Миры под лезвием секиры - Чадович Николай Трофимович - Страница 12

Зяблик уставился на Смыкова долгим взглядом, в котором неизвестно чего было больше – удивления или жалости. Так смотрят на прокукарекавшего поросенка или на хрюкающего петуха. Потом Зяблик сказал:

– Ты, что ли, оцепление расставлял? И как же это тебя угораздило на самое бойкое место шкета безоружного сунуть?

– Не надо, братец вы мой, валить с больной головы на здоровую, – отозвался Смыков. – Сами же упустили преследуемого, а признаться в этом не хотите.

– Я упустил? – удивился Зяблик. – А чего же ты его внизу не перехватил?

– Я пожарную лестницу охранял.

– Задницу свою ты охранял! Мы их от пожарных лестниц сразу отсекли!

– Не знаю, кого вы там от чего отсекли, – Смыков пожал плечами. – Мне снизу не видно.

– Ну ты и фрукт, Смыков…

Тут с улицы донесся тревожный свист Толгая, а из-за угла выскочила запыхавшаяся Верка.

– Идите посмотрите, что там делается! – крикнула она.

Все, кроме оставшихся возле мертвеца сестриц, устремились за ней. Шли не таясь и оружие не доставали – по Веркиному лицу было понятно, что зовут посмотреть на что-то хоть и неприятное, но опасности не представляющее.

Разбившийся аггел лежал там, где и прежде, – ноги на тротуаре, голова на мостовой. Чмыхало кругами ходил возле него и напоминал кота, напоровшегося на заводную мышь. Выглядел аггел как любой человек, упавший с крыши пятого этажа, – то есть как мешок костей.

И вот этот мешок костей шевелился, стараясь подняться.

Ноги с вывернутыми на сторону коленными суставами скребли по камню, отыскивая опору. Голова, на которой вместе с кровью засыхало что-то похожее на яичный белок, тряслась. Руки с торчащими выше запястий обломками лучевых костей, пробивших не только кожу, но и ткань рубахи, упирались в мостовую. Ангел отхаркивал зубы и черные тягучие сгустки, хрипел, дергался и снова валился на брусчатку.

– Он же мертвым был, – прошептала Верка. – Я пульс щупала.

– Вот погоди, сейчас он на ноги встанет и тебя пощупает, – зловеще пообещал Зяблик. – аггел он и есть аггел, если только настоящий. Из человечьей шкуры вылез, а чертом стать – слабо! Вот он и пугает нас… Толгай, сделай ты с ним что-нибудь.

Пока Чмыхало вытаскивал саблю, все повернулись и, не оборачиваясь, двинулись туда, где остался драндулет. Зяблик, правда, возвратился с полдороги и, разув аггела, осмотрел его босые ступни, а потом – голову, лежавшую уже на приличном удалении от хозяина.

– Щенки они все, – сказал он, догнав ватагу. – И этот попрыгунчик, и те в подвале… А старшой ушел.

– Тебя-то они все же откуда знают? – спросил Цыпф, вспомнив о кровавой надписи на стене.

– Своим меня считают. Как раньше в военкомате говорили, неограниченно годным… Есть на мне Каинов грех. Да не один…

Как и уговаривались, всех дружинников – и живых и мертвых – погрузили в драндулет. Виолетта злорадно пообещала оставить Чмыхало в своей общине – в счет возмещения ущерба, так сказать.

– Ох, потом пожалеете, – мрачно покачал головой Зяблик. – Если этот нехристь с какой-нибудь вашей бабой ночь перекантуется, она к себе никакого другого мужика больше ни в жизнь не подпустит. Ему же без разницы, что баба, что кобылица. Дикий человек. Потерпят такое ваши благоверные?

– А мы их спрашивать не собираемся, – отрезала Виолетта, почесывая себе за ухом стволом обреза. – Пусть хоть один стоящий мужичонка на развод будет.

– Не-е, – осклабился Чмыхало. – Ялган… Неправда… Толгай землю ковырять не будет. Толгай волю любит…

Когда драндулет укатил, снова спустились в подвал и обшарили все закоулки. Кроме кое-какой еды, пары пистолетов и сотни патронов (на ближайшем толчке один патрон шел за мешок картошки), обнаружили огромную чугунную сковороду, на которой, наверное, можно было целиком зажарить теленка.

– Надолго, гады, устраивались, – Зяблик злобно плюнул на сковородку. – Даже капище свое оборудовали.

Цыпф несколько раз возвращался туда, где в рядок лежали мертвые аггелы, уже разутые, с вывернутыми карманами. Потом, воровато оглянувшись, он за ноги оттащил одного из них поближе к свету.

– Что ты его дергаешь? – неодобрительно заметил из темноты Зяблик. – Живых надо было дергать.

– Послушай… я его, кажется, раньше видел, – неуверенно сказал Цыпф, склонившись над трупом.

– Где ты его мог видеть? – Зяблик неохотно приблизился.

– Он вместе с Сарычевым в Эдем идти собирался. Я им муку и сахар отвешивал.

– Точно?

– Очень похож… Правда, я его только раз видел, мельком. Надо бы у ребят из Трехградья уточнить.

– Как же, уточнишь… Ищи-свищи их теперь…

Они отошли к стене и сели на трубу, обмотанную раздерганной теплоизоляцией.

– Видишь, какая хреновина получается, – помолчав, сказал Зяблик. – аггелы-то какие стали! С крыши на крышу, как блохи, сигают. После смерти на карачках ползают. Что относительно этого наука может сказать?

– Читал я где-то, что у каждого человека сил в организме запасено гораздо больше, чем ему в повседневной жизни требуется. Любой из нас может в принципе на восемь метров прыгнуть или доброе дерево с корнем вывернуть. Но есть опасность, что связки и мышцы такой нагрузки не выдержат. Поэтому в нервной системе какой-то предохранитель имеется, не позволяющий силе освобождаться сверх необходимого. Ну а в минуты смертельной опасности или сильного душевного потрясения этот предохранитель иногда срывается. Тогда человек способен и на отвесную скалу залезть, и грузовик за передок поднять, и без головы, как петух, бегать. Были такие случаи.

– Значит, ты считаешь, у аггелов на крыше такой предохранитель сорвался?

– Вот не знаю… – Цыпф развел руками.

– А тот сиволапый, что с автоматом за трубой сидел, говорит: глотали они что-то.

– Что они могли глотать?

– Про это у них самих надо было бы спросить, да уж поздно… Тебе чифирить не приходилось?

– Я и чаю-то настоящего никогда не пробовал.

– Да, теперь чая не достанешь, – вздохнул Зяблик. – А раньше, помню, заваришь в алюминиевой кружке полпачки цейлонского и цедишь себе под селедочку. Потом резвость такая наступает, что за час все дела переделаешь.

– И на восемь метров прыгнешь?

– Нет, прыгать я не пробовал. Но чувствуешь себя совсем по-другому. Орлом, а не курицей. Я про чифирь вспомнил, когда ты об Эдеме речь завел. О нем разные слухи ходят… Эдем есть Эдем. Не зря его так назвали. Там яблоко это проклятое росло. На древе познания… И, наверное, не одно только яблоко. Та флора в наш мир за Адамом и Евой не пошла, ну если только очень выхолощенная… Понимаешь, о чем я говорю? Если аггелы до какой-нибудь эдемской травки добрались, из которой чифирь можно делать, плохи наши дела.

– Слухов сейчас столько ходит, что и не знаешь, чему верить.

– Самому себе нужно верить, да и то не всегда… Вот смотри, – Зяблик достал из кармана камень величиной с куриное яйцо. – Уж и не помню, для чего я его с год назад подобрал. Я вообще красивые камушки с детства люблю. Он тогда величиной с картечину был. А теперь видишь какой. Разве камни могут расти?

– Кристаллы растут.

– Кристаллы в растворе растут. А этот камень у меня в кармане старых штанов вырос. Можешь ты это объяснить?

– Спроси чего-нибудь полегче. Куда солнце делось? Почему электричество пропало? Почему через Талашевский район кастильские гранды ходят татарских ханов бить?

– Ладно, пошли отсюда, – Зяблик встал. – Жрать охота. Зря мы сиволапым свинину отдали. Такой шашлычок можно было бы сейчас организовать! Не отказался бы, наверно?

Цыпф покосился на оскалившихся, расхристанных мертвецов, не обретших в смерти ни благодати, ни покоя (особенно страшен был тот, которого разделал саблей Чмыхало), и покачал головой:

– Пожалуй, что и отказался бы…

Впрочем, как скоро выяснилось, Верка и Смыков отсутствием аппетита не страдали. На общую беду брезентовый сидор, в котором хранился сухой паек, остался в драндулете, возвращение которого (даже при условии, что Чмыхало нигде попусту задерживаться не станет), ожидалось не ранее чем через пару часов.