Дестини - Боумен Салли - Страница 45

Он замолчал, потом подмигнул Билли – тот сидел напротив:

– Но, может, хватит о политике, а, Тэннер? Не будем надоедать нашим крошкам, верно? Я еще не встречал такой дамочки, которая бы не закатывала глаза и не принималась зевать, как только заходит речь о политике…

– Прошу прощения.

Элен резко встала. Билли, сжав челюсти, через стол сверлил Дейла взглядом, но тот, казалось, не замечал. Он театрально поднялся, чтобы пропустить Элен. Присцилла-Энн тоже встала. Дейл засмеялся:

– Смотрите, не заставляйте нас ждать слишком долго… Не успела дверь женского туалета закрыться за ними, как Присцилла-Энн напустилась на Элен:

– Элен Крейг, стерва двуличная, это что же ты себе позволяешь? А еще называешь себя моей подругой…

Ее щеки пылали; Элен видела, что она вот-вот разревется.

– Позволяю? Я себе ничего не позволяю. Это все он, Дейл. Я не виновата, что он так себя ведет. Я его не поощряю.

– Ах, не поощряешь? А мне вот кажется наоборот – с моего места. О, конечно, ты сидишь себе тихонько и помалкиваешь, что правда, то правда. Только тебе не требуется и рта раскрывать. Ты только стреляешь в него своими голубыми глазами, но уж другого такого зазывного взгляда я в жизни не видела. Сьюзи Маршалл была не лучше тебя…

– Неправда! – Элен взяла ее за руку, но Присцилла-Энн сердито ее оттолкнула. – Я бы такого никогда не сделала, сама знаешь, ни за что. Ты моя подруга, Присцилла-Энн.

– Была. Была подругой. – Она тряхнула головой. – Дура я, что тебя слушала. Раньше бы мне понять. Ведь предупреждали меня девчонки: «Держись подальше от Элен Крейг, нечего тебе возиться с такой, как она». Но ты мне нравилась. Я тебе верила. Должно быть, я просто спятила.

– Присцилла-Энн…

– Из-за тебя я порвала с Эдди Хайнсом! – Голос у Присциллы-Энн сорвался на крик. – А все потому, что тебя слушала и повторяла глупости, которым ты меня учила! «Если бы ты меня уважал, Эдди, ты бы этого не сделал!» Помнишь? Помнишь, как мы отрабатывали это у меня в комнате? А когда я так ему сказала, то знаешь что? Больше я Эдди не видела. Он закрутил с Сьюзи Маршалл и…

– И ты меня за это винишь?! – Элен уставилась на нее, не веря собственным ушам; у Присциллы-Энн закапали слезы. – Я не знала, что так получится. Я просто старалась помочь…

– Помочь, как же! – Присцилла-Энн сердито ее оттолкнула, повернулась к зеркалу и начала рыться в сумочке. – Ну, тогда я и сама так считала. Но теперь не считаю. Теперь-то я знаю, что к чему. Ты это нарочно сделала. Ты хотела, чтобы мы с Эдди расстались, потому что ты его ко мне ревновала, Элен Крейг, вот и все. Подличала и ревновала…

– Ревновала? Тебя к Эдди Хайнсу? Ты, верно, шутишь?

– Ах, шучу? – В зеркале глаза Присциллы-Энн сузились; они встретились взглядом. – Может, ты еще скажешь, что не ревнуешь меня и к Дейлу? Что не хочешь, чтобы сегодня он проводил тебя домой вместо этого зануды Билли Тэннера?

Она раздраженно отерла бумажной салфеткой опухшие глаза, свинтила колпачок косметического карандаша и принялась дрожащей рукой подводить веки. Элен долго на нее смотрела.

– Да, скажу, – наконец ответила она, медленно выговаривая каждое слово. – Да, скажу. Я не ревную тебя к Дейлу, Присцилла-Энн. Честное слово. Жаль, что ты мне не веришь. – Она замолчала и пожала плечами. – Если хочешь знать правду, он мне даже не очень и нравится. По-моему, он груб. Слишком много пьет. Можно сказать, не умеет себя вести и…

Элен взяла неверный тон. Взгляд у отражения Присциллы-Энн сделался каменным, она медленно повернулась.

– Ах вот как? Кому об этом и судить, как не тебе. Я хочу сказать, там, на трейлерной стоянке, тебя, конечно, учат самым изысканным манерам, а? На этой вшивой свалке, которой ты так стыдишься, что даже ни разу меня к себе не пригласила. Господи, Элен Крейг, ты, знаешь, та еще штучка! Да такой парень, как Дейл, не захотел бы на тебя и минуты потратить, если б не я. Уж он-то знает белую голытьбу. Он ее по запаху чует – как и я…

Присциллу-Энн всю трясло. Она все еще сжимала в пальцах косметический карандаш. Завинтив колпачок, она сунула его в сумочку, задернула «молнию» и повернулась к зеркалу. Элен стояла ни жива ни мертва, ее бросало то в жар, то в холод. Ей казалось, что кафельный пол ходит под ней ходуном. Присцилла-Энн придирчиво изучила свою короткую светлую челку, приподняла ее пальцем, опустила руку.

