Бастионы Дита - Чадович Николай Трофимович - Страница 4

Соединявшая этажи лестница тоже была деревянной, и я без труда вырубил из нее целое звено. Теперь можно было заняться осмотром раны. В левой брючине и во всем, что было надето под ней, зияла огромная дыра, словно прожженная серной кислотой, но моя плоть кое-как устояла, хотя и выглядела как вареное мясо (и это при моей-то дубленой шкуре!).

Сверху я отлично видел льдину, выглядевшую как озеро природного асфальта. Поверхность ее была абсолютно черна и продолжала куриться сизым дымком. Огнеметная машина находилась на прежнем месте и, словно обленившийся дракон, время от времени выпускала прямо перед собой негустую струю пламени. Оцепление также не покидало своих позиций, но от льдины старалось держаться в стороне.

Дальше расстилался город – серый каменный город под серым каменным небом.

Этажом ниже раздались осторожные шаги нескольких человек. Потом кто-то тихо сказал пару фраз на совершенно непонятном мне языке. Заскрипела сухая древесина – мои преследователи пытались приладить лестницу на место. Что ж, на это у них уйдет немало времени.

С площадки, на которой я находился, в глубь здания вел один-единственный полутемный коридор. Прихрамывая, я двинулся по нему, стараясь хотя бы по запаху определить назначение расположенных слева и справа помещений-клетушек. Здесь не пахло ни пищей, как в жилом доме, ни прокисшими испражнениями и немытым телом, как в тюрьме, ни благовониями, как в храме или борделе. Здесь вообще ничем не пахло, кроме пыли и сырости. Можно было подумать, что здание необитаемо, но в какую бы комнатку я ни заглянул (ни одна из низеньких, чисто символических дверей, похожих на те, которые бывают в привокзальных туалетах да еще, кажется, в салунах Дикого Запада, не была заперта), везде имелось некое подобие мебели, посуда, стопки одеял.

Шагов через сто я оказался на другой лестничной площадке. Значит, как я и предполагал, в здание с противоположных сторон вели два входа, один из которых был уничтожен катаклизмом, ввергнувшем меня в этот мир. Из окошка открывался вид уже не на многострадальную льдину, а на брусчатую мостовую, посреди которой как раз в этот момент разворачивалась еще одна огнеметная машина. Людей видно не было, скорее всего они просто находились вне поля моего зрения.

Обложили, подумал я. Вход, понятное дело, перекрыт. Здание окружено и уже прочесывается, о чем свидетельствуют возбужденные голоса внизу и хлопанье дверей. Что делать медведю, которого охотники поднимают из берлоги? Идти на прорыв? Но охотники только этого и ждут. Затаиться? Отсидеться? Нет, не дадут покоя, гады. Затравят. Тут уж вообще никаких шансов не останется. Следовательно, из двух зол я выбираю меньшее и немедленно приступаю к активным действиям. Встречайте меня, охотнички! Вряд ли вам когда-нибудь приходилось бороться с таким зверем.

Стараясь ступать бесшумно, я спустился этажом ниже. На лестничной площадке никого не было, но из коридора доносился характерный звук большого шмона. Теперь от невидимых пока входных дверей меня отделяло всего двенадцать ступенек. Первые шесть я преодолел буквально на цыпочках, а с седьмой сиганул вниз, не обращая внимания на боль в ноге.

Дверь охраняли двое в униформе цвета засохшей грязи. У обоих в руках были громоздкие ружья, этакий гибрид керогаза с древним граммофоном. Меня они заметили на долю секунды позже, чем я их.

«Не надо, ребята, – еще в прыжке мысленно попросил я их. – Не будем ссориться. Улыбнитесь и отпустите меня на волю. Или не улыбайтесь, а просто сделайте вид, что ничего не заметили. Зачем связываться с тем, кто вам явно не по зубам? Зачем направлять на меня раструбы этих уродливых керогазов? Зря вы так, ребята! Я не хотел. Вы первые начали. Медведь имеет такое же право на жизнь, как и охотник. Да вот только лапа у него потяжелее. Из двух ваших жизней я возьму только одну. Ты вроде похудосочней, а главное – помоложе, вот и лежи себе в сторонке. Скоро оклемаешься. А ты, матерый и лохматый, ни ростом, ни плечами не уступающий мне, еще раз прости за то, что я не позволил убить себя».

