Дмитрий Донской - Бородин Сергей Петрович - Страница 73

– За сей Дон ходил Игорь-князь бить половцев, чаял донскую воду своим шеломом черпать; певали о том.

– Старики сказывали, по сему Дону от наших снегов птицы к теплу улетают.

– А он течет и славы своей не ведает.

– Ан не видать татар на той стороне.

Там, близко отсель, ждет враг. Но берег, в сырой мгле, пуст. Лишь с края поля темнеет, врезаясь шеломами в небо, лес. Вдали неровной грядой застыли холмы. Безлюдно и хмуро там – притаился ли враг, отошел ли?

Кирилл нашел своей ватаге место, разожгли костры. Воины подошли любопытствовать:

– Кого бог принес?

– Душегубов, – ответил Кирилл.

– Ой, что б тебя! Ты взаправду скажи.

– Взаправду и говорю: татей, душегубов, разбойников. А я атаман им.

– Да где ж это разбойники в княжьем обличье ходят?

– А на ком таково обличье?

– Да глянь на себя – весь золотом осиян!

Тонкий, сухой, весь обросший сединой, как мхом, опираясь на длинный посох, к ним подошел старик. Коричневое лицо, как у суздальского святого, покрылось будто зеленоватой плесенью, лишь глаза смотрели твердо и строго.

Старик сказал:

– Нет здесь ни татей, ни душегубов. Здесь все воины! А коли ты есть князь, должен с молитвой изготовиться: ведешь не в разбой, а в битву. Все свои прежние грехи вспомяни и покайся. Все тебе простится: кровь, пролитая за правое дело, как огонь, всякую нечисть смывает.

И он пошел от рати к рати, от полка к полку, суровыми глазами из-под нависших бровей вглядываясь в воинов – мужественны ли, тверды ли, разумеют ли подвиг, готовы ли совершить его.

Кирилл тоже пошел меж воинами. Вывертывались из-под ног большие кудлатые псы, пришедшие за ополчениями, может быть, от самого Белого моря.

Густо пахло дымом и варевом. И вдруг лицо к лицу перед ним встала широкоплечая громадина. Она глядела исподлобья и растерянно ворочала круглыми холодными глазами.

– Здорово, Гриша! – сказал Кирилл, и Капустин спросил:

– Пришел?

– А как же!

– Ну, тогда ладно.

Они молча постояли друг перед другом, и Гриша рассмотрел и Кириллово вооруженье, и самого Кирилла; рассмотрел, тяжело дыша, будто долго догонял и наконец дорвался.

– Хорошо, что пришел.

– А то б?

– Поймали б.

– Князь тоже здесь?

– Весь путь – с нами. Здеся. У него в Чернаве совет.

Опять помолчали, разглядывая друг друга.

– А ты ловок! – сказал Гриша. – В Рязани-то промеж пальцев вывернулся.

– Да и ты, гусь, среди белого дня поймать орла вздумал!

– Да я вижу: орел!

– Ты где?

– При Андрее Ольгердовиче. В Запасном.

– Я иду сведать, куда нас поставят.

– К нам просись. Ежели у тебя все таковы, могутная рать будет.

– А далеко в Запасном. Мне б к переду ближе.

– Я те говорю: с татарами нельзя знать, кто будет впереди, кто сзади.

Просись к нам, вместе будем.

– Пойду сведаю.

Они разошлись, и Кирилл пошел искать Клима.

Отъезжали сторожевые заставы.

Плескалась вода о конские бока: на ту сторону реки перебирались дозоры – "языка" добыть, нехристей проведать. Много глаз следило за удальцами. Что их там ждет? Каждая пядь неведомого поля грозила им стрелой, засадой.

Дозорные вышли на берег, отряхнулись, затянули подпруги, взяли копья на руку. Многие взглядом провожали их вдаль.

– Мамайского меда испробуют.

– Сами ихнево царя отпотчевают.

Раскидывались шатры княжеские и боярские. Воеводы уходили к своим полкам стелиться на ночь. Многие ждали: не доезжая Дону, в Чернаве, князья и большие воеводы остановились на совет.

Войска ждали вестей оттуда.

Глава 46

ДОН

Войска от Лопасни прошли к реке Осетру, потом через Березуй-город вышли по старой Данковской дороге на Дорожин-город, к реке Таболе, и, пройдя Чернаву, теперь стояли у Дона.

Наполовину врытые в землю, как червивые грибы, склонившиеся в траву, гнили низкие избы Чернавы.

Пригнувшись, лезли в дверь князья. Пригнувшись, рассаживались на скамьях.

Стены избы изнутри были чисты, – видно, хозяйки шпарили их, вениками терли, хвощом, песком. Лишь верхние венцы и потолок, будто от черного китайского лака, поблескивали копотью. Отдушина в стене, через которую выходит дым из жилья, светилась позади печи; через нее виднелось осеннее небо, в седых лохмотьях туч просвечивала синева.

Пока рассаживались, пока кое-кто черпал донскую воду ковшом из хозяйкиной кади, слуги застилали стол тканой скатертью, затеплили свечи в серебряных ставцах. Розоватым струящимся светом наполнилось жилье, и тени людей, застя свет, ворочались по стенам.

Князья расселись вокруг стола. Бояре расстановились позади. Князь Холмский обернулся к Боброку и негромко спросил:

– Не худо ль – на дворе день, а тут свечи запалены?

– Не робей, князь: в церквах палят, худа не имут.

– Так там – богу.

– А се – народу русскому.

– Не обговоришь тебя.

Дмитрий выжидал. Он уперся грузной спиной в угол и высился оттуда над всеми. Черные его волосы закрывали лик Спаса, поставленного в углу. Поднял глаза на совет свой и опять опустил их.

Разно были одеты Дмитриевы князья. Холмский сидел в цветном персидском кафтане, оправленном соболями. торжественный, словно не к бою, а к свадьбе собрался, – никак не поймет, что враги рядом. Ольгердовичи сидели вместе в полной ратной сбруе, готовые вскочить на ноги и кинуться в бой. Так и Боброк был снаряжен. Только поверх панциря накинул простой полушубок, расшитый зелено-красным узором. Молодой Тарусский тоже был одет, как будто у себя в вотчине к обедне собрался. А Белозерские оба сидели окованные, окольчуженные, суровые. Дмитрий Ростовский, прикрыв от свечи глаза, взирал из-под тонких, как прутики, пальцев. А Дмитрий Боброк не мигая глядел на свечу, и пламя, будто пугаясь его взгляда, отклонялось прочь и мигало. На Ольгердовичах оружие отливало синевой; справленное хорошо, оно показалось Дмитрию тяжеловатым. Андрей – черен и горбонос: видно, в бабку. Надо у Владимира спросить: Ольгердова, что ль, мать из Венгрии взята, у Белы-короля? Старые родословия Дмитрий плохо помнил, в таких делах полагался на брата Владимира, но знал хорошо, что на Западе не было ни королевского, ни княжеского дома, с кем не оказывалось бы какого-нибудь родства.

Прямо глядя Дмитрию в глаза, обернувшись к нему всей грудью, сидел брат Владимир. В воинском уборе он словно выпрямился, стал широкоплеч, русая борода расплылась по стали колонтаря. А Иван Белозерский – плотен, высок и чернобород и, когда в раздумье закрывает глаза, становится похож на Дмитрия. Тарусских – двое. Оба чернявы, узколицы, худощавы, но в прежних битвах славно секлись. Дмитрию не любо в них лишь одно: даже в походе говорили между собой, как монахи царьградские, по-гречески, а терем им греческие изографы расписали, словно храм господень. Дмитрий греков к себе не пускал – есть и русская красота, надо ее блюсти в такое время, когда всяк посягает на нее.

Говорить Дмитрий был не горазд, поэтому больше думал. И когда начинал говорить, робел. Всех рассмотрел из своего угла. Все затихли, ожидая его слова. Только Боброк что-то шептал Ольгердовичам, но и Боброк смолк. Молча стоял поодаль в углу Бренко.

Двадцать князей сидело пред Дмитрием. Служили ему. И не спор о наследстве, не раздел выморочной вотчины, не поминальный пир и не свадьба собрали их сюда, за бедный и тесный стол. Бывало ли сие? В единую брань, друг за друга умереть готовые, за одну родину на общего врага восставшие, вот они – двадцать князей. Не было сего со времени Батыя, когда каждый в свою сторону глядел.

И Дмитрий подумал: "Надо Боброка спросить – бывало ль сие? Да нет, не бывало!"

Выждал. Зорким оком приметил: Андрей Ольгердович сказать хочет, но ждет, чтоб первым Московский князь сказал.

Воинство стоит на берегу Дона. Идти ль через Дон? Дмитрий еще не решил. Шли, шли, переходили Москву, Оку, Осетр перешