Ищейка - Чадович Николай Трофимович - Страница 14

В его голове шарики уже начали слегка заезжать за ролики.

В просторном полупустом торговом зале мебельного магазина пылилось несколько обеденных столов с надписью «образцы» да целое стадо корявых кухонных табуретов. У двери, ведущей в подсобку, сложив на груди могучие волосатые лапы, стоял кряжистый молодец в синем сатиновом халате, – не то продавец, не то грузчик.

– Куда? – недружелюбно спросил он.

– К Льву Карповичу.

– Шеф на базе, – буркнул амбал и выплюнул спичку, которую до этого перекатывал в зубах.

В наступившей тишине был явственно слышен шорох мышей, орудовавших на складе, и характерный писклявый голос директора, разговаривающего с кем-то по телефону.

– А кто там говорит? – спросил Кульков.

– Радио говорит… Эй-эй, туда нельзя! – Но отчаявшийся Кульков уже ворвался в подсобку.

Как и следовало ожидать, директор находился на месте. Не прекращая хихикать в трубку, он пальцем направил Кулькова в мягкое кресло напротив себя, а ворвавшемуся следом амбалу указал на дверь. Телефонный разговор длился нестерпимо долго и для непосвященного казался абсолютной тарабарщиной. Наконец на том конце дали отбой, директор улыбнулся еще шире и протянул Кулькову свою пухлую ладошку. Физиономия его сияла. Точно так же она сияла и когда он клеветал на Воробьеву, и когда его самого распекал судья.

– Героической милиции привет! Наслышан, наслышан о ваших подвигах! Яша! Прими у товарища шинельку!

Возникший, как джин из сказки, Яша молча содрал с Кулькова шинель, по-хозяйски встряхнул ее, как охотник встряхивает шкуру освежеванного зверя, и поместил на плечики в шкаф ампирного стиля.

– Я, собственно говоря, вот по какому вопросу… – начал Кульков.

– Одну минуточку, – перебил его директор. – Яша, организуй там, что положено!

– Так вот, – продолжал Кульков, безуспешно пытаясь придать своему лицу выражение, недавно подсмотренное у прокурора. – Разговор у нас будет серьезным…

– А ко мне всегда с серьезными разговорами ходят! Я же не пивной ларек держу! Правда, фонды за этот квартал уже выбраны, но для вас постараюсь! Вам для спальни или для гостиной?

– Для какой спальни? – не понял Кульков.

– Для вашей, я так думаю. Какая у вас сторона – северная или южная?

– Сторона у меня северная, но это как раз никакого значения не имеет!

– Имеет! – проникновенным голосом заверил его директор. – Это имеет решающее значение. Если сторона северная, темный цвет не годится. Могу предложить белый с позолотой. Из шести предметов. Импортный.

– Мне ничего не надо! Я совсем не за этим сюда пришел! – едва не закричал Кульков, но вновь появившийся Яша прервал его.

– Вот! – сказал он, выставляя на стол две бутылки коньяка и шампанского. – Французского не было, – с тяжелым вздохом он высморкался в рукав.

– Эх! – впервые на лице директора мелькнуло нечто вроде раздражения. – Ты бы еще самогона принес! Простое дело нельзя поручить! Ты что, не знаешь, кто у нас в гостях? У товарища уникальные, нежные чувства! Их беречь надо! Это ты понимаешь?

– Понимаю, – Яша сделал притворно-покорный вид и к бутылкам добавил пару крупных лимонов.

– А раз понимаешь, то иди! – директор извлек из сейфа два широких хрустальных бокала.

– Нет, нет, я не буду! – запротестовал Кульков.

– Обижаете, молодой человек! У меня больная печень, я действительно не могу, но вместе с вами сочту за честь!

– Нет! Даже и не уговаривайте!

– Тогда хоть глоток шампанского!

– Я вообще ничего не пью! Только воду! Мне нельзя! Мне станет плохо!

– Ну если нельзя, другое дело. Яша, убери!

Увидев нетронутые пробки, Яша что-то разочарованно промычал. Не успел он удалиться, как затрещал телефон.

– Алле! – пропел директор в трубку. – Слушаю, Мирон Миронович! Понял, Мирон Миронович! Какие могут быть проблемы, Мирон Миронович! Сейчас буду, Мирон Миронович!

Не успел Кульков ничего сказать, как директор вскочил, на прощание тряхнул его руку и, прочирикав: «Прошу прощения! Неотложные дела! Значит, как договорились – белый с золотом! Зайдите числа десятого!» – поспешил к выходу. Кинувшийся за ним Кульков, столкнулся в дверях с Яшей, внушительным и тяжеловесным, как скифская каменная баба.

– Велено проводить! – с палаческой ухмылкой сказал он, накинул на Кулькова шинель, дружески похлопал по плечу так, что тот пошатнулся, и осторожно, но решительно выставил на улицу.

Там уже давно шел холодный нудный дождь, сеял, на желтую глину, на серый асфальт, на голые веники деревьев, множил пузыри в лужах, стекал за шиворот… Кульков медленно брел под дождем и мучительно соображал, к какому именно из двух известных ему Мирон Мироновичей отправился директор магазина, к тому, который собирал на помойках пустые бутылки, или к тому, который заведовал общим отделом райисполкома.

Стараясь оттянуть возвращение домой, где, как можно было догадаться, ничего хорошего его не ожидало, Кульков без всякой цели бродил по пустым, мокрым улицам и совершенно случайно оказался в хвосте небольшой похоронной процессии, рядом с горбатой дурочкой Гиндой, не пропускавшей ни одного подобного мероприятия.

Судя по деревянному шестиконечному кресту, который несли впереди траурного кортежа, хоронили какую-то старушенцию. Закрытый гроб стоял в кузове грузовика, украшенного молодыми елочками.

Музыканты только что закончили играть очередной марш и, вытряхивая из мундштуков скопившуюся слюну, вполголоса рассуждали о том, что брать по семьдесят рублей за любые похороны глупо, есть большая разница, с какого именно края города несут покойника, если с этого, то и за полсотни можно сыграть, а если с того, откуда они сейчас идут, то и сотняги маловато.

Одна из женщин рассеянно обернулась, заметила Кулькова, что-то сказала на ухо своей соседке, та передала весть дальше и вскоре все шествие уже оглядывалось и перешептывалось с таким видом, как будто это сам князь тьмы явился сюда из преисподней. Даже грянувшая как раз в этот момент торжественно-печальная мелодия не смогла разрядить обстановку. Глухо вздыхали трубы, стонала валторна, скорбно гудел большой барабан, а Кулькову, в упор расстреливаемому десятками глаз, хотелось только одного – оказаться сейчас на месте покойницы…

Еще не дойдя до дома, по отдернутым занавескам на окнах Кульков понял, что жена уже вернулась с работы. Сын играл возле калитки, щепочкой гоняя в луже размокший бумажный кораблик.

– Папа, а почему со мной сегодня никто не хочет играть? – спросил он.

Кульков пошарил по карманам, наскреб мелочи и протянул на ладони сыну.

– Сходи, купи себе что-нибудь.

– Вот хорошо, – обрадовался тот. – Я булочку куплю и машинку на батарейках.

– На машинку не хватит, наверное.

– А на жвачку хватит?

– Хватит.

– Ну тогда булочку и жвачку. Спасибо, папа.

Жена, заранее приготовив самую презрительную из своих гримас и подбоченившись, уже ждала его в прихожей.

– Ну что! Довынюхивался! Ищейка, паршивая! Да чтоб тебя разорвало, кобеля! Да чтоб нос твой поганый в сторону своротило! Как я теперь людям в глаза смотреть буду?

Она неловко, по-бабьи, замахнулась, то ли пугая, то ли действительно собираясь ударить. Тогда Кульков осторожно, но прочно обхватил ее поперек туловища, вытолкал в комнату, а сам заперся на кухне. Жена еще некоторое время кипятилась, колотила кулаками и ногами в дверь, потом ушла, крикнув напоследок:

– Выслужиться решил, остолоп! Бабу безвинную за решетку загнал! Детей осиротил! Ты хоть о собственном сыне подумал? Дружок тут твой толстопузый из милиции прибегал! Говорил, чтоб ты завтра в Управление ехал, в кадры! На повышение пойдешь, иуда! Сколько еще безгрешных душ погубишь!

Некоторое время он просидел без движения, невнимательно глядя на пейзаж за окном. Потом налил себе кружку молока и положил на тарелку немного холодной вчерашней каши. Молоко он выпил, а кашу только попробовал, в горло она не полезла. Стало смеркаться, но света он не зажигал.