Дисбат - Чадович Николай Трофимович - Страница 17

На Синякова все поглядывали как-то странно, что мешало ему спокойно приступить к трапезе. Можно было, конечно, предложить соседкам по стаканчику, но тогда обидятся остальные. Вон их здесь сколько! Да и наряд милиции уже дважды проходил в подозрительной близости от него. Никаких условий для личной жизни!

Тут к Синякову вдруг подсел какой-то мужчина, раньше предпочитавший держаться в глубокой тени. Чтобы освободить себе место, ему пришлось довольно бесцеремонно шлепнуть одну из девиц пониже спины. (Как отметил для себя Синяков, шлепнуть там было куда – девица уже удалялась игривой, семенящей походочкой, а ее задница все еще продолжала упруго вибрировать, как нежный телячий студень.)

– Мужик, ты по делу? – осведомился у Синякова его новый сосед, к внешности которого как нельзя лучше подходило краткое определение «хлюст».

– По делу, – солидно ответил Синяков. (А разве закусить и выпить это не дело?)

– Тогда решай в темпе. Девчонки волнуются.

– Главное, чтобы ты не волновался, – смысл речей соседа не вполне доходил до Синякова, и это начало раздражать его.

Хлюст оказался тонким психологом, а возможно, просто трусом. Его тон сразу изменился, из деловито-небрежного став заискивающим:

– Я, конечно, извиняюсь, но ты, должно быть, не в курсе. Ваши здесь уже были. Все чин-чинарем.

– Может, здесь кто-то и был, но только не наши, – веско произнес Синяков, догадавшись, что разговор нужно строить именно в таком тоне. – Когда наши придут, тебе сразу пятый угол придется искать. (Это была одна из любимых присказок Стрекопытова.)

– Ну ты даешь в самом деле… – Хлюст, похоже, растерялся, хотя виду старался не подавать. – Можно ведь и по-людски договориться… Возьми пока любую девчонку задаром. А попозже потолкуем.

Тут только до Синякова, за время добровольного заточения в стрекопытовской берлоге изрядно поотставшего от жизни, стало доходить, с кем он сейчас имеет дело и что за девицы прохлаждаются в тени каштанов.

– Ты, приятель, зря икру мечешь, – он даже хохотнул слегка. – Не за того меня принял. Я здесь чисто случайно.

– Ага. Проездом. – Хлюст покосился на ботинки Синякова, внешне ничем не отличавшиеся от обуви патрульных милиционеров. – Только вот маузер и кожанку забыл надеть…

Дабы не мешать людям заниматься пусть и не вполне легальным, но повсеместно процветающим бизнесом (одни только Нелкины успехи на этом поприще чего стоили!), Синяков решил покинуть сквер. Все равно ему не дали бы здесь спокойно выпить, а тем более отоспаться.

Припомнив прошлое, он пришел к выводу, что лучше всего его целям и устремлениям отвечает парк культуры и отдыха имени Диктатуры пролетариата – те самые «Джунгли», за контроль над которыми он сражался еще в юности.

Заросли кустарника там были столь густыми, а фонари такими редкими, что парк имел и другое название – «Сад любви». Участвуя в ежегодных добровольно-принудительных субботниках по уборке его территории, Синяков мог убедиться, что по крайней мере десятую часть тамошнего мусора составляют использованные презервативы (далее по возрастающей шли битое бутылочное стекло, консервные банки, пивные, а также водочные пробки, окурки и, наконец, макулатура разных видов).

Если кому-то случалось получить здесь перо в бок или кирпичом по голове, труп потом приходилось искать сутками.

Главными местными достопримечательностями считались: кинотеатр «Летний», впоследствии мистическим образом сгоревший во время демонстрации фильма «Нет дыма без огня»; открытая эстрада, на которой не только концерты проводились, но и разыгрывался юношеский кубок города по самбо, неоднократно достававшийся Синякову, и, наконец, танцплощадка, носившая стандартное для таких сооружений название «Зверинец».

