Кураж - Туричин Илья Афроимович - Страница 46

– Идем, - потянул Павел брата за рукав.

– Куда?

– В цирк. К маме нельзя. Нас кто-то должен к ней привести.

Они прошмыгнули мимо гостиницы, стараясь не пялиться на вход, чтобы чем-нибудь себя не выдать. Ведь здесь, в гостинице, была мама! Они ее так давно не видели, целую вечность! Сердчишки их сжались от тоски.

На знакомой калитке висел замок. Сторожа не было. Быстро темнело. Надо было где-то устраиваться на ночь. Не оставаться же на улице в комендантский час. Холодно, да и фашисты стреляют без предупреждения.

К Пантелею Романовичу нельзя. Это ясно.

Пойти к Ржавому? Или к Злате? Они наверняка знают, что мама работает у немцев. Великие Вожди просто не могут этого не знать. Еще не известно, как они к ним отнесутся, к сыновьям предательницы.

В немецкую комендатуру пойти?… Здравствуйте, ищем маму. А вдруг и слушать не захотят?

Улицы пусты и темны: ни фонаря, ни светящегося окошка.

– Давай через ограду, - предложил Петр. - В цирке до утра переждем.

Они перекинули Киндера через ограду и перелезли сами.

Братья пробрались под брезентовый шатер со стороны форганга. Где-то наверху мерно хлопало сорванное полотнище. Сквозь запах осенней сырости пробивался неистребимый запах цирка.

Киндер юркнул в конюшню, вспомнил своих приятелей-лошадей, тявкнул тихонько и тоскливо.

Братья поделили остатки дорожной еды на три равные части, поели и улеглись на деревянной скамейке. Лежать было жестко и неудобно. Киндер лежал на полу и вздыхал.

В конце концов всех троих сморила усталость.

Проснулись они от мозглой сырости, которая проникла к телу сквозь ватники.

В щели купола пробивался бледный свет и таял, ничего не освещая. Братья размяли затекшие от лежания на жесткой скамейке ноги. Тело ломило.

– Так и заболеть недолго, - вымолвил Павел, ежась от озноба.

– Погреемся? - предложил Петр и, скинув ватник, перепрыгнул через барьер на влажные опилки манежа.

Киндер бросился за ним.

Павел проследил за братом взглядом, тоже сбросил ватник и вышел на манеж.

Не сговариваясь, они побежали по кругу. На мгновение им показалось, что следом бегут лошади, сейчас поравняются с ними и они прыгнут в седла.

Опилки чуть пружинили под ногами, глушили шаги, и ребята летели над манежем бесплотными тенями.

Павел догнал брата и хлопнул его по спине.

Петр остановился.

– Ты что?

– А ты что?

И они начали свою знаменитую драку, которая так прославила их среди мальчишек во всех школах, где они учились.

Киндер, не понимая, что происходит, залаял.

Павел поймал его, сжал руками пасть.

Они надели сырые ватники на разгоряченные тела.

– Пойдем поглядим, - предложил Павел. - Может, сторож пришел?

Они вышли через главный вход наружу, увидели у калитки старика с клюкой и побежали к нему.

Старик обернулся на стук шагов, нахмурился сердито.

– Вот я вас, хулиганы!

Он не признал в грязных мальчишках всегда таких вежливых и чистеньких артистов.

– Дяденька, это ж мы! - воскликнул радостно Павел.

– Лужины, - уточнил Петр.

– Помните, мы на лошадях скакали?

Филимоныч смотрел на них во все глаза. Точно. Они. Господи!

– Да где ж это вы так… исчумазались?

– В дороге. Все пешком да пешком. По лесу. По грязи, - захлебываясь, объяснил Павел.

– А Флич-то вас ждет вон сколько времени. Уж не чаял в живых увидеть.

– Флич!… - воскликнул Петр. - Где он?

– У меня на квартире живет. Вот уж обрадуется! Сей минут к нему и пойдем. Вот только калитку запру.

Он завозился с замком, никак не мог просунуть дужку в кольца. Руки не слушались. И только повторял:

– Сей минут… Сей минут…

Это надо же! Пришли мальчишки в цирк. Словно лошади в родную конюшню.

Наконец замок щелкнул.

Филимоныч схватил мальчишек за руки, чтобы опять куда не исчезли, и повел домой. Дома он бесцеремонно втолкнул их в комнату.

