Искушение страстью - Бурден Франсуаза - Страница 38

Мари покраснела и поспешно глотнула вина, пытаясь скрыть неловкость. Что могло донестись до дяди из всех гадостей, которые в те времена позволяли себе отпускать пятеро беззаботных подростков? В ее памяти возникало множество прозвищ, одно хуже другого.

– Ты была не самая злая, – добавил он, будто угадав ее мысли.

Он всегда вызывал в ней странные чувства, так было и сегодня. Из-за него она выбрала право. Из-за него ни один мужчина не нашел дороги к ее сердцу. Мари уже долгое время гналась за химерой, искала того, кто был бы одновременно и Шарлем, и кем-то другим.

– В университете все парни казались мне незрелыми и глупыми. Я чувствовала себя лет на двадцать старше своих однокашников. А когда мне кто-то нравился, я думала, что ему нужны деньги нашей семьи! Я не красавица, и характер у меня не сахар. Я не умею жеманиться или «восторженно внимать», как некоторые девушки. Мои интересы не ограничиваются «домом и хозяйством». Словом, я не многих заинтересовала…

– Мари! Ты шутишь! Ты умна, полна обаяния, тебе еще нет тридцати! С чего такая капитуляция?

– Капитуляция? Нет! Я прекрасно живу и преуспеваю: у меня есть дети и работа.

– А любовь не в счет?

– А для тебя она в счет? Его взгляд стал враждебным.

– Шарль, уже почти двадцать лет, как ты… как вас с Юдифью разлучили. Если не считать эту цацу Сильви, я не видела тебя дважды с одной и той же женщиной. Не говори, что нет такой, с кем ты мог бы провести больше одной ночи!

– Ты стала несдержанна на язык.

– Я просто беспокоюсь за тебя. Винсен и Готье уже ушли, скоро наступит черед Даниэля. Ты нас всех вырастил, и скоро тебе пятьдесят. Тебя не пугает перспектива остаться с мамой и бабушкой?

Подавшись вперед, он сдержанно произнес:

– Знаешь, пятьдесят лет – это еще не конец жизни!

– Но разве ты никогда не влюблялся?

– Нет, никогда. И не хочу. Кроме того, я мог бы задать тебе те же идиотские вопросы. Ты тоже рискуешь остаться совсем одна, так что избавь меня от своих поучений, красавица моя.

На этот раз он разозлился. Мысль, что Мари его жалеет, выводила его из себя. Мало того, она заговорила о Юдифи, о годах войны и смерти, а Шарлю было невыносимо любое напоминание об этом. Он вдруг увидел в ней врага – старшую дочь Эдуарда и Мадлен.

– Запомни раз и навсегда: мне не нужны ничьи советы, – отрезал он.

Она растерянно уткнулась в свою тарелку с остатками краба, только что она его с таким удовольствием ела. Благосклонность дяди к племяннице имела предел, и имя ему было Юдифь. Мари не должна была произносить ее имя. Еще одна тактическая ошибка на сегодня. Ну и денек выдался! Подняв голову, Мари встретила ледяной взгляд Шарля.

– Прости меня, – виновато сказала она.

Ей вдруг вспомнились насмешливые комментарии коллег и слова прокурора, который цитировал Нерваля: «Мрачный, одинокий, безутешный[24]… Шарль Морван-Мейер понял, что нравится дамам… и клиентам! Он умел пользоваться ситуацией». Обвинять его в том, что он воспользовался личной драмой для карьерного роста, было неприлично, но его успехи, гонорары, победы у женщин вызывали зависть.

– Заказывай десерт, и поговорим о чем-нибудь другом, – решил Шарль.

Он мог бы просто потребовать счет и не произнести ни слова. Мари видела, что он делал над собой усилие, чтобы не испортить ужин, а такие проявления были нечасты. Может, Шарль и в самом деле хотел утешить ее после провала в суде, а может, просто хотел еще поговорить; как бы там ни было, Мари была тронута его любезностью.

– Хорошо, – согласилась она, – десерт. А теперь расскажи, как там поживают твои внуки и как ты чувствуешь себя в роли дедушки.

Он вдруг рассмеялся и, откинувшись на спинку стула, не спеша закурил.

Под бдительным оком заведующего хирургическим отделением Готье уверенно накладывал швы. В операционном блоке царила тишина, она нарушалась только звоном инструментов, опускаемых в лоток.

– Ножницы, – попросил Готье через маску.

