Гвоздь в башке - Чадович Николай Трофимович - Страница 20

Ну не абсурд ли это?

Тем не менее оба профессора слушали меня весьма внимательно. Котяра – тот вообще не перебивал, только начинал интенсивно сопеть в наиболее занятных местах, а Мордасов время от времени задавал всякие уточняющие вопросы типа: «Нельзя ли поподробнее описать экипировку кирасиров?» или «На каком этаже располагался балкон со зрителями?»

Не знаю точно, сколько времени длился мой рассказ, но к его концу я, во-первых, охрип, а во-вторых, категорически изменил свое отношение к персонажам собственного сна.

Нагая блондинка уже не казалась мне идеалом красоты, а ее антипод, тучная венценосная особа, не вызывала прежней безоглядной ненависти. Первая, говоря объективно, напоминала шалаву, такса которой не превышает сотню рублей за час, вторая – официантку из привокзальной забегаловки. Что касается чумазой калмычки, то ее место вообще было на загородной свалке.

Единственным, к кому я сохранил стойкое чувство недоброжелательности, был гвардии сержант Зозуля. И в кого он только такой уродился?

Услужливая память немедленно воскресила мрачные тени гетмана Мазепы, атамана Петлюры, могильщика эсэсэсэра Кравчука и доцента Головаченко, с садистским упорством пытавшегося приобщить меня к таинствам аналитической химии. Но тут же возникал и контрдовод: а как же тогда Богдан Хмельницкий, писатель Гоголь, отец русской демократии Родзянко и футболист Бышевец?

Нет, национальными особенностями характера тут ничего не объяснишь. Сволочь может родиться в любой семье. Самый яркий пример тому – небезызвестный Каин Адамович.

И зачем я (а вернее, мой двойник Василий Лодырев) вообще ввязался в это заведомо безнадежное дело? За державу стало обидно? Вряд ли. Смазливая баба окрутила? Как-то не хочется в это верить. Что же тогда? Неужели элементарное корыстолюбие, тяга к житейским благам? Тогда ты, Василий Лодырев, дурак! А я, Олег Наметкин, насмотревшийся в детстве пустопорожних фильмов про опереточных мушкетеров и фальшивых гардемаринов, – дважды дурак!

Хорошо хоть, что дело не дошло до кровавой развязки. Своя собственная смерть не в счет.

Тем временем Котяра и Мордасов обменялись многозначительными взглядами, но отнюдь не как единомышленники. Во взгляде психиатра сквозил немой вопрос, во взгляде историка – немое восхищение.

– Что имеете сказать по поводу услышанного, коллега? – поинтересовался Котяра.

– Рассказ весьма занятный. Хотя не исключено, что здешние стены слышали и куда более душераздирающие истории, – в раздумье произнес Мордасов. – Как я понял, описанный случай относится к эпохе царствования Анны Иоанновны, племянницы Петра Великого, бывшей курляндской герцогини.

– Вы имеете в виду потешную свадьбу, устроенную ради развлечения впавшей в депрессию императрицы? – оказывается, Котяра разбирался не только в психических расстройствах.

– Совершенно верно, – кивнул Мордасов. – Венчание придворного шута Голицына и карлицы Бужениновой, первая брачная ночь которых прошла в знаменитом Ледяном доме. Празднество даже по тем временам отличалось необычайной помпезностью. Шествие специально выписанного из Персии слона. Свадебный поезд, составленный из представителей почти всех коренных народностей империи. Грандиозный фейерверк. Артиллерийский салют. Европа корчилась от зависти. Но о том, что во время этих пошлейших игрищ была предпринята попытка покушения на императрицу, я слышу впервые. Таких сведений нет ни у Соловьева, ни у Шишкина, ни у Готье, ни даже у непосредственного участника этих событий Татищева.

– А много до недавнего времени мы знали об истинной подоплеке убийства Кирова или о покушении на Брежнева? – возразил Котяра. – Политика, ничего не поделаешь! Тем более случай неясный. Одна-единственная стрела. Никому вреда не причинила. Могла прилететь откуда угодно. Сам ведь говорил, что фейерверк был грандиозный. Мало ли какие ерундовины с неба падали. Станет твой Татищев такую мелочь регистрировать. У него самого небось рыльце в пушку было.

