Клинки максаров - Чадович Николай Трофимович - Страница 18

Для следующей ночевки им даже не пришлось раскапывать нору матери-черепахи. Совсем недавно это сделал за них голодный мрызл, следы которого еще виднелись на снегу.

– Значит, мы не всех перебили. – Артем поежился, вспомнив апокалипсический облик этих тварей. – Не нас ли он ищет?

Однако Надежда не разделяла его опасений.

– Если бы он нас искал или нам вообще хоть что-нибудь сейчас угрожало, я бы это уже почувствовала. Скорее всего он такой же бродяга, как и мы.

Калека также не придал следам мрызла никакого значения, как будто их вообще не существовало. Когда Артем впервые встретил его, он не был способен ни на что, кроме простейших, почти рефлекторных действий – есть и пить, спать и подчиняться приказам, бездумно (хотя и ловко) размахивать клинком, скрести пятерней давно не мытую шевелюру и слюняво улыбаться. Теперь же он твердо знал, куда идти и как спастись в этом суровом мире, кого нужно бояться здесь и на кого не обращать внимания.

Они успели сделать двенадцать переходов, каждый из которых был немного короче прежнего из-за постоянно увеличивающейся глубины снежного покрова, когда Надежда сказала:

– Я больше не чувствую Адракса. Он пропал. Между нами как будто стена выросла. Да… – Она помолчала, словно вслушиваясь во что-то. – Именно стена.

– Даже если нам никогда больше не придется встретиться, я не очень опечалюсь, – беззаботно заметил Артем.

Однако скоро стало ясно, что девчонка не на шутку удручена. Весь остаток пути она упорно молчала, что ей было вовсе несвойственно. Артем отнес ее сдержанность и дурное настроение на счет усталости, становившейся к концу перехода почти нестерпимой. Но, когда все трое устроились на ночлег в чреве очередной матери-черепахи, он почувствовал, что Надежда лихорадочно дрожит почти так же, как и перед схваткой с мрызлами.

– Что с тобой? – спросил он, поглаживая девочку по волосам.

– Перед тем как Адракс исчез, мне было видение… Нет, нет, я ничего не скажу тебе! Не спрашивай!

Ее голова, как всегда, лежала на плече Артема, и, разговаривая, они дышали друг другу почти в лицо. Внезапно горячие мягкие губы коснулись рта Артема и застыли в таком положении. Это не был поцелуй. Надежда как бы пыталась вдохнуть в себя его силу или что-то другое, что должно было поддержать ее. Артем осторожно прижимал к себе ломкое, исхудалое тело, и скоро губы медленно отодвинулись, а девчонка спокойно и ровно задышала.

Весь следующий путь Артем ощущал какое-то странное беспокойство.

Как всегда, Калека молча вышагивал впереди, словно таран, пробивая тропу в снегу, уже достигавшем его колен, как всегда, метрах в десяти за ним следовал Артем, за плечо или пояс которого держалась Надежда, но тем не менее что-то неуловимо изменилось в окружающем мире. Артем все чаще без всякой надобности оборачивался назад и каждый раз встречал загадочный взгляд девчонки. Только теперь он заметил, что глаза у нее не блекло-зеленые, как у большинства женщин Страны Забвения, а туманно-малахитовые, с карими точками вокруг зрачков.

Странно, подумал Артем. Почему я не обратил на это внимания раньше?

Впервые глядя на Надежду как мужчина на женщину, он с непонятным волнением осознал, что с тех пор, как они встретились в доме судьи, девчонка очень изменилась. Она заметно подросла, грудь ее округлилась, а с лица исчезла детская припухлость. Чтобы проверить это наблюдение, Артем приостановился и прижал Надежду к себе. Он точно помнил, что раньше ее макушка едва достигала его подмышки, теперь же она легко касалась щекой его плеча.

– Ты стала совсем другой. – Что-то мешало Артему выпустить ее из рук.

– И ты тоже. – Она протянула руку и вытащила из его шевелюры несколько седых волосков. – Раньше я думала, что причиной этому снег.