Все эти пустяковые подробности Синяков припомнил, следуя в соответствующем направлении троллейбусом второго маршрута. Возвращаясь мыслями к недавно покинутому скверику, он вынужден был констатировать, что из всего виденного им сегодня в этом городе наиболее благотворное впечатление оставил вид покуривающих под каштанами девиц.

Многое изменилось в мире за последние четверть века, но «Джунгли» так и остались джунглями. Хотя небосвод был еще достаточно светлым, под сенью парка уже царила глухая тьма, и если бы не огни фонарей, столь же редкие, как и маяки на побережье Ледовитого океана, можно было подумать, что чугунный забор парка есть граница, отделяющая город от дремучих лесов, в которых обитают могучие зубры, коварные рыси, злобные совы и партизанские отряды, до сих пор окончательно не уверовавшие в победу правого дела.

По старой привычке Синяков проник на территорию парка через дырку в заборе и, выбрав боковую аллею, тронулся к его центру. Ни одна живая душа не отиралась здесь в столь поздний час, и можно было занять любую скамейку, но широта выбора, как известно, приводит к излишней привередливости. (Один пример буриданова осла чего стоит.)

В конце концов внимание Синякова привлекли две составленные вместе скамейки, что было удобно и для пиршества, и для сна. Горевший невдалеке фонарь давал достаточно света для того, чтобы не спутать собственный палец с сосиской. Кроме того, рядом имелась чугунная урна, похожая на старинную мортиру, задравшую свое дуло к небу. Каких еще благ мог пожелать для себя бездомный человек? Ну разве что подругу, столь же равнодушную к жизненным благам, как и он сам.

Жаль только, что завтра не удастся побриться – все соответствущие принадлежности остались в чемодане, а городские парикмахерские, напуганные ширящейся волной СПИДа, подобную услугу клиентам уже давно не оказывают. Впрочем, маловероятно, чтобы свежая щетина на лице отца могла как-то повлиять на приговор, вынесенный сыну.

Первая бутылка кончилась очень быстро и как-то незаметно. Синяков с запоздалым сожалением подумал, что надо было брать сразу три. Ночь еще только начиналась, и особой тяги ко сну он не ощущал – наверное, в самолете отоспался.

Курил Синяков редко, но сейчас, похоже, как раз наступил такой момент. Сигареты имелись, причем несколько сортов, труднее оказалось со спичками, однако и они отыскались в кармане куртки, позаимствованной у Стрекопытова. Там же находился и пакетик, подаренный Синякову шаманом.

Любопытства ради он при свете догорающей спички ознакомился с содержимым магического подарка. Порошок, способствующий общению с духами, сам по себе, без воздействия огня или раскаленной сковородки, ничем не пах. Старинная, кустарного производства иголка, возможно, и могла сгодиться на что-то, но только не по своему прямому назначению – ее ушко было обломано.

Странные галлюцинации, которые Синяков испытал на стрекопытовской кухне, скорее всего были вызваны дымом этого самого порошка. Да и шаман, надышавшийся им, вел себя как невменяемый. Ни анаша, ни кокнар таких ощущений не давали, но мало ли сейчас развелось всякой химии? Да и реплика кого-то из гостей относительно сушеных мухоморов могла иметь под собой почву.

«Дурью» Синяков давно не баловался, не забирала она его, однако тут решил рискнуть, тем более что и вторая бутылка опустела. Достав свежую сигарету, он с помощью иголки забил в табак несколько крупинок волшебного порошка. Получилась так называемая «дурь женатая». Отвратительный запах, сравнимый разве что с вонью расплавленного битума, на свежем воздухе почти не ощущался. Наоборот, первая же затяжка показалась Синякову необычайно приятной. В теле и мыслях появилась та особенная легкость, свойственная только краткому периоду, отделяющему первую рюмку от пьяного забытья и тяжких мук похмелья.

На душе повеселело. Он взял пустые бутылки в руки и стал постукивать ими – дзинь, дзинь, дзинь – все быстрее и быстрее.

Что-то шевельнулось на скамейке рядом с ним – тихо шевельнулось, словно таракан, подкрадывающийся в темноте к хлебной крошке. Оказывается, это была иголка, ерзавшая сама по себе, словно магнитная стрелка, выведенная из состояния покоя.