– Не без этого. Татищев состоял в активных организаторах так называемого заговора Волынского, непосредственно направленного против немецкого засилья, а косвенно – против Анны Иоанновны.

– Так заговор все же существовал? – вмешался я.

– Существовал, – подтвердил Мордасов. – И замешаны в нем были весьма влиятельные особы. Тот же Волынский, к примеру, исполнял должность камер-министра. Это по нынешним понятиям вроде как глава президентской администрации. Саймонов был обер-прокурором сената. Граф Мусин-Пушкин – президентом Коммерц-коллегии. Ну и так далее… Кстати, я хотел бы уточнить кое-какие детали, касающиеся девицы, вдохновлявшей заговорщиков своими ласками. Носик у нее был вот такой? – он пальцем приподнял кончик своего довольно внушительного хрящеватого шнобеля.

– Ну не такой, конечно, – я едва не рассмеялся. – Но, в общем-то, курносый.

– Ваше описание весьма смахивает на портрет цесаревны Елизаветы, любимой дочери Петра Великого, в то время находившейся в опале. О замыслах Волынского она, безусловно, знала. Недаром ведь ее лейб-медик проходил обвиняемым по этому делу. Многие историки, в том числе и большой знаток той эпохи Корсаков, считали, что Елизавета была не только знаменем, но и душой заговора. А заодно, так сказать, и телом, – даже скабрезности, произнесенные устами Мордасова, почему-то не резали слух.

– Стала бы дочь Петра ложиться под какого-то там гвардейского сержанта! – засомневался Котяра. – Мало ли у нее было на такой случай дворовых девок.

– Не скажите! – Мордасов подмигнул мне одним глазом. – Зачем же уступать дворовой девке лакомый кусок. Елизавета была большая охотница до молодых гвардейцев и даже не считала нужным скрывать это. Например, широко известны ее амуры с сержантом Семеновского полка Шубиным.

– Враки! – возмутился я. – Не было у нее ничего с Шубиным! Это прихвостни курляндские всякие небылицы плели, чтобы цесаревну опорочить.

– Скажите, пожалуйста, а откуда это вам известно? – немедленно отреагировал Мордасов. – Тоже из сна?

– Нет, – я слегка растерялся. – Известно, и все… Видели бы вы этого Шубина! У него из носа все время сопли висели, даром что ростом с коломенскую версту вымахал.

– Следовательно, вы лично Шубина видели?

– Я? Нет… А впрочем… Как будто бы и видел… – ощущение было такое, что я запутался в трех соснах.

– Скорее всего Шубина видел герой вашего сна Василий Лодырев, – пришел мне на помощь Мордасов. – И его нелестные впечатления каким-то образом передались вам.

– Может быть… – пробормотал я.

– Скажите, а как во времена Анны Иоанновны было принято обращаться, ну, скажем, к прапорщику?

– Знамо дело, «ваше благородие», – я даже подивился наивности его вопроса.

– А к полковнику?

– Ежели к гвардейскому, то «ваше превосходительство». Наши-то полковники чином к армейскому генерал-майору приравнивались… А почему вы спрашиваете?

– Вы разве не догадываетесь? – Мордасов опять переглянулся с Котярой. – Чтобы вникнуть в подобные тонкости, нашему современнику нужно быть знатоком соответствующей исторической эпохи. Скажите, вы когда-нибудь изучали правила титулования воинских, статских, придворных и иных чинов, принятые в середине восемнадцатого века?

– Нет, – я пожал правым плечом.

– Тогда остается предположить, что вы пользуетесь памятью Василия Лодырева, который в этих вопросах ориентировался столь же свободно, как мы с вами, скажем, в марках сигарет… Что такое «явка с повинной»? – огорошил он меня очередным вопросом. – Отвечайте быстро!

– Добровольное личное обращение лица, совершившего преступление, с заявлением о нем в органы дознания, следствия или прокуратуры с целью передать себя в руки правосудия, – выпалил я.

– Какова начальная скорость полета пули, выпущенной из пистолета Макарова?

– Триста пятнадцать метров в секунду!

– Масса патрона?

– Десять граммов.

– Количество нарезов в стволе?

– Четыре.

– Вы когда-нибудь стреляли из пистолета?