Актриса - Боумен Салли - Страница 19

— Ах да, чуть ведь не забыл. Бедный наш Бришо. Как быть с его местом в правлении? Вы будете подыскивать ему замену?

Он выдал себя с головой. Он старался сохранить равнодушие, но видно было, как напряглись его мускулы. Он отчаянно боролся со своим лицом, пытаясь удержать на губах небрежную улыбку, но в глазах был страх и хищный блеск.

Эдуарду стало почти жаль его: так потерять голову из-за дурацких своих амбиций, так себя выдать… Карабкается, карабкается наверх, хотя наверняка не знает, что ему делать, если он действительно доползет до вершины.

Взгляды их встретились: де Бельфору не удалось скрыть вызов. Он попросту был написан на его лице, вместе со всей неприязнью, завистью, со всей решимостью доказать самому себе, что он лучше. Он был неглуп и сразу понял, что дал маху, и хотел уже смущенно откланяться, как вдруг услышал:

— Филипп. — Да?

— Как только закончите дела с гостиницами Ролфсона, считайте, что место Бришо за вами.

Де Бельфор ничего не сказал в ответ, только вспыхнул. В глазах отразились удивление и подозрительность, потом сквозь них опять проступило легкое презрение и торжество. Де Бельфор быстро взял себя в руки, сдержанно поблагодарил, заверил в том, что он вечный должник — все очень пристойно и тактично, без лишних излияний.

Наконец дверь захлопнулась, и Эдуард вернулся к столу. Он знал, что поступил неосторожно. Его мучили сомнения, но он с досадой отогнал их прочь. Ну пусть войдет в правление; если слишком разойдется, в любой момент можно будет поставить его на место… И все-таки Эдуард был слегка озадачен своей снисходительностью. Это не давало ему покоя весь вечер.

— А я ведь дал-таки ему то, чего он так добивался. Место в правлении, — признался он за ужином Кристиану.

— И что?

— И ничего. Зачем я это сделал? Сам не знаю. С какой стати я потакаю его амбициям?

— Ты хочешь сказать, с какой стати ты вложил ему в пальцы наточенный нож и подставил спину?

— Ну не совсем. Положим, нож подходящий у него и так найдется. А спину я подставлять не собираюсь.

— О господи, кто тебя знает? — Кристиан пожал плечами. — Ты ведь жуткий извращенец. Обожаешь что-нибудь страшненькое. Вспомни, как ты водишь машину.

— Машину я вожу замечательно, — с некоторой обидой отозвался Эдуард.

— Это ты-то? Да ты же лихач, — поддел его Кристиан. Потом осторожно продолжил:

— Тебе некуда девать энергию, вот и лезешь на рожон. Сложись все по-другому, ты вел бы себя иначе.

— По-другому?

Кристиан почуял в голосе Эдуарда холод и, насупившись, отвел глаза:

— Брось, знаешь же, о чем я.

Последовала неловкая пауза. Кристиан смущенно кашлянул, потом виновато выдавил:

— Прости.

— Не за что. Ты все правильно говоришь. Эдуард опустил глаза, и Кристиан вздохнул, зная, о чем его друг думает. Он закурил сигарету, затянулся. Да, досталось бедняге. Два с половиной года. Немного выждав, он рискнул сказать.

— Я не говорил тебе? Видел ее последний фильм. Здесь этот фильм пока не знают, верно? Я в Лондоне смотрел. Думаю…

Тут Эдуард поднял глаза и так глянул на Кристиана, что тот не знал, стоит ли продолжать.

— …По-моему, она там просто замечательна, — смущенно закончил он.

— Я рад, что тебе понравилось, — Эдуард кивнул официанту, чтобы тот принес счет.

У Кристиана сжалось сердце. Он слишком хорошо знал это его выражение лица и старательно беззаботный голос.

— Ладно, — как ни в чем не бывало сказал он. — Давай-ка закроем тему.

Да, закрыть тему совсем бы не мешало, подумал Эдуард после, расставшись с Кристианом, когда забирался в свой черный «Астон-Мартин». Нажав газ, он поехал к дому матери.

Закрыть, забыть, покончить с этим наваждением — ничего другого он не желал так сильно. Нужно что-то предпринять, в который раз внушал он себе, что угодно, лишь бы разрубить этот узел.

