Остров Демонов - Боуман Джон - Страница 11

Следовать за армией было нетрудно: кругом валялись опрокинутые повозки, мертвые лошади и искореженное снаряжение. Пьер подобрал себе панцирь, шлем и набедренный щиток. Доспехи заставили его почувствовать себя одним из тех героев, которых оставили на поле боя, посчитав мертвыми, но которые были только ранены (во что нетрудно было поверить, взглянув на его ноги, покрытые ссадинами) и теперь спешили догнать своих товарищей.

На этих истощенных землях не осталось ни крошки еды, чтобы украсть или попросить; не было здесь и стогов сена, в которых можно было переночевать. Пьер свернулся калачиком на обочине дороги и повел разговор со своим протестующим желудком.

— Успокойся! Разве тебе хуже, чем тем, кто сражался в осажденном городе? Они ели крыс!

Его даже затошнило при мысли, что в один прекрасный день он почувствует такой голод, что будет способен съесть крысу — может быть, это случится даже завтра. Пьер решительно закрыл глаза и заснул, как настоящий солдат.

Внезапно он проснулся от того, что чьи-то руки шарили у него за пазухой. Он ткнул рукой в темноту, вскочил на колени. Раздался вскрик, и руки исчезли.

Пьер заметил огонь костра, а на его фоне — круг темных силуэтов, нагнувшихся над ним. Он выпрямился в рост и приготовился драться насмерть.

Из круга шагнул высокий мужчина и остановился перед ним. Он резко задал вопрос на языке, которого Пьер никогда не слышал. Мужчина, однако, повторил вопрос на немецком, а потом и на французском.

— Я француз, — ответил Пьер, держась как можно прямее, чтобы его не сочли трусом.

— Ранен?

— Нет.

— Подойди, — велел мужчина, указывая на огонь, — чтобы мы могли видеть, что за птичка нам попалась. — Пьер не тронулся с места. Мужчина снова повернулся к нему. — Ты подойдешь, или тебя принести? — его акцент трудно было распознать, но тембр и интонации голоса приятно контрастировали с властным тоном.

Пьер неохотно двинулся вперед, охраняемый со всех сторон.

У костра сидела группа людей, которых можно было принять за сообщников Люцифера. Женщины в грязных рваных платьях носили украшения из стекла и меди, которые покрывали их грудь, свисали среди волос и болтались в ушах. Мужчины тоже носили серьги и браслеты. Их головы были повязаны яркими платками, а у многих волосы были такими же длинными, как у женщин. Яркие костюмы подчеркивали смуглость кожи, поблескивавшей в отсветах костра. Пьер понял, что здесь, в Пикардии, стал пленником цыган, которые, несомненно, сделают его своим рабом. Он приблизился к мужчине, которого принял за главаря.

Мужчина пристально посмотрел на него, потом протянул руку и повернул подбородок Пьера к огню.

— Да это мальчишка!

Пьер оттолкнул руку и уставился на цыгана. Мужчина, запрокинув голову, рассмеялся, и его смех был подхвачен остальными. Пьер ненавидел цыган, но все же их смех отличался от смеха гасконцев: они не дразнились.

— Мы приняли тебя за солдата, парень, за мертвого солдата, — объяснил главарь.

— Я хочу присоединиться к армии, — твердо ответил Пьер.

Мужчина уважительно посмотрел на него.

— И ты станешь солдатом. Надеюсь, что не мертвым.

После этих слов все снова рассмеялись. Внезапно в круг прорвалась какая-то старуха, громко браня весельчаков, и низко нагнулась, вглядываясь в лицо Пьера. Ему были отвратительны ее корявое лицо и беззубый рот.

— Ты голоден? — спросила она.

Пьер не смог ответить.

— Принесите что-нибудь.

Пьер недоверчиво глянул на главаря, удивляясь его любезности. Все его чувства притупились, и он едва стоял на ногах. Лица, огонь костра — все закружилось перед его глазами. Он осторожно опустился на землю. Старуха исчезла. Раздался неопределенный звук, похожий на странную музыку, какой Пьеру никогда не приходилось слышать; не знал он и инструмента, издающего этот звук. Фигуры, толпившиеся вокруг него, исчезали одна за другой, и сначала один, а потом и другие голоса подхватывали песню. Пьер не мог определить: станет ли он жертвой колдовства или умрет от голода.

Внезапно рядом с ним снова появилась старуха. Его ноздри защекотал запах приправы и тушеного мяса. Он посмотрел на старуху, а потом на миску в ее руках. Женщина осторожно зачерпнула ложкой похлебку, и он жадно проглотил великолепный кусок мяса вместе с жижей.

— Спасибо, — благодарно выдохнул Пьер. — Спасибо тысячу раз, — он взял миску и принялся за обе щеки уписывать ее содержимое.

Когда он закончил, старуха поднялась и обратилась к вожаку. Было видно, что ее слова удивили его.

— Она говорит, что ты имеешь громкое имя и положение. Она хочет, чтобы ты остался с нами, — главарь улыбнулся Пьеру. — Ты будешь о ней заботиться, если мы отдадим тебя ей?

Пьер уставился на него, едва понимая смысл сказанного. Он разомлел от пищи и тепла костра и тут же провалился в глубокий сон.

С большим трудом Пьеру удалось узнать, что он находится среди египтян. Их главаря звали Конти, и ему подчинялись по крайней мере пятьдесят человек, не считая детей, которых носили в корзинках и награждали шлепками и подзатыльниками за плач и вопли. Все египтяне были родственниками между собой, поэтому он так и не смог определить, были ли они семьей или целым племенем. Они шли на восток — очевидно, к месту встречи с другими египтянами — и пользовались как могли последствиями сражений, подбирая все, что было выброшено или потеряно. Потом мальчик понял, что бродяги хотели ограбить его, приняв за труп, и что когда они шли не по таким прибыльным местам, то не гнушались воровством и разбоем, а может быть, и чем-нибудь похуже.

Конти ехал на великолепной лошади и, как и полагалось вожаку, был одет в бархатный камзол, который, однако, потерся и пообтрепался, так что не придавал ему важности. Он не был настоящим рыцарем по тем законам, которые знал Пьер: даже мавры и сарацины осудили бы его поведение, но Пьеру было очевидно его дворянское происхождение и благородство души.

История этих бродяг, которую постепенно узнал Пьер, была поистине печальной. Они были потомками тех жестоких египтян, которые отказали в гостеприимстве Святой деве Марии и Святому Иосифу во время их пришествия в Египет. За это ужасное преступление Господь обрек их нацию на жалкое и никчемное существование.

Пьер путешествовал с цыганами как будто во сне. Хотя они шли по следам армии, война, казалось, отступала все дальше и дальше. Сидя у костра, он слушал их меланхолические напевы и даже немного выучил их язык. После многолетнего заточения в монастыре его устраивало такое бездомное существование, и ему нравился Конти, когда тот, выпрямившись во весь рост, обращался к своим соплеменникам на незнакомом Пьеру языке или пел печальные песни.

Но во время танцев общее настроение менялось. Женщины собирали свои пестрые юбки так, что те делались похожими на петушиные хвосты. Зрители хлопали в ладоши, а танцоры увеличивали темп пляски, подчиняясь ударам бубна. С этим инструментом они обращались так умело, что, казалось, сам воздух звенел вокруг.

Сначала Пьера раздражала старуха Шеба, которая постоянно наблюдала за ним со стороны, но со временем он привык к ней и даже иногда улыбался в ответ на ее взгляды. На второй вечер, когда он положил свою пустую миску в общую кучу грязной посуды, Шеба кивнула ему и пригласила сесть рядом с собой возле костерка. Мальчик удивленно смотрел на женщину, когда она взяла его за руки и держала их ладонями вниз, словно это прикосновение о чем-то ей говорило. Наконец она перевернула их и стала водить сухим пальцем по линиям, как будто читая что-то. Затем поднесла его руки поближе к свету, почти водя по ним носом, и принялась что-то бормотать. Пьер был возбужден, потому что слышал, как эта ведьма предсказывала будущее тем, кого они встречали на дороге.

— Что ты видишь? — нетерпеливо спросил он.

— Ты дерешься… с мужчиной!

— Я буду драться со множеством мужчин. Я собираюсь стать солдатом!

Шеба посмотрела ему в глаза.

— Нет, с одним! Ты будешь ненавидеть его!