Обрезав нитку, он отложил последний инструмент и посмотрел на главного хирурга – тот присутствовал на операции в качестве наблюдателя. «В память о моем друге Эдуарде», – сказал он Готье.

– Очень даже неплохо, молодой человек, – сухо обронил он. Потом повернулся к коллегам и подмигнул. – Многообещающий практикант… Мы сделали удачный выбор!

То, что Готье оказался в отделении ортопедической хирургии, где начинал работать его отец, было не случайно. Однако желание Мадлен тут было ни при чем. Готье подал заявление в больницу Валь-де-Грас исключительно потому, что там работала медсестрой Шанталь и там они будут чаще видеться. Он надеялся, что никто не станет связывать его имя с именем Шанталь Мазойе или с именем профессора Раймона Мазойе. В семье его считали избалованным любимчиком, и он не хотел, чтобы так же случилось на работе: его могли заподозрить в использовании личного знакомства для получения места. Готье сознательно выбрал ортопедию, а не сосудистую хирургию: так никто не скажет, будто он выпросил у будущего тестя подачку.

Переодевшись, он поднялся в ординаторскую выпить чашечку кофе. Его первая операция прошла успешно, и он почти ликовал. Слова главного хирурга обнадеживали: теперь ему доверяют, он будет оперировать, и его имя появится в списке хирургов на доске в холле. Такую цель он поставил себе семь лет назад, в начале учебы. Семь лет он выслушивал восторженные завывания матери, терпел, когда она в экстазе упоминала, что «бедный Эдуард» был бы горд видеть, как младший сын пошел по его стопам. А Готье почти не помнил отца и тем более не хотел походить на него. Еще одно непонимание между ним и Мадлен. А когда она с заговорщицким видом объявила, что собирается «особо выделить» его, Готье чуть не подскочил от возмущения. Он делал попытки разозлить мать, оказаться в лагере Мари и Алена, но та не поддавалась и совершенно не понимала, в какую трудную ситуацию ставит сына.

В компании других практикантов Готье пил обжигающий кофе. Большие часы показывали почти полдень, и он подумал, не пообедать ли сегодня с Шанталь. Ее дежурство заканчивается через полчаса, самое время сходить к ней в родильное отделение. Готье радовался, что работает в одной больнице с ней, и ему было плевать на злые языки. Наверное, Шанталь тоже приходится терпеть шуточки коллег: они с самого начала не признавали ее. Им было непонятно, зачем дочери профессора Мазойе надо работать. Но объяснение было простым: она очень любила свою работу. Когда они с Готье начали встречаться, то вместе смеялись над слухами, ходившими о них. Их теплые отношения от этого только укреплялись. «Теперь тебя обвинят в том, что ты ухаживаешь за мной, чтобы получить протекцию отца!» – предсказала она.

Готье и Шанталь познакомились вдали от медицинского мира, в кинотеатре, они вместе плакали над мелодрамой с «тем самым» Габеном. О том, чем занимается ее отец, Готье узнал только на втором свидании, когда уже был по уши влюблен. Маленькая, изящная, очень жизнерадостная, до Готье она встречалась лишь с одним молодым человеком. Через несколько дней она поняла, что влюбилась в этого высокого парня, но довольно много времени прошло, прежде чем она призналась ему в этом. А когда уже не сомневалась в своих чувствах, повела Готье знакомить с отцом.

Осторожно шагая по коридорам родильного отделения, Готье заглядывал во все палаты. Он увидел Шанталь над колыбелью, она прикармливала недоношенного младенца. Белый халат был ей великоват, из-под чепца выбилось несколько темных прядей.

– Сейчас иду, – совсем тихо шепнула она ему, опасаясь потревожить малышей.

Он стоял у двери, не сводя с нее глаз, и был счастлив от мысли, что скоро прижмет ее к себе и расскажет об успехе в операционной. Теперь ей остается только назначить день свадьбы: он был готов создать семью. Больше всех обрадуется Мадлен и еще сильнее будет обожать младшего сына. Она, как всегда, подумает, будто он так решил, чтобы угодить ей, а Готье никогда ничего не делал с этой целью. Наоборот, он радовался, что не рассорился с Мари и Аленом. Они смирились с тем, что мать выделяет его, и понимали, что Готье тут не виноват. Медициной он хотел заниматься с детства и действовал по призванию, а не по воле Мадлен, хотя ей очень хотелось так думать. Теперь она будет в полном восторге от его выгодного брака с дочерью самого профессора Мазойе! Это еще одно недоразумение. Пора поговорить с матерью.