Отвергнутый дар - Боумен Салли - Страница 7

Известно было и другое. Он никогда не дарил бриллиантов.

Газетчиков это приводило в восторг, поскольку давало основание для бесконечных догадок. Они создали легенду. Он подарит бриллианты той, кого полюбит, утверждали они. Так просто, так поэтично. Вот на какой случай он приберег бриллианты. Бриллианты в подарок – поступок этот поведает миру о том, что Эдуард де Шавиньи, ныне один из пяти самых завидных женихов Франции, наконец остановил свой выбор на женщине, которая станет его женой.

На эту тему Эдуарда часто выспрашивали и женщины, и репортеры. Он неизменно отказывался отвечать как на эти, так и на любые другие вопросы о своей личной жизни. Ничто не могло заставить его сказать «да» или «нет». Он улыбался и переводил разговор на другое.

Эдуарду понадобилось четыре года, чтобы обнаружить в своей жизни то, о чем не подозревали светские репортеры: он был одинок.

Как-то в 1954 году он поздно вечером вернулся в Сен-Клу смертельно усталым. В ют день он прилетел из Нью-Йорка, где вел напряженные утомительные переговоры и заключал сделки. Оперной диве, которая неизменно носила алое, были вручены рубины, принадлежавшие, по слухам, Марии-Антуанетте. Старшему секретарю было велено отменить все встречи, намеченные на этот вечер. Эдуард нуждался в нескольких часах отдыха – на ближайшие полгода у него был расписан каждый день и каждый час.

Стояло лето. Он в одиночестве прогулялся по великолепному парку, полюбовался на клумбы кустарниковой розы, разбитые по образцу розария в садах Жозефины Бонапарт в Мальмезоне. До него вдруг дошло, сколько знаний, мастерства, труда и любви было вложено в этот участок парка. Он втянул в себя аромат роз и понял, что в первый раз за четыре года вышел в парк, в первый раз увидел эти розы.

Он вдруг пожелал – пожелал страстно, и эта страсть, которую он долго гнал от себя, внезапно прорвавшись, застала его врасплох, – чтобы рядом был человек, с которым бы он разделил все это. Поговорил бы. Которого он бы любил. Не мать – их отношения оставались прохладными и официальными. Не брат, который уволился из армии и теперь большую часть года проводил в Алжире. Не кто-нибудь из друзей, тем паче любовниц.

Кто-то другой.

Такой, кому бы он доверял, размышлял Эдуард он возвратился в свой кабинет и засиделся далеко за полночь, – а он мало кому доверял. Такой, кто был бы с Эдуардом ради него самого, а не ради его влияния, богатства и власти. Такой, в чьем обществе он бы мог быть свободен.

Он позволил себе вспомнить о Селестине, чего не делал долгое время, о лондонском годе их совместной жизни. Воспоминания эти, как он и предвидел, его глубоко расстроили. Наконец он лег спать, выругав самого себя за чувствительность и внушив себе, что тоскливое это чувство вызвано всего лишь усталостью и перелетом через несколько часовых поясов. Утром оно пройдет.

На другой день он, как обычно, сделал все, что было намечено. Тоска не отпустила его. Такое чувство, словно у него есть все – и нет ничего. Прошло несколько месяцев: тоска не проходила.

А после, осенью того же года, совершенно случайно произошло нечто, изменившее всю его жизнь. Он приехал в Шато де Шавиньи опробовать вино нового урожая, и на глаза ему попался маленький мальчик – он играл в саду одного из принадлежащих де Шавиньи коттеджей. Эдуард ехал верхом; он остановился взглянуть на ребенка – на вид лет восьми или девяти, тот был невероятно красив. Мальчик тоже уставился на Эдуарда. Тут из коттеджа выскочила девушка – слишком юная, чтобы быть его матерью, – схватила ребенка за руку и увела, несмотря на сопротивление, в дом.

Эдуард принялся расспрашивать. Слуги в ответ только мялись. Он нажал и выяснил, что мальчика зовут Грегуар. Его мать замужем за одним из работающих в поместье плотников, отцом же является Жан-Поль, который зачал ребенка под пьяную руку, когда впервые приехал в замок после войны. Жан-Поль небрежно подтвердил это. Да, верно, он признал отцовство. С тех пор он видел мальчика раз или два – судя по всему, довольно милый парнишка, может, чуть-чуть отстает в развитии, но мать стыдится его и отказалась отдать в школу, вероятно, из страха, что другие дети станут его дразнить. Жан-Поль пожал плечами. С ребенком все будет в порядке. Когда подрастет, в поместье для него всегда найдется работа.

