Бастионы Дита - Чадович Николай Трофимович - Страница 57

Внезапно что-то произошло. Что-то мгновенно и неуловимо изменилось вокруг, и этого нельзя было не почувствовать. Как будто невидимая и неслышимая молния промелькнула мимо меня, наэлектризовав воздух и заставив содрогнуться душу. Глаза девушки блеснули восторгом, она улыбнулась и с этой предназначенной уже для вечности улыбкой рухнула к моим ногам.

Теперь единственной целью был я, и атака не заставила себя ждать.

Пущенная в меня стрела не имела материальной структуры и не смогла бы пробить даже листок папиросной бумаги. Да и не стрела это была вовсе, а сгусток бездомного, никогда не имевшего собственного вместилища сознания, для которого единственно доступной и единственно желанной целью являлся человеческий мозг, где оно могло обрести приют и возможность существования в материальном мире.

Как ни готовился я к предстоящей схватке, нападение едва не застало меня врасплох. Если бы не броня, в свое время дарованная моему разуму жутким искусством максаров, удар мог бы оказаться роковым. Об этом красноречиво свидетельствовали человеческие тела, во множестве разбросанные по всей территории города Стеклянных Скал.

В моем же случае разум-кукушонок нарвался не на беспомощного птенца, обиталищем которого он собирался воспользоваться, а на вполне зрелого, к тому же не безоружного, противника. Лишенный возможности свободно распространяться в коре чужого мозга и деморализованный столь неожиданным поворотом дела, он в ужасе (не дай вам Бог хоть краешком сознания ощутить ужас нечеловеческого разума) забился куда-то в подкорку – средоточие дремучих инстинктов и животных побуждений.

Но все это я понял потом, когда мгновенное, но незабываемое ощущение от схватки с совершенно иной, нечеловеческой сущностью немного улеглось. Еще я понял причину моей столь легкой победы. На меня набросился младенческий, едва народившийся разум. Да, я одолел легендарного живоглота, но всего лишь живоглота-ребенка. Ладно, пусть сидит себе в моей черепушке, привыкает. Возможно, когда-нибудь мы сумеем найти общий язык.

Некоторое время я еще стоял неподвижно, ожидая, пока пройдет чувство головокружения, сопровождаемое сумятицей застилавших взор неуловимых образов (возможно, это было искаженное отражение раздиравших живоглота страстей), а потом склонился над девушкой. В момент переодушевления она дивно похорошела и даже сейчас, за порогом человеческого бытия, продолжала улыбаться. Впрочем, ее, как и всех других, лежавших вокруг людей, нельзя было назвать мертвецами. Сердца их не бились, и легкие не дышали, но в мозгу жил и вызревал неведомый разум, черпавший энергию совсем из иных источников, нежели процессы метаболизма.

Когда-нибудь ты оживешь, подумал я, глядя на девушку. Но оживешь уже не человеком. И все равно – желаю тебе счастья и удачи.

Безо всяких приключений я добрался до Забытой Дороги. Оставшиеся при тележке слуги хозяйки не выразили ни радости по случаю моего возвращения, ни печали по поводу исчезновения своей подруги.

И вот я вновь оказался перед Черным Камнем, торчащим посреди Соленого Озера. За время моего отсутствия здесь ничего не изменилось, только Ирлеф уже не встречала меня на бережке, как прежде.

– Эй, хозяйка! – крикнул я. – Выходи, потолкуем.

Спустя несколько минут во мраке входного отверстия кто-то шевельнулся и голос, до того искаженный акустикой пещеры, что нельзя было даже разобрать, мужской он или женский, произнес:

– Войди внутрь, тебя ждут.

– Говорить будем только здесь, – ответил я. – В темноте на меня почесуха нападает. Если хозяйка не может выйти сама, пусть пришлет кого-нибудь.

– Тон твоих речей обнаруживает гордыню и несдержанность. – Женщина, которую я видел в каминном зале, показалась в дверном проеме. – И еще ты пытаешься набить себе цену.

– Не себе, а своему товару. Он у меня и вправду недешевый.

– Может быть. Но это всего лишь товар, который можно перекупить, украсть или сторговать в другом месте. А у меня человеческая жизнь, одна-единственная и неповторимая.

– Ты сегодня вдоволь поела и сладко выспалась. А я с дороги, усталый и голодный. Поэтому давай обойдемся без лишних слов. Условия нашего договора, надеюсь, не изменились?

