«Уродливое детище Версаля» из-за которого произошла Вторая мировая война - Лозунько Сергей - Страница 102

«Наученная опытом Франция хотя бы в период чехословацких событий, когда в момент назревших военных столкновений союзница Франции Польша оказалась во враждебном лагере на стороне Германии, окончательно убедилась, — „раздраженно“ говорил Гокье, — что возлагать надежды на Польшу больше нечего ввиду ее двойственной политики». Париж, указывал французский дипломат, пошел по пути более тесного сотрудничества с Англией, «ибо в Польше Франция раньше и сейчас никогда не была уверена».

В дополнение к этому г-н Листопад пересказывал и свои беседы с французскими журналистами, испытывавшими к полякам такие же «теплые» чувства, что и французские дипломаты. Так, один из корреспондентов рассказывал об отказе главы МИД Франции Бонне встречаться с Беком, при этом он «иронически добавил, что Бонне предпочел встрече отдых в Альпах». Другой сообщал, что «Франция вследствие недовольства внешней политикой Польши пытается сейчас создать ей ряд затруднений», в частности у «французского правительства есть тенденция задержать последний взнос в счет военного займа для Польши»[611].

Т.е. отношение к Польше у Франции в начале 1939 года было как к предательнице. Своим дальнейшим поведением на протяжении 1939 года Польша не предоставит Франции дополнительных аргументов, чтобы сломя голову бросаться в бой за этого «союзника». Что, полагаю, во многом объясняет и ту «странную войну», которую вели французы осенью того же года на фоне погрома, который учинит Гитлер «гиене», своей бывшей подручной.

На Польшу в тот момент смотрели как на инструмент против Гитлера и хотели воспользоваться возникшими германо-польскими трениями. Показательна здесь мысль, высказанная французским послом в Берлине Кулондром в письме на имя Бонне от 19 марта 1939-го: «Следовало бы поставить перед собой вопрос: не поздно ли еще создать на востоке барьер, способный в какой-то мере сдержать немецкое продвижение, и не должны ли мы в этих целях воспользоваться благоприятной возможностью, созданной волнениями и беспокойством, царящими в столицах Центральной Европы, и в частности в Варшаве?»[612].

У Англии отношение к Польше было ненамного лучше. Только одни могли выражать мысли вслух (как пребывавший тогда в оппозиции Черчилль), а другие (занимавшие официальные посты) вынуждены были помалкивать.

17 марта 1939-го главный дипломатический советник при министре иностранных дел Великобритании Ванситтарт пригласил к себе советского полпреда в Лондоне Майского — поговорить «о центральноевропейских событиях». Предупредив, что говорит с ним как частное лицо и только по собственной инициативе, Ванситтарт начал с того, что аннексия Чехословакии «нанесла окончательный удар политике Чемберлена». Грядет, как он выразился, наступление новой эры, которая означает, что восторжествует принципиально иная линия — «на создание могущественного антигерманского блока».

Вот в этой связи Ванситтарт и зондировал настроения советского руководства, расспрашивал об отношениях Москвы с Варшавой и Бухарестом (имея, очевидно, в виду эти страны как потенциальные объекты ближайшей германской экспансии), рассуждал о необходимости организации антигитлеровского блока с участием Англии, Франции и СССР.

«Беда 1938 года состояла в том, что Гитлер сыпал удары на Европу разрозненную, неподготовленную; если в 1939 году мы хотим противостоять германской агрессии, Европа должна быть объединенной и подготовленной. Первым шагом для этого должно быть сближение между Лондоном, Парижем и Москвой, выработка общих планов действий заранее, а не в момент кризиса», — заявил Ванситтарт[613]. Т. е. фактически озвучил ту позицию, к которой давно и безуспешно пыталась подтолкнуть Европу Москва.

Отметим также, учитывая официальный статус Ванситтарта, что и в кабинете Чемберлена (при всех антикоммунистических фобиях последнего) прекрасно понимали необходимость участия СССР в общеевропейской системе коллективной безопасности.

