Хозяева Острога - Чадович Николай Трофимович - Страница 58

Ночью, то и дело отпихивая Стервозу, наваливавшуюся ледяной глыбой, Темняк усиленно размышлял над событиями минувшего дня.

Вообще-то фраза типа: «Он глубоко задумался» или «Мысли омрачали его высокое чело» – всегда казалась Темняку если и не абсурдом, то дурной литературщиной. Человек может заставить себя говорить, но заставить себя думать – никогда. Это такой же нонсенс, как заставлять почки очищать кровь или желудок – переваривать пищу. Мысли по определению присущи любой, даже самой тупой башке. Иногда они роятся безо всякого смысла и толка, словно мошкара над болотом, а иногда, даже вне зависимости от воли своего формального владельца, начинают вдруг упорядочиваться, кристаллизироваться и в итоге порождают шедевр, называемый истиной.

Вряд ли Сократ или Спиноза тужились, как при запоре, выдавливая из себя великие откровения, впоследствии сделавшие их имена бессмертными. Нет! Под воздействием великого множества разнообразнейших факторов, не последним из которых было живое слово оппонента, мысли сами собой созревали в их сознании.

Человек – просто грядка для мыслей: А грядки бывают разные – плодородные и скудные. Но всегда на них что-то растёт.

Недаром, когда Эрнста Резерфорда спросили о том, как родилась идея планетарной модели строения атома, он скромно ответил: «Я знал это всегда, но раньше стеснялся сказать».

Короче говоря, этой ночью мысли Темняка не разбегались, словно пугливые тараканы, по разным закоулкам сознания, а раз за разом сбивались в плотный ком, который с известной натяжкой можно было назвать версией. Такой версией. Сякой версией. Разэтакой версией.

Стены Острога, а равно и его недра, не выпускали Темняка на волю. Всё говорило за то, что проклятый город можно было покинуть, лишь выбравшись на его крышу. Вопрос другой, как с этой крыши потом спуститься, но для его решения будет своё время и своё место.

Темняк уже преодолел большую часть расстояния, отделявшего его от заветной цели (особенно если считать от уровня подземелий). Крыша была почти рядом, и вполне возможно, что вчера, во время пирушки, он видел настоящее небо. Знать бы ещё, что означает эта мистерия с фальшивым деревом и выгибавшимися на нем Хозяевами. Впрочем, это не главное.

Главное сейчас – небо. А вернее, раскинувшаяся под ним крыша.

Но как до неё добраться? У Хозяев не спросишь – способа такого нет. У людей, подобно Бахмуру, обуянных фанатичной идеей, – тоже. Ещё и подозрение вызовешь. Да и не знают они ничего.

Зурка как-то заикнулась, что была с Хозяйкой на крыше. Но на неё надежды мало. Она, наверное, даже сон свой толково не перескажет. Что можно ожидать от жертвы сексуальных домогательств?

Вполне вероятно, что информацией по этому поводу владел Цвира, пронырливый, как крыса. Но его уже тем более не спросишь. Как говорится, сам себе судьбу наворожил.

А поскольку уповать на чужую помощь не приходится, надо действовать на свой страх и риск, не откладывая это мероприятие в долгий ящик. Причем действовать так, чтобы не переступить ту запретную грань, о которой говорил Бахмур. А иначе и близкие отношения со Стервозой не спасут. У Хозяев совсем иные представления о милосердии, чем у людей.

Дождавшись, когда Стервоза, вдоволь набарахтавшись в кормушке, улизнет из спальни, Темняк без промедления взялся за осуществление своего плана. Конечно, в беспощадном свете дня всё выглядело несколько иначе, чем в обманчивых объятиях ночи, но отступать от намеченного было не в планах Темняка.

Его главным и единственным помощником должен был стать пресловутый «букет», уже целые сутки пребывавший без дела. Темняк, конечно, понимал, что все его действия в самом ближайшем времени станут известны Хозяйке. Оставалось надеяться только на её рассеянность или снисходительность. Ведь любимой собачонке прощают многое – и изгрызенную обувь, и исцарапанный паркет, и лужи на ковре. Любовь зла, если, конечно, это истинная любовь.

«Букет» для приличия немного поогрызался, но вскоре затих, экономя силы. Избрав кормушку как ориентир, Темняк первым делом двинулся влево от неё и, миновав полдюжины ничем не примечательных комнат, упёрся в глухую стену.

Путешествие направо привело его в покои Зурки, что несказанно испугало девушку, нагишом валявшуюся на мягком ложе и задумчиво почесывавшую свои интимные места (а чем ещё заниматься на досуге в отсутствие средств массовой информации?).

Вежливо извинившись, Темняк проследовал дальше, едва не ошпарился на денно и нощно работавшей кухне, поспешно вернулся назад, ещё больше напугав бедную Зурку, как раз в этот момент натягивавшую штанишки, изменил курс на сорок пять градусов, преодолел несколько тёмных подсобных помещений и опять расшиб лоб о капитальную стенку, которую, наверное, и тараном нельзя было одолеть.

Времени на всё это ушло немало, и, вернувшись к кормушке, на короткий срок ставшей как бы пупом земли, Темняк позволил себе немного расслабиться и перекусить. Разрешено было отдохнуть и «букету».

Следующий маршрут лежал прямо вперед. Он оказался куда длиннее предыдущих и в конечном итоге привёл Темняка в тот самый пиршественный зал, о котором у него осталось немало воспоминаний, как приятственных, так и не очень.

Куполообразный потолок выглядел сейчас вполне обыденно, и даже не верилось, что сутки назад сквозь него голубело небо, кое-где тронутое дымкой облаков.

Никаких потайных отверстий в полу, через которые могло появиться загадочное дерево, он тоже не обнаружил. Везде царила неестественная, прямо-таки стерильная чистота, а внутренняя поверхность кормушек, хранившихся в небольшом смежном помещении, от прикосновения пальца даже скрипела.

Совсем рядом оказалась и глухая стена, отделявшая обитель Стервозы от всего остального Острога.

Темняк, разочарованный на три четверти (ведь в запасе оставалось ещё одно направление), вернулся к кормушке и застал здесь разгневанную Зурку.

– Ты что это себе позволяешь? – Она с ходу набросилась на смелого исследователя. – Даже Цвира не имел права войти ко мне без спроса, а ты как к себе домой врываешься! Имею я право на уединение или нет?

– Имеешь, имеешь, – заверил её Темняк. – У меня это случайно вышло. А кроме того, я извинился. Кажется…

– Какой мне прок от твоих извинений, если ими даже подтереться нельзя! А я от испуга заикаться стала! – не унималась Зурка.

– Что-то не похоже, – Темняк не смог сдержать улыбку.

– Ты ещё и скалишься! Это сейчас не похоже, пока я в запале, а завтра ох как похоже будет. Слова не смогу вымолвить! У меня от душевных потрясений волосы секутся и аппетит пропадает.

Темняк, опрометчиво полагавший, что умеет успокаивать женщин, попытался обнять её за плечи, но этим только спровоцировал новую вспышку истерики.

– Убери лапы! Взял за моду расхаживать везде! Тебе кто позволил этой штуковиной пользоваться? Да нам с неё даже пылинки сдувать не разрешается!

Зурка выхватила «букет» из рук Темняка, но, получив в знак благодарности хорошенький разряд, швырнула его на пол и принялась топтать ногами. Спустя пару минут от любимой игрушки Темняка осталась только куча обломков, которые шевелились, словно живые, меняли цвета на более блеклые и в конце концов рассыпались в труху. Только тогда Зурка опомнилась и схватилась за голову:

– Ах, что мы натворили!

– Не мы, а ты, – уточнил Темняк.

– Но влетит-то не мне, а тебе. На меня просто никто не подумает, – возразила Зурка, к которой вместе со страхом вернулась и рассудительность. – Давай-ка приберем здесь.

Они завернули жалкие остатки «букета» в покрывало, взятое в соседней комнате, после чего Зурка велела следовать за ней. Её умение заметать следы несколько настораживало.

Своё последнее пристанище «букет» нашел в тёмном колодце, из которого помахивало аммиаком. Зурка пояснила, что это одно из ответвлений мусоропровода, в который сбрасываются все гадости, вроде прокисшей хозяйской пищи и человеческих экскрементов.

– А человека туда можно сбросить? – поинтересовался любознательный Темняк.