Разговор происходил в Париже. Жан-Поль ненадолго заехал к Луизе перед возвращением в Алжир. Эдуард сидел, глядел на брата и слушал его с выражением всевозрастающей жесткой невозмутимости. Жан-Поль развалился в кресле; цвет лица у него имел красноватый оттенок, он пил бренди, хотя время было только за полдень. Расспросы Эдуарда, похоже, раздражали Жан-Поля, но в остальном он сохранял надменное равнодушие.

– Стало быть, ты не чувствуешь за него никакой ответственности? – спросил Эдуард, подавшись вперед.

– Ответственности? Эдуард, если возлагать на мужчину ответственность за каждого внебрачного младенца, представляешь, чем это кончится? Мальчонка вполне счастлив. На здоровье, по-моему, не жалуется. Не понимаю, с чего мне впредь о нем беспокоиться.

– Ясно. Теперь о его матери – ты выделил ей содержание?

– Господи, разумеется, нет. – Жан-Поль сердито встал. – У нее ведь есть муж, верно? Я даю ему работу. Это же крестьяне, Эдуард, чем они и гордятся. Они принимают такие веши как должное. У них свои представления, у нас – свои, и к тому же стоит мне дать ей деньги, как пойдут разговоры. Половина беременных баб на наших землях начнут утверждать, что это я заделал им ребенка. Не лез бы ты, Эдуард, в то, что тебя не касается, ладно? Ей-богу, не твое это дело.

Эдуард поглядел на его налившееся краской негодования лицо, увидел, как он потянулся за бутылкой бренди, смущенно поглядывая на брата, словно сам понимал, что ему следует привести больше доводов в свое оправдание. В этот миг Эдуард распрощался с последними иллюзиями насчет Жан-Поля. Он перестал подыскивать ему оправдания, лишил брата своей преданности и своего доверия; он увидел Жан-Поля в истинном свете. Быть может, Жан-Поль прочитал у него на лице отвращение и гнев. Эдуарду показалось, что прочитал, ибо снова упрямо забубнил, приводя новые доводы. Он все еще говорил, когда Эдуард встал, повернулся и вышел.

Эдуард отправился в Шато де Шавиньи, побывал в домике, где жил Грегуар, и попробовал поговорить с его матерью. Попытка не увенчалась успехом. В его присутствии женщина отказалась присесть, все время оглядывалась через плечо, словно боялась, что войдет муж. Эдуард заметил у нее синяки на запястьях и отек на щеке – она все время от него отворачивалась, чтобы он не увидел. Он с ужасом оглядел комнату: скудная нищенская мебель; все говорило о безнадежных усилиях поддерживать в доме чистоту и порядок. В браке женщина прижила еще четверых детей; они прокрались в комнату, поглазели на Эдуарда и так же тихо исчезли.

– Я справляюсь, – тупо повторяла она в ответ на его расспросы. – Я справляюсь. Получается.

– Но пять детей… – Он не закончил фразы. В коттедже не было ни центрального отопления, ни автономного, только плита. Водопровода тоже не было.

– Сестра помогает, – сказала она и поджала губы. – Я же вам говорила. Мы справляемся.

С тем Эдуард в конце концов и ушел. Он вернулся в особняк, проклиная себя за то, что недоглядел и его работникам приходится влачить такую жизнь. Тут же вызвал управляющего, устроил ему разнос и распорядился, чтобы во всех жилых домах на территории поместья сделали капитальный ремонт. Жилища надлежало перестроить и модернизировать, провести водопровод и канализацию и оборудовать отопительными системами. Управляющий выслушал и помрачнел:

– Дорого будет стоить. Этот вопрос уже возникал, как только закончилась война. Я тогда обсуждал его с новым бароном. Он сказал…

– Плевать мне, что он сказал, – заорал Эдуард, дав волю гневу. – Я требую, понятно? И немедленно прикупайте!

Позже в тот же день он вышел из парка прогуляться в одиночестве вдоль реки. От кустов у тропинки отделилась маленькая фигурка и пошла рядом. Эдуард узнал девочку, которая тогда увела Грегуара в дом. Он остановился. Девочка подняла на него глаза. У нее были очень черные волосы, на широкоскулой мордашке читалась сосредоточенность. Сестра матери, подумал Эдуард, и не ошибся. Ее звали Мадлен.