Отвергнутый дар - Боумен Салли - Страница 19

Она только что вернулась из Парижа от своего врача. Тот наконец подтвердил то, во что она верила и о чем шилась последние полтора месяца, – у нее будет ребенок.

Ребенок – и художник-ювелир, которого так долго искал Эдуард. Одно и другое разом. Изобел пританцовывала от великого счастья.

«Теперь, – думала она, – Эдуард получит то, чего ему отчаянно не хватало и что я хочу ему дать. Ребенка. Наследника. Семью». И этот мрак, эта грусть, которую она по-прежнему улавливала порой в его взгляде, навсегда исчезнут.

Внезапно ее охватило бурное ликование, она вскинула руки, ловя ладонями солнечное тепло. Солнце отливало на палой листве, в гладком рыжем золоте ее волос. Она обратила к нему лицо и безмолвно, бессвязно, не зная, к какому божеству взывает, возблагодарила богов, что были к ней так милостивы, и мужа, которого так любила. «Сегодня, – думала она, – нынче вечером, когда он вернется, я выбегу ему навстречу и первым делом все расскажу».

Но и через день Эдуард все еще не знал о ребенке.

Изобел услыхала, как его автомобиль прошелестел шинами по гравию. Она быстро обогнула дом и выбежала к парадному, как собиралась. Шофер уже отъезжал в «Роллс-Ройсе», Эдуард широким шагом шел к дому. Изобел только раз на него поглядела – и прикусила язык. Они прошли в малую гостиную, которой всегда пользовались, когда бывали одни. Эдуард поцеловал ее, но как-то рассеянно, и принялся расхаживать по комнате. Он налил себе выпить, Изобел отказалась и стояла, не сводя с него глаз, понимая, что случилась беда. Ей хотелось заговорить, выпалить радостную новость, но она знала, что следует подождать.

Наконец он присел и устало провел ладонью по лбу.

– Прости, дорогая. Я думал, ты читала газеты или слушала радио. Но теперь вижу, что ошибался, верно?

– Верно. Я ездила в Париж… на примерку. – Изобел подумала и села. – Потом… потом гуляла в парке…

– Я его предупреждал. – Эдуард сердито поставил стакан. – Говорил Жан-Полю, что так и будет, почти два года назад говорил. Я знал, что этого не избежать. – Он сделал паузу. – Фронт национального освобождения взорвал вторую по величине жандармерию в Алжире. Тринадцать человек погибли на месте, еще двоих застрелили снайперы. Пятнадцать человек – за один день! Не говоря о девяти полицейских-французах, убитых за последний месяц. Воздаяние, как они объясняют, за полицейские налеты на Касбу. – Он безнадежно пожал плечами. – Вечером у меня состоялся короткий разговор по телефону с Мендес-Франсом[26]. Будет еще хуже, Изобел, много хуже.

– Но там же французские войска, Эдуард… – Она запнулась. – Разве они не положат этому конец? Конец террору?

– Дорогая моя, это не террор, это революция. Если б ты побывала там, посмотрела страну, тебе бы стало понятно. ФНО не успокоится до тех пор, пока не выставит вон всех французов, до последнего colon[27].

– Но это же французская колония…

– Это арабская страна. – Он в сердцах встал. – Эпоха колониального владычества завершилась. Кончилась. До Жан-Поля эта истина не доходит и никогда не дойдет. Он убежден, что французы не допустили и малейшей ошибки. Они построили шоссе и мосты, проложили железные дороги. Возвели дома. Отели. Заводы. Создали гражданские службы и обучили арабов работать как французские чиновники. Жан-Поль считает, что французы принесли в нищую страну процветание, и будет так считать, поскольку осторожен и ни ногой за пределы европейского города. Поэтому он не видит бедности, не знает запаха нищеты. Ты не догадываешься, почему алжирские поместья Жан-Поля так процветают? Почему приносят доход, которым он любит похваляться? Потому что он платит своим рабочим-алжирцам жалкие гроши, вот почему. Они зарабатывают за год столько, сколько рабочий-француз получает в месяц. И все равно им живется лучше, чем другим арабам, которые не трудятся на французов. Так что он может выколачивать прибыли и в то же время чувствовать себя благодетелем. Изобел, когда я в первый раз побывал в Алжире, он мне очень понравился. Но бедность – и отношения, нетерпимость. Я все это возненавидел. И с каждой поездкой ненавидел все больше. А уж когда полюбовался на Жан-Поля, мне стало стыдно. Стыдно родного брата.

Изобел молча слушала. Она редко слышала, чтобы он говорил с подобной горячностью, а таким рассерженным она его ни разу не видела.

– Полтора года назад, – он опять повернулся к ней, – в 1956 году, когда стало ясно, что произойдет, Жан-Поль явился ко мне с предложением, чтобы компания вложила деньги в приобретение там новых поместий. Виноградников, оливковых плантаций. Купила земли у его приятеля, который решил поскорее удрать с тонущего корабля. Я тогда отказал Жан-Полю, и, представь, он и по сей день не может понять почему. – Эдуард сделал паузу и заговорил уже спокойнее: – Я сослался на финансовые причины. На деловые соображения. Их вполне хватало, и в конце концов он со мной согласился. Мы говорили о прибылях и убытках. Но отказал я ему совсем не поэтому. Истинная причина заключалась в том, что я не хотел иметь никаких связей с этой страной, пока она пребывает в нынешнем своем состоянии, и, когда б не Жан-Поль, я бы уже несколько лет как свернул там все наши дела. Изобел улыбнулась.

– А Жан-Поль бывает упрямым как мул; ты и сам прекрасно знаешь – выложи ты все, что думал, он бы заартачился и уперся на своем. – Она вздохнула. – Ты, Эдуард, умеешь быть жутко хитрым.

– Возможно. – Эдуард подумал и посмотрел на нее: – Ты считаешь, я поступил неправильно?

– Не знаю, – тихо ответила Изобел и отвела взгляд. Наступило напряженное молчание. Эдуард подумал о семействе Изобел, ее дедах, дядюшках, двоюродных братьях, которые поддерживали империю и правили ею, сражались и властвовали в Индии и Африке. Ему представлялось маловероятным, чтобы она поняла его доводы. На какой-то миг он почувствовал отчужденность и сожаление, которое тут же прошло. Изобел же, опустив голову, подумала: «Не могу рассказать ему про ребенка; сейчас не могу». Она ощутила, как он отдалился, и медленно подняла глаза.

– Эдуард, ты намерен туда отправиться?

Его тронули ее сообразительность и самоотверженность. Забыв о сожалениях, он присел перед ней на корточки и ласково взял ее руки в свои.

– Придется, милая. Я пытался дозвониться до Жан-Поля – безрезультатно. Придется отправиться самому. Нужно уговорить его возвратиться во Францию.

– И удрать из Алжира? – Изобел от удивления широко раскрыла глаза. На какой-то миг ей даже стало противно. В ее семье мужчины никогда не увиливали от своих обязательств в колониях. Ей на память пришли многочисленные замечания отца по этому поводу, его возмущение, когда Индии была наконец дана независимость. Но она решительно выбросила политику из головы – в этом ей не хотелось перечить Эдуарду. Она вздохнула и сказала, тщательно выбирая слова:

– Но он ведь ни за что не согласится, Эдуард, разве не ясно? Ты сам рассказывал, как ему там нравится. После увольнения из армии у него столько всего связано с Алжиром. Он никогда не бросит виноградники, свою землю…

– Недолго ему ею владеть, уедет он или останется, – произнес Эдуард как отрезал. Он поднялся и прошелся по комнате. – Неплохо бы ему сейчас это понять. Пройдет два года, может, больше, даже пять, хотя я в этом сомневаюсь, и французы уберутся из страны. В отношении Жан-Поля ты, вероятно, права. Но я обязан попытаться. В Алжире любому французу грозит опасность, особенно такому, как Жан-Поль… – Он внезапно умолк, лицо его скривилось от отвращения; он допил налитое, пожал плечами и вернулся к разговору: – Итак, попробую его уговорить. Не более. Он мой брат, Изобел внимательно за ним наблюдала. Ей хотелось знать, что означает короткая резкая фраза про брата, но она понимала – не стоит об этом спрашивать.

– Когда летишь? – спокойно осведомилась она.

– Завтра.

– Я полечу с тобой.