– Значит, ты принес то, за чем тебя посылали? А где же твоя спутница?

– Не знаю, как насчет здоровья, но красоты она получила столько, что решила сюда не возвращаться.

– А ты, значит, вернулся…

– Как договаривались.

– Где… тот предмет? Покажи.

– Неужели ты ставишь под сомнение мои слова, любезная?

– Как раз и нет. Доказательства буквально написаны у тебя на лице. Можешь полюбоваться.

Что-то блеснуло в воздухе, и я, машинально вскинув руку, поймал маленькое зеркальце в простой железной оправе.

Мне предлагали полюбоваться на себя самого. Занятно! Неужели за время похода к Стеклянным Скалам у меня выросли рога или посинела борода? Не теряя из вида женщину, продолжавшую держаться в тени, я все же глянул в зеркало. Уж и не упомню, когда мне в посредний раз доводилось созерцать собственную физиономию, но то, что я увидел, мне определенно понравилось – усталые, но вполне ясные глаза, слегка огрубевшая, однако гладкая, почти без морщин кожа, пристойная борода без признаков седины. Даже шрамы, полученные мной в последних заварухах, необъяснимым образом исчезли. Ну прямо странствующий рыцарь времен короля Артура и королевы Гиневры!

Теперь мне стало ясно, что имела в виду обитательница Черного Камня, говоря: «Доказательства буквально написаны у тебя на лице». Живоглот, не затронув моей внутренней сущности, все же успел повлиять на внешность. Вселяясь в новые тела, эти эфемерные создания первым делом приводили их в идеальное физическое состояние. Так человек, въезжающий в новый дом, наводит в нем порядок. Ну что же, малыш, спасибо и на этом. Уверен, теперь мои ставки в торге с хозяйкой возрастут.

– Это еще что! – подлил я масла в огонь. – Видела бы ты, какой стала ваша девчонка! Ну прямо сказочная королева! Впрочем, как бы ты могла ее увидеть. Разве что в зеркало…

Женщина молчала, игнорируя подпущенную мной шпильку. И вообще вела себя она довольно странно – время тянула, что ли.

– Хочешь получить свою подругу сейчас? – наконец спросила она.

– Сейчас и в безупречном состоянии.

– Что ты имеешь в виду?

– Твои упражнения по части издевательств над людьми.

– Значит, маленькая негодяйка все же наплела тебе всяких небылиц. Ее наказывали за вполне определенные проступки. Сама виновата. Добрые слова до нее не доходили.

– Зато доходили бичи и раскаленные клещи.

– О своей подруге можешь не беспокоиться. Очередь до нее не дошла… Можешь убедиться сам.

Женщина посторонилась, пропуская Ирлеф, которая хоть и приблизилась к выходу из пещеры, но порог все же не переступала.

– Пусть она подойдет ко мне, – сказал я.

– Сначала отдай то, что принес с собой.

Держа в вытянутой руке обернутую тряпкой друзу, я осторожно подобрался к пещере и, обхватив Ирлеф за талию, резко рванул к себе. Женщина попыталась помешать мне, но сделала это крайне неловко. Причину этой неловкости я успел рассмотреть – на ее длинных красивых пальцах начисто отсутствовали ногти, вырванные с мясом, видимо, совсем недавно. Так, значит, и это не сестра Хавра! Еще одна зомбированная марионетка!

Ирлеф что-то неразборчиво бормотала, уткнувшись мне в грудь, и, увлекая ее за собой, я отступил назад.

Женщина, протягивая ко мне уже обе изуродованных руки, горестно вскрикнула и исчезла во мраке пещеры, словно пылинка, сдутая ураганом. Создание, возникшее на ее месте, без всякого сомнения, являлось истинной хозяйкой Черного Камня. Хавр, бесспорно, был прав, когда говорил, что она давно утратила человеческий облик. Эта безобразная груда мяса, ни в единой форме не сохранившая сходства не то что с людьми, но даже и с высшими позвоночными, задрапированная в умопомрачительные ткани и сплошь обвешанная драгоценностями, не шла, а перетекала, подобно амебе, не говорила, а задушенно хрипела, пуская изо рта обильную слюну. Больше всего почему-то меня поразили не черные обломки ее клыков, не бородавка величиной с яйцо, закрывавшая один глаз, не бельмо на другом, не сбившийся в сторону огромный парик, из-под которого виднелась чуть ли не кабанья щетина, а ярко-розовая, сочащаяся язва на виске, окруженная кромкой засохшего грязного гноя.