Попробовать найти замену. Ведь что ему, бывало, говаривал Жан-Поль? «Любовь? Малыш, не верь этим байкам. Смывайся при первых же симптомах, лучшее лекарство — завести новую подружку…» И он добросовестно искал лекарство, особенно в этом году. Вечеринки, банкеты, приемы вроде сегодняшнего в доме его матери. Собираясь в гости, он решал: сегодня. Любая, он согласен на любую. Настроившись по-боевому, он входил в комнату. Всматривался. Рыжая головка. Белокурая. И брюнетка тоже имеется. Ей-богу, ему достаточно, чтобы приглянулась хотя бы масть. Иногда он даже и выбирал, чаще первую попавшуюся на глаза. Ну а дальше? Дальше, независимо от того, понравился ли он избраннице или не понравился, ему всякий раз делалось тошно. От банальности, от отвратительной бессмысленности намеченного романа. Его решимость таяла как дым, и он опять уезжал из гостей один.

Матушка, чувствуя, как он злится на себя, на свою неодолимую привередливость, взяла себе за правило знакомить его с подходящими претендентками. Его строптивость только разжигала ее азарт. Непонятно почему, она испытывала какое-то циничное наслаждение, разыгрывая из себя Пандара[9] на бесконечных обедах, ужинах, светских раутах вроде сегодняшнего.

Моника, Сильвия, Гвен, Хэриет — вы знакомы? Позвольте вам представить моего дорогого сына…

Эдуард смотрел, как ловко она пробивается к нему сквозь толпу гостей. Кому-то слово, кому-то поцелуй; розовый шифон слегка колышется, на шее поблескивает жемчуг, безупречный цвет лица, неподвластная годам стройность… А ведь ей сегодня шестьдесят семь; Эдуард вспомнил, как он, распахнув дверь в классную комнату, увидел ее в объятиях Глендиннинга. Все тот же излюбленный розовый цвет — издалека вообще не догадаешься, что перед тобой почтенная дама. Сцена в классной — неужели это было двадцать лет назад?

— Дорогой мой. Ты припозднился. — Она чмокнула воздух у его щеки. — Вечер уже завершается.

— Что-то не похоже, — улыбнулся Эдуард. В комнате для приемов было человек восемьдесят, и уходить явно никто не собирался.

Слава богу, он не явился сюда раньше.

Он вложил в материнскую ладонь небольшую коробочку. Там покоилась брошь из бриллиантов и жемчуга, отец еще в двадцатые годы заказал ее Влачеку. Довольно трудно было разыскать ее и выкупить, но он по наивности решил, что матери приятно будет получить ее, в память о Ксавье.

— Ах, Эдуард, какая прелесть. Спасибо.

Она положила коробочку на столик, даже в нее не заглянув, и с девической живостью схватила его под руку.

— Пойдем, пойдем. Не сопротивляйся…

— Мама, я ненадолго. Утром уезжаю в Нью-Йорк, — пробовал протестовать он, но Луиза не слушала. Она потащила его через весь зал, и сразу, как всегда, началось перешептывание, головы повернулись в его сторону, смолкло на миг жужжание голосов.

Наталья. Женевьева. Сара. Моника. Консуэла — изысканная, яркая, экзотичная, настоящая орхидея. Шарлотта из племени вездесущих Кавендишей, великолепный образчик англосаксонской Афины, рослая, статная, белокурая.

Эдуард сразу вошел в роль; не так уж трудно после долгой практики. Он был вежливо-внимателен, изображая приличествующий ситуации интерес. Сбегу через полчасика, подумал он, пока Шарлотта журила его за то, что он не поехал зимой в Гстаад, заставил всех скучать… Полчаса, и ни минутой больше, пусть даже ему достанется от Луизы.

Между тем Луиза ловко подталкивала его, направляя в дальний конец огромного зала.

«…Слушайте, Эдуард, вы действительно выиграли в дерби?..»

«…Давненько вас не видели. Уезжаете в Нью-Йорк? Вы должны непременно с нами поужинать…»

«…Эдуард, я жутко на вас сердита. Вчера мы слушали „Фигаро“, ну да, с Жаклин де Варенж, я так надеялась вас увидеть. Ну-ка отвечайте, только без шуток. Вы обещали, что летом…» «…На эти выходные…» «…В следующем месяце».

Обратный путь к дверям был нелегок. Как только он делал рывок вперед, предвкушая свободу, рядом вырастала Луиза с очередной чаровницей, непременно богатой, молодой, красивой, породистой. Эдуард смотрел на мать, на чужие, меняющиеся точно в калейдоскопе лица и в который раз вспоминал прозатравленным видом в вестибюле у Полины Симонеску, и пол качался у него под ногами, а Полина с улыбкой перечисляла ему своих девиц…