посторонней помощи, он совершал долгие пешие прогулки, поднимался в горы, выстаивал бесконечные мессы и даже фехтовал.

– Это не ты его? – тихо спросил Цыпф у Зяблика.

– Не… Витька Кекс постарался. Из гранатомета. Коня пополам разорвало, а этот, вишь, выкарабкался. Живучий народ, как раки.

– Почему – раки? – удивился Цыпф.

– Оторви раку клешню и посмотри что будет… Ладно, молчок!

При виде приближающегося графа вся ватага встала на ноги, но поклонился один только испорченный книжным воспитанием Цыпф. Де Браско, в свою очередь, не собирался покидать седла, что можно было расценить как заведомое оскорбление визитеров.

Ехавший немного сзади дон Хаймес что-то сказал и ткнул пальцем в Смыкова. Тот шагнул вперед и протянул заранее приготовленное письмо. Бегло просмотрев его, граф отдал короткое распоряжение, и свита немедленно тронулась в сторону замка.

Дождавшись, когда последний всадник скроется в воротах, титулованный калека заговорил – словно ворон закаркал. При этом он смотрел поверх головы Смыкова, в ту сторону, где за горной грядой когда-то находились цветущие долины и прохладные плоскогорья Месеты, а теперь колыхалось сизо-зеленое море степных трав, где кочевник тянул свою заунывную песню.

Цыпф, понизив голос, переводил Зяблику на ухо:

– Он говорит, что уважает дона Эстебана за благородное происхождение, ум и образованность, но никогда не одобрял его мягкотелость, соглашательство и склонность поддаваться чуждым влияниям. То, что случилось с нами, не Божья кара, а Божье провидение. Отец небесный ниспослал своим детям великое испытание – стоять на страже веры против орд язычников, еретиков и слуг сатаны. Любая поблажка чужим обычаям, чужим лжеистинам и чужим лжебогам в этих условиях есть смертный грех. И если некоторые братья наши не понимают такой простой вещи, их нужно отлучить не только от святого причастия, но и от защиты кастильского меча.

– Кого он имеет в виду? – поинтересовался Зяблик. – Не Яшку ли?

– Да, – при этих словах он покосился на дона Хаймеса. – Но обличительная речь графа направлена главным образом против дона Эстебана, его дяди.

– Ладно, давай дальше…

– А ты меня не перебивай!

– Чего он письмом трясет?

– Граф спрашивает, почему в схватке одних еретиков с другими он должен принять именно нашу сторону.

– Действительно, почему? Законный вопрос.

– Смыков отвечает, что бок о бок с нами можно жить спокойно, а аггелы заставят всех скакать на горячей сковородке и петь псалмы Каину.

– А граф что?

– Граф говорит, что вот такие же добрые соседи из Отчины уже поджаривали его разными способами. И вместе с замком, и вместе с конем, и вместе с дерьмом. Поэтому его нельзя ничем удивить. Ему нет разницы, с какими врагами сражаться, с рогатыми или безрогими. То есть он не видит никакого различия между нами и аггелами.

– Вот гад!

– Смыков старается убедить графа в наших добрых намерениях. Приводит примеры плодотворного сотрудничества. Называет процент роста товарооборота… В конце концов, ради доказательства миролюбия, он даже соглашается принять истинную, то есть католическую, веру.

– Смыков проститутка известная. Даром что на каждом шагу партбилетом козыряет.

– Ведь он же не серьезно, понимаешь… Тактический ход.

– Все я понимаю. А граф на такую лажу согласен? Почему он крестится?

– От дьявольского искуса защищается… По его словам, такие существа, как Смыков, то есть все мы, похожи на людей чисто внешне, но Божьими созданиями не являются. В наши тела не вложена бессмертная душа, и потому мы не можем стремиться к спасению. Приобщить нас к истинной вере можно только двумя способами: или на костре, или на дне болота. Эти свои слова граф просит запомнить и передать при случае нашему покровителю дону Эстебану.

Услышав такое, Зяблик устремился к графу. За собой он волок растерянного Цыпфа. Мул кастильца прядал ушами и тревожно всхрапывал, но седок только презрительно усмехнулся.

– Ты тоже здесь, каналья, – на ломаном русском произнес он.

– Здесь, дон Руис, – лицо Зяблика перекосилось, как у припадочного. – Переводи, Левка! Значит, в твоем понимании мы не люди? И это говорит человек, который лучше других знает, какого цвета у нас кровь и с какой стороны бьется сердце! Разве наши братья не кричали от боли, когда ты рубил их? Разве наши сестры не рыдали над своими детьми, которых сжигали твои солдаты? Разве, срывая одежды с наших женщин, вы не испытываете похоть? Почему же тогда ты отказываешь нам в праве называться людьми?

Граф, все так же нехорошо улыбаясь, ответил недлинной фразой, в которой несколько раз проскользнуло слово «пурко». Цыпф уже хотел перевести, но Зяблик резким движением руки закрыл ему рот.

– Не надо, я понял. У свиньи тоже красная кровь, у свиньи тоже есть сердце, блудодеи могут употреблять свинью вместо женщины. Это я понял… Но разве со свиньей можно браниться, как это делаем сейчас мы, разве свиней берут в жены, как поступило немало твоих соотечественников, разве со свиньей можно вести задушевные беседы, как нередко ведем мы их с доном Эстебаном, разве это свиньи спасли тебя и твоих офицеров в бою под Торре-дель-Пан, когда вас тащили на аркане степняки?

На этот раз ответ Руиса де Браско был куда более обстоятельным.

– Переводи, Лева, – попросил Зяблик хриплым голосом. – У меня с головой что-то…

– Сейчас. – Цыпф замешкался. – Учти, я перевожу не дословно, а только общий смысл… Значит, слушай. Именно наличие разума делает вас стократ опаснее любого зверя – свиньи, волка, змеи. Вы вступили в сговор с мрачными неведомыми силами, от которых получили свое быстрое оружие, свои самоходные телеги, свои волшебные снадобья, все свои побрякушки, так смущающие невежд и корыстолюбцев. Речи ваши лживы, а замыслы коварны. Кто натравливал на нас нехристей и мавров? Кто принудил разогнать священный трибунал и распустить монашеские ордена? Кто сеет смуту среди простолюдинов, подбивая их отказываться от почитания церкви и своих законных сеньоров? Кто поощряет дурные привычки и расшатывает столпы веры?

– Все? – спросил Зяблик, когда граф умолк. – Спроси у него, в чем мы еще виноваты. Пусть уж до конца выкладывает.

Выслушав вопрос, кастилец вновь зло заговорил, отсчитывая претензии на пальцах. Цыпф еле поспевал за ним:

– Не исключено, что вы причастны к глумлению, свершившемуся над землей и небесами. Рогатые вышли из вашей среды, подпитываются ею и несут во все края свое омерзительное богохульственное учение, а вы не хотите или не умеете окоротить их. Не знаю, по злому ли умыслу или по недомыслию вы выпустили на волю и другие силы зла. Я имею в виду черных призраков, именуемых варнаками, и демона, прозванного в народе доном Бутадеусом. Каждое его новое появление здесь предвещает горе и бедствия. А ведь не далее как вчера его видели неподалеку от здешних мест. Возможно, именно из-за этого я нахожусь в столь скверном расположении духа.