Кураж - Туричин Илья Афроимович - Страница 63

– Ах, как не вовремя, Гертруда, - голос Доппеля звучал глухо. - Прибыли войска СС. Назревают крупные события. И потом, просто небезопасно ехать в деревню за какой-то свеклой.

– А я и не собираюсь ехать, Эрих. Мы дадим этому старику лошадь и пропуск. Пусть едет за своей свеклой сам. Пусть стреляют друг в друга.

– Гм… - Доппель посопел в трубку. - Вы неутомимы, Гертруда. Пусть стреляют друг в друга? Неплохая идея. Хорошо. Пропуск выдаст рейхскомиссариат "Остланд". В конце концов мы с вами стараемся для рейха, - он засмеялся.

– К вам послать кого-нибудь за пропуском?

– Это так срочно?

– Вы же сами говорите, что назревают события. Значит, понадобится много шнапса.

– До событий еще три дня.

– Тем более, пусть старик едет не откладывая. Я пришлю к вам Пауля. Петер лежит с ангиной.

– Бедный мальчик! Может быть, нужны какие-нибудь лекарства?

– Спасибо, Эрих, вы очень добры. Кудесник Шанце делает ему какой-то особый отвар. Так Пауль будет у вас через полчаса.

– Ну и напор! - хохотнул Доппель. - Сдаюсь. Пусть приходит.

Через полчаса Павел подымался по лестнице в отделение рейхскомиссариата. А навстречу спускался полковник Фриц фон Альтенграбов и с ним несколько офицеров СС. Павел встал к стене, вытянулся, поднял вверх руку ладонью наружу в фашистском приветствии и отчетливо выкрикнул:

– Хайль Гитлер!

Полковник остановился, ткнул пальцем в грудь Павла.

– Петер.

– Пауль, господин полковник.

Комендант улыбнулся.

– Наше будущее, господа. Станут настоящими солдатами фюрера! - он кивнул и засеменил дальше. Эсэсовцы, тоже кивнув мальчику, последовали за полковником.

– Хайль Гитлер! - крикнул Павел вдогонку.

Полковник в хорошем настроении, видимо, рад появлению эсэсовцев. Что-нибудь затевают. Надо сказать маме.

Пройдя коридором, он постучал в дверь приемной. Никто не ответил. Он вошел. Отто на месте не было. На столе лежало несколько бумаг. Павлу хотелось взглянуть на них: а вдруг что-нибудь важное? Но он сдержался. Нельзя. Мама будет очень недовольна. Он поцарапался в дверь Доппеля.

– Войдите. А-а, Пауль. Заходи, заходи. Присаживайся.

– Хайль Гитлер, - поздоровался Павел.

– Придется подождать. Отто оформляет пропуск.

В кабинете как всегда было жарко и влажно. Зеленели кактусы. У одного между колючек пламенел цветок.

– Зацвел, - сказал удовлетворенно Доппель. - Нравится?

– Очень, господин доктор.

– Давно хочу поговорить с тобой, мой мальчик, - сказал ласково Доппель. - Тебе и брату пора получать настоящее немецкое образование. Закончить школу и - в университет. Или в военное училище?

– Я не думал, господин доктор.

– Напрасно. Германии очень понадобятся толковые люди. Скоро жизненное пространство раскинется до Урала. С твоим знанием русского языка ты можешь далеко пойти!

– А что будет за Уралом? - наивно спросил Павел.

– Полагаю, Россия. Только не большевистская, а нормальная. После этой войны ей уже не подняться.

– Но сначала надо взять Москву, - так же наивно возразил Павел.

– А зачем ее брать? Она падет сама, как только фюрер на втором этапе войны перережет артерии, питающие ее кровью - хлебом, углем, бакинской нефтью. Ты ведь учил в русской школе географию?

– Конечно, господин доктор. Кроме Донбасса есть еще Кузбасс, Сибирь, Дальний Восток, Средняя Азия.

Доктор Доппель не понял или не хотел понять Павла.

– Вот видишь, сколько еще нам предстоит работы, - сказал он. - Надо будет подумать о вашем будущем. У вас прекрасная мама!

– Есть еще папа! - Павел понимал, что говорит дерзость. Доктор Доппель знает, что Иван Лужин воюет с фашистами. Наверно, не надо было этого говорить. Мама будет недовольна. Дернуло же его!

– Да… Папа… - доктор Доппель испытующе посмотрел на Павла. - Ты мужчина. Я не хотел говорить фрау Гертруде. Ваш папа погиб.

– Неправда! - вырвалось у Павла.