Интересное дело, подумал Артем. Откуда вдруг у меня появилась седина? Ведь идущему по Тропе не грозит старость. Так говорили мне те, кто понимает в этом толк. Может, причиной тому невзгоды и лишения последних лет, а вовсе не возраст? Вслух же он сказал:

– Седина действительно в чем-то сродни снегу. Она приходит тогда, когда минует жаркое лето жизни, когда остывают страсти человеческие. Это признак холодного сердца и ясного ума.

– Не хочу, чтобы у тебя было холодное сердце! – Она опять осторожно коснулась губами его лица.

Но на сей раз это был настоящий поцелуй.

Что за чудные незабываемые ночи проводили они в душной утробе подземной хищницы, на постели из шевелящихся черепашек, под медовым дождем, рядом с гулко храпящим Калекой! Их мрачная берлога превращалась во вмещающую целый мир волшебную Черную Дыру, в которой исчезало пространство и истаивало время, а оставалось только безграничное и вечное: поцелуи, то быстрые и звонкие, как весенняя капель, то мучительные и долгие, как агония; объятия до хруста в костях; сладкий вкус волос и кожи любимой; ее захлебывающийся шепот; радостный крик и томительный стон. Их тела и души были раскрыты навстречу друг другу, не существовало больше никаких тайн и запретов, но каждое случайное прикосновение, каждая новая ласка могла довести до экстатической дрожи.

Клубок любви бездонен, особенно когда оба пьют из него с одинаковым рвением.

– Мы будем спать когда-нибудь?

– Ни-ког-да! А разве ты хочешь?

– Чуть-чуть. Мы уже третью ночь не спим.

– Если я не хочу, значит, и ты не хочешь.

– А если я хочу, значит, и ты хочешь.

– Я хочу, хочу! Как ты догадался?!..

Неудивительно, что вскоре они уже едва могли держаться на ногах. Упав в снег в середине или конце очередного перехода, они опять целовались до обморока и хохотали до изнеможения, а Калека стоял над ними и тоскливо смотрел куда-то в сторону.

Но вскоре влюбленным повезло – их мрачный цербер умудрился подвернуть ногу. Вначале он еще пытался ковылять, а потом и ползти вперед, однако в конце концов был вынужден уступить уговорам Артема расположиться на отдых до полного восстановления сил и здоровья. Когда Надежде и Артему надоедало отлеживаться в черепашьем нутре, они отправлялись гулять по окрестностям, развлекаясь чем только можно, но главным образом – друг другом.

Совершенно случайно они набрели однажды на незамерзающий ручей, тихое журчание которого так славно гармонировало с мертвым молчанием Страны Черепах. Он напоил ее водой из своих ладоней, а она его той же водой из своих губ. Затем Надежде вдруг пришло в голову шальное желание искупаться в ручье. Как ни далек был сейчас Артем от реальности, он все же честно попытался воспротивиться этому капризу. Но все уговоры и увещания («Ты замерзнешь!», «Ты заболеешь!», «Ты в ледышку превратишься!») не возымели успеха, и он остался на берегу с ворохом ее одежды в руках.

Впервые он видел свою возлюбленную обнаженной – худенькую Афродиту пустынного заснеженного мира, беззаботно плескавшуюся в чистейшей ледяной воде, едва доходившей ей до лодыжек. Огромные пушистые снежинки, словно белые бабочки, медленно опускались на ее волосы, плечи и юные остроконечные груди, а когда она, встав на колени, наклоняла лицо к воде – на узкую, нежную спину.

К горлу Артема подступил мягкий комок. С беспощадной ясностью он ощутил, что никогда не сможет забыть этот прозрачный ручей, этот тихий снег, эти колокольчиками позвякивающие в воде льдинки и это удивительное, божественное создание (в том, что Надежда не принадлежит к скучному и отвратительному роду человеческому, он уже давно не сомневался), находящее наслаждение там, где другие нашли бы погибель.

Взметнув напоследок фонтаны брызг, Надежда выскочила из воды прямо в его объятия. Она была мокрая и скользкая, как русалка, но все такая же теплая. Артем осушил ее тело – где ладонями, а где губами, быстро одел и, подхватив на руки, бегом понес к самому большому в окрестностях сугробу, из центра которого вздымался столб прозрачного пара, уносившего к небу дыхание мириад черепашек и натужный храп Калеки.