– Сколько раз ты дала Билли Тэннеру, чтобы попасть в такое шикарное заведение? – спросила она, печатая каждое слово. – Пять? Шесть? Десять? Ты берешь у него, Элен, – помнишь, Сьюзи Маршалл рассказывала, как это делается? Ты брала у него? Я хочу сказать – сколько Билли получает? Пятьдесят долларов в неделю? Шестьдесят? Для парня вроде Билли закатиться в такое место – крепко ударить себя по карману. Ты, видно, особенно расстаралась, чтоб его расколоть. А может, я ошибаюсь. Может, для тебя дать – раз плюнуть. Как для твоей мамочки. В Оранджберге каждый мужик знает, что твоя мамочка готова задрать юбку за новое платье. Или за бутылку спиртного. Говорят, тогда она бывает очень изобретательной. Я всегда думала, до чего, должно быть, жутко носить вот такие платья, – она хлопнула по белому платью Элен, – и считать на пальцах, сколько раз мамочке пришлось перепихнуться, чтоб за него заплатить…

– Заткни свою грязную лживую пасть!

Элен бросилась на Присциллу-Энн, но та оказалась проворней. Увернувшись от Элен, он порскнула в кабинку. Дверца захлопнулась, щелкнула задвижка. Из кабинки послышался отвратительный, истерически возбужденный смех.

– Да брось ты, Элен, не стервеней. И не делай вид, будто не знала. Разве ты ни разу себя не спрашивала, почему у тебя никогда не было парня? Конечно, знала. Билли Тэннер – другое дело. Но какой приличный парень захочет гулять с дочерью шлюхи?

Наступило молчание. Элен сверлила взглядом закрытую дверцу. Она чувствовала, что если не уйдет сию же минуту, то расплачется, а если не расплачется, то ее вырвет. Она не помнила, как вернулась на место; в глазах у нее все расплывалось. Дейл тем временем заказал еще пива; его красивое лицо раскраснелось, он смеялся.

– Брось ломаться, Тэннер, мне-то ты можешь рассказать. В конце концов, все мы мужчины, верно? А когда мужчине хочется поразвлечься – я имею в виду, по-настоящему поразвлечься, – тут уж ничто, ну ничто так его не раскочегарит, как черная…

– Билли, увези меня отсюда, – тихо сказала она, но Билли все понял по ее лицу и уже был на ногах. На столе стояла пластмассовая тарелочка, на тарелочке лежал счет. Билли извлек бумажник и начал отсчитывать купюры одну за другой; подумал – и добавил еще одну. В бумажнике ничего не осталось. Откинувшись на спинку дивана, Дейл наблюдал за ним с широкой ухмылкой.

– Что ж это вы нас одних оставляете? Нехорошо. Просто стыд…

Билли наклонился через стол. Он был выше Дейла и массивнее. Улыбочка так и застыла на лице у Дейла.

– Еще слово, – спокойно произнес Билли, – скажешь еще хоть слово, студентик, и я загоню тебе зубы в глотку. Усек?

Он взял Элен за руку, и они ушли.

До Оранджберга их подбросила попутка, дальше они добирались пешком. Не доходя до трейлерной стоянки, Билли остановился. Луна была на ущербе, но все еще довольно полной. Она высвечивала пыль на дороге, деревья, бледное лицо Билли. Его глаза горели голубым огнем, словно он сердился. Смотрел он не на Элен, а мимо нее, на деревья.

– Все переменится, – вдруг выпалил он. – Все переменится. Ждать осталось недолго. Он не видит. Они почти все не видят. Но так будет. – Билли махнул рукой. – Он окончил колледж. За неделю, верно, читает больше книг, чем я за год, и все равно не видит. Как мой папаша и большинство наших местных. Но все переменится; раз неправильно, значит, должно измениться, вот и все. Я не всегда так считал. Мальчонкой я так не думал. Если я скажу отцу, что теперь думаю, он мне все лицо распишет. Но я все равно так думаю. Смотрю вокруг и вижу одну только ненависть. Кроме ненависти, я ничего в жизни не видел. Ненависти и страха. Все скребутся, скребутся, чтобы удержаться за свое местечко на мусорной куче, не соскользнуть чуть ниже. Я почти у самого низа, поэтому и вижу – вижу, во что это превращает людей. Взять хоть отца. Он тринадцать лет не работает, пьет – губит здоровье, но знаешь что? Отец считает, что с ним все о'кей. Потому как он знает – что бы ни случилось, он – белый, а раз так, то при любом раскладе в самом низу не окажется. Самый низ – это для цветных. Он думает, будто их ненавидит, только на самом деле это не так. Он в них нуждается, понимаешь? Нуждается, потому что ничего другого у него не осталось, потому что на них одних отец может смотреть сверху вниз…