– Как это ни печально, но он погиб. Он не понимал ни свою жену, ни своих сыновей. Если бы он был с вами, он бы остался жив. Он воевал против великой Германии и пал как храбрец. Даже я, его противник, отдаю ему дань уважения. - Доппель выдвинул ящик стола и достал оттуда серый продолговатый конверт. - Вот вырезка из газеты. Это Указ о присвоении младшему лейтенанту Лужину звания Героя Советского Союза. Посмертно.

Он протянул конверт Павлу. Тот достал из него газетную вырезку.

"Указ Президиума Верховного Совета СССР. О присвоении звания Героя Советского Союза. За проявленные в боях против немецко-фашистских захватчиков мужество и героизм присвоить звание Героя Советского Союза…"

Буквы становились рябыми, расползались…

"Капитану Степанову Ивану Петровичу… Майору Герасимовичу… Младшему лейтенанту Лужину Ивану Александровичу… посмертно". Откуда-то издалека донесся голос Доппеля:

– Ну-ну, мой мальчик. Конечно, это большое горе. Но надо быть мужчиной. Мы, немцы, настоящие мужчины…

– Вы… немцы… - с трудом произнес Павел, и кто-то в нем, кто не имел права плакать, а должен был выдержать, выстоять, заставил его замолчать.

Павел сдержал рыдания. Зеленые пятна кактусов расплывались, размазывались по стене.

Доппель смотрел на него с любопытством. Пусть поплачет. Они думали об отце. И Гертруда думала о муже. Боль освободит их от этих мыслей. Великая Германия заменит им отца.

Гертруда Иоганновна сидела в кресле, обхватив голову руками. Плечи ее вздрагивали, внезапно постаревшее, осунувшееся лицо было мокрым от слез. Она их не утирала, слезы стекали по щекам и подбородку и капали на конверт, лежавший на коленях. Из этого длинного серого конверта извлекла она страшную газетную вырезку.

Мальчики молча стояли рядом, хмурые, насупившиеся. Флич присел на корточки напротив Гертруды Иоганновны, старался заглянуть ей в глаза. Сердце его разрывалось от жалости, он сам готов был заплакать.

– Гертруда, - сказал он тихо. - Это может, быть ошибкой. Ивана могут считать убитым, а на самом деле он жив.

– По… посмертно… - выдохнула Гертруда Иоганновна сквозь рыдания.

– Мало ли, а вы не верьте. Это ж война. Такая кругом путаница! Вот меня в Москве, в Управлении цирками очень даже свободно могут считать убитым. И приказ такой напишут, мол Жака Флича считать погибшим. А я вот он, живой пока! - воскликнул Флич. - И Иван, может быть, живой. Только пропал без вести. Вот как мы. Ведь мы для них пропавшие без вести. Но мы же есть!

Он понимал, утешить Гертруду в горе ее невозможно. В газете написано: посмертно. Газету не опровергнешь! Но ведь есть же надежда на ошибку. А вдруг?… И надо беречь в себе эту искорку надежды, не давать угаснуть.

– Возьмите себя в руки, Гертруда. Не доставляйте им удовольствия, вашему Доппелю и этому лупоглазому штурмбанфюреру.

При чем тут Доппель?… Иван погиб. Иван - Герой Советского Союза. Погиб… Ну да, эту вырезку из газеты дал Доппель. Зачем? Доппель ничего не делает просто так. Вырезка лежала, наверно, в конверте до подходящего момента. Какая это газета? От какого числа?

Она пощупала конверт, словно на нем могло быть оттиснуто число.

Доппель отдал вырезку неспроста. Именно сейчас он пытается разорвать ее связь с прошлым… Лишить надежды. Сломать. Зачем?

– Гертруда, вы же сильный человек! - воскликнул Флич и, вскинув кустики бровей, беспомощно посмотрел на близнецов.

– Мама, не надо так, мамочка, - тихо вымолвил Павел.

– Наш папа - Герой. Мы должны быть, как он, - сказал Петр.

– Да, дети, да… Трудно сразу… Надо привыкать к мысли, что папа… - Гертруда Иоганновна задохнулась, прижала руки к груди, обратила мокрое от слез лицо к Фличу. - Спасибо, Флиш… Я постараюсь… идите… Я приводить себя в порядок.

– Пойдемте, поможете мне зарядить аппаратуру, - сказал Флич близнецам, и все трое тихонько вышли из комнаты.

Гертруда Иоганновна некоторое время сидела в кресле неподвижно, глядя прямо перед собой и прислушиваясь к своему сердцу. Последнее время оно странно ведет себя: то сжимается, замирает, то начинает биться, словно норовит выскочить из груди. Это, наверно, от нервного перенапряжения. Столько всего сразу навалилось! И вот Иван… Надо бы попить какие-нибудь капли. Только какие? Она никогда не принимала сердечных. Зеленка, йод, риваноль. Ссадины да ушибы. А чем лечить ссадины и ушибы души?…