Увидев братьев, Флич остолбенел, глазам своим не верил. Потом схватил сразу обоих в охапку, прижал к себе, забормотал что-то бессвязное.

Как он терзался, что упустил их, не догнал, не нашел. Не было ему покоя все эти длинные дни и ночи. Он не боялся за себя. Если надо - он готов умереть. Но мальчики во что бы то ни стало должны выжить в этой ужасной войне! И вот они снова здесь. С ним.

– Совсем придушил мальцов, - сердито пробормотал Филимоныч, а глаза его блестели, и он то и дело проводил по ним ладонью и шмыгал носом. - Их же отмыть надо. Накормить.

– Совсем голову потерял, - Флич отпустил братьев, отстранился. - Что за вид?… Откуда эти ужасные ватники? А ну, быстренько… Стойте! - он вдруг схватился обеими руками за голову. - Гертруда!… Она ж не знает… Она ж…

– Да не мельтешись ты, Яков. Куда ты таких поведешь?

– А мама… Мама здесь? - спросил Павел.

Ах, как трудно притворяться. А надо, надо. Как велел Алексей Павлович. Только маме можно сказать правду.

– Здесь. Все хорошо. Она… - Флич замялся. - У нее такие обстоятельства.

– Что-нибудь случилось? - испуганно спросил Петр.

Если бы Флич сейчас был поспокойнее, он бы заметил, что испугался Петр понарошке. Но Флич был взволнован, потрясен, обрадован и огорчен разом.

– Мама вроде директора в гостинице. Но вы про нее худо не думайте. Ей деваться было некуда. Пришлось согласиться.

– Вроде директора? - повторил Павел недоуменно.

– Она сама вам все расскажет… Да скиньте вы эти ужасные ватники!

Гертруда Иоганновна, несмотря на раннее утро, уже успела спуститься вниз, на кухню. Осмотрела свиные туши, что привезли вчера. Строго выговорила поварихе за просыпанный на пол сахарный песок.

Потом прошла в ресторан, где несколько офицеров, живущих в гостинице, жевали холодное мясо, запивая пивом.

Поговорила с буфетчиком, забрала выручку и поднялась к себе. Деньги заперла в маленький железный ящик, появившийся недавно возле стола в углу. Собралась было заварить себе крепкого чаю, но в дверь постучали.

– Войдите.

Колыхнулась портьера, и в комнате появился обер-лейтенант Фридрих фон Ленц, тщательно выбритый, с алыми гвоздиками в руке. Запахло дорогим одеколоном.

– Доброе утро, фрау Гертруда. Извините за ранний визит. Боялся вас не застать.

– Здравствуйте, господин обер-лейтенант. Чем могу быть полезна?

– Нет, нет, я не по делу. Это я хотел бы быть полезным вам. - Он протянул ей цветы. - Мой друг штурмбанфюрер Гравес сказал, что вы предпочитаете красные.

– Благодарю вас. Но не стоило тревожиться.

– Помилуйте! Никакой тревоги. Цветы украшают и возвышают женщину. Разрешите присесть?

– Прошу, - Гертруда Иоганновна небрежно сунула цветы в вазу, всем своим видом показывая, что у нее нет большого желания беседовать с господином обер-лейтенантом.

Но Фридрих фон Ленц не обратил на это никакого внимания. Он чопорно уселся в глубокое кресло и, чуть склонив голову набок, молча смотрел на Гертруду Иоганновну.

Молчание начинало раздражать ее, и она предложила:

– Чаю?

– Спасибо, не откажусь. - Обер-лейтенант обвел взглядом комнату. - У вас здесь очень мило! Когда вы последний раз были в Берлине, фрау Гертруда? - спросил фон Ленц.

– В двадцать шестом году.

– О-о… Вы не узнаете свой родной город. Правда, сейчас он несколько потускнел. Война.

– Да. Война не красит города.

– Зато красит настоящих мужчин!

Гертруда Иоганновна покосилась на крест на его мундире.

– За что у вас крест?

– За Францию.

Чайник закипел. Гертруда Иоганновна разлила чай в чашки. Ей очень хотелось поскорее избавиться от надоедливого собеседника, а обер-лейтенант бесшумно помешивал чай ложечкой и рассказывал о лошадях в своем имении, поскольку узнал, что Гертруда Иоганновна была наездницей, а стало быть, знает толк в лошадях.

Наконец чай был выпит. Обер-лейтенант встал.