Путаясь в каких-то шнурках и ремешках, я с трудом натянул чужую, непривычную одежду, а свои живописные лохмотья напялил на того из вояк, которого заранее приговорил к смерти. Ногой распахнув тяжелую, укрепленную кованым железом дверь, я вытолкнул полубесчувственного врага наружу. А уж там были начеку! Волна смердящего мазутом пламени почти мгновенно накрыла несчастного. Я и сам едва успел отскочить от всепоглощающей струи.

Для того, чтобы выжить в условиях, для жизни мало приспособленных, нужно уметь предельно экономить силы. Но не менее важна и способность вложить всего себя в один-единственный удар или рывок. Именно это и требовалось от меня сейчас.

Перепрыгнув через угольно-черное, извивающееся тело (это была уже не агония, просто нестерпимый жар скручивал сухожилия трупа), я бросился вдогонку за медленно откатывающимся, угасающим пламенем. Расчет мой был настолько же прост, насколько и рискован. До машины метров двадцать. Интервал между выстрелами огнемета не может быть меньше двух-трех секунд. Это вам не автомат Калашникова. Еще секунду-две набросим на запоздалую реакцию стрелка, ведь я как-никак одет в привычную, может быть, даже милую его глазу форму. А за четыре секунды преодолеть двадцать метров – задача вполне выполнимая. Остаются еще смертоносные шарики, но это уж как кому повезет.

Нет, зря я подумал о стрелке плохо. Хорошим он оказался воином, решительным и быстрым. Огнемет сработал, когда до машины оставалось еще шагов пять. Чудом предвосхитив этот момент, я резко вильнул в сторону. Ревущее пламя пронеслось где-то совсем рядом, опалив щеку, плечо, волосы. Я захлебнулся раскаленным воздухом и почти ослеп. Моя одежда и даже борода вспыхнули. Колотили меня в жизни без счета и без жалости, топили как в воде, так и в грязи, даже на кол сажали, но вот живьем жгли, наверное, в первый раз.

В такой ситуации самое опасное – потерять самообладание. Не обращая внимания на боль, я продолжал бежать изо всех сил, успевая оглядываться по сторонам. Ничего подходящего поблизости не было – ни лужи, ни высокой травы, ни даже рыхлой земли. Только один камень – камень шлифованный, камень тесаный, камень дикий. Я быстро удалялся от огнеметной машины, которая неуклюже маневрировала, пытаясь развернуться, и встречный поток воздуха еще сильнее раздувал объявшее меня пламя. Несколько раз в меня стреляли, но все белые шарики пролетали мимо. Когда они разбивались, мокрое пятно на камне быстро высыхало, оставляя отметину, похожую на след наждака.

Внезапно стемнело, как будто я на всем бегу влетел под своды туннеля. Все вокруг теперь блестело от дождя, хотя еще секунду назад ветер гонял по брусчатке пыль. Преследователи, как пешие, так и механизированные, пропали, лишь где-то сбоку промелькнула смутная человеческая фигура, одетая совсем иначе, чем они. Творилось черт знает что. Там, где минуту назад была моя нещадно закопченная льдина, торчали в линию три дома. Что за наваждение!

У меня в глазах все замелькало, как в кадрах киноленты, которую пустили с бешеной скоростью, предварительно склеив начало с концом.

Пробежав в этом хаотическом мельтешении света и тени еще шагов десять, я врезался во что-то невидимое, но массивное и упал. Снова посветлело, а следы дождя как ветром сдуло. Огнеметная машина опять скрежетала сзади, но стрелять ей мешала преследующая меня толпа горе-вояк. Далеко справа за громадами домов все еще продолжала дымиться черная плоскость льдины. Белые шарики летали в воздухе, как снежки на масленицу. Один со звонким хлопком раскололся о стену в паре метров от меня.

Когда разум не в состоянии помочь, я всегда даю волю инстинктам. Именно инстинкт подсказал мне, что пора сворачивать в первый попавшийся переулок. Именно инстинкт через полсотню шагов вывел меня к неглубокой канаве, где тем не менее вполне хватило воды, чтобы сбить пламя. И он же окончательно спас меня от преследователей, не позволив проскочить мимо литой чугунной решетки, прикрывавшей вход в городскую клоаку.