Майский срочной телеграммой передал содержание своей беседы с Ванситтартом в Москву. Само собой, главный дипломатический советник при руководителе МИД Великобритании говорил с советским полпредом не от себя и не в частном порядке (это была стандартная дипломатическая уловка при зондажах), а по поручению своего руководства. Это стало понятно, когда на следующий день, 18 марта 1939-го, английский посол в Москве Сидс с раннего утра начал добиваться срочной встречи с Литвиновым и сообщил тому те же тезисы, что и Ванситтарт Майскому[614]. Кроме того, выполняя поручение главы британского МИД Галифакса, Сидс запросил СССР о его готовности оказать помощь Румынии (в тот момент Германия ультимативно потребовала от Румынии монополии на весь ее экспорт, прежде всего нефтяной).

Литвинов выразил удивление, почему советской помощью интересуется Англия, а не Румыния, кроме того, заявил, что СССР, прежде чем ответить, хотел бы знать позицию других государств, в частности самой Англии. Тем не менее поздно вечером того же дня (надо полагать, после консультаций в Кремле) он вызвал Сидса и предложил немедленно созвать совещание из представителей СССР, Англии, Франции, Польши и Румынии. На следующий день советскому полпреду в Лондоне дали отрицательный ответ на предложение Литвинова[615].

Вместо конференции, в которой приняли бы участие все заинтересованные в недопущении германской агрессии стороны (включая потенциальных жертв Гитлера), как предлагал СССР, 21 марта г-н Сидс вручает Литвинову проект декларации Англии, Франции, СССР и Польши.

В документе предлагалась следующая формулировка: «Мы, нижеподписавшиеся, надлежащим образом на то уполномоченные, настоящим заявляем, что, поскольку мир и безопасность в Европе являются делом общих интересов и забот и поскольку европейский мир и безопасность могут быть задеты любыми действиями, составляющими угрозу политической независимости любого европейского государства, наши соответственные правительства настоящим обязуются немедленно совещаться о тех шагах, которые должны быть предприняты для общего сопротивления таким действиям»[616].

Хотя представленный англичанами проект декларации не содержал никакой конкретики, СССР тем не менее согласился ее подписать. Но с непременным условием — чтобы под документом стояла подпись Польши.

Вечером 22 марта Литвинов будет телеграфировать советским полпредам в Лондоне и Париже: «Солидаризируемся с позицией британского правительства и принимаем формулировку его проекта декларации. Представители Советского правительства незамедлительно подпишут декларацию, как только и Франция и Польша примут британское предложение и пообещают свои подписи».

Кроме того, советская сторона выступила с предложением подписать ее не второстепенным лицам, а премьер-министрам и министрам иностранных дел четырех государств — «для придания акту особой торжественности и обязательности».

«Для Вашего сведения, — писал Майскому и Сурицу Литвинов, — сообщаю, что без Польши и мы не подпишем» (выделено мной. — С. Л.)[617]. Эта существенная оговорка в свете того, что ранее Польша неоднократно демонстрировала непостоянство и двуличие своей политики, была, конечно же, уместна. СССР хотел твердых гарантий и для себя, и для своей безопасности, не желая таскать каштаны из огня для кого бы то ни было — а тем паче для Польши, которая полугодом ранее была готова воевать с СССР плечом к плечу с Гитлером.

Тем более что и в тот момент имели место попытки вести нечистоплотные игры за спиной Москвы. Так, в европейской прессе распространилась информация со ссылкой на анонимные дипломатические источники, что СССР-де предложил Польше и Румынии помощь в случае если они станут жертвами агрессии. 21 марта последовало опровержение ТАСС[618]. СССР, конечно, готов был оказать помощь — но строго на взаимной основе! Помогать бывшим союзникам Гитлера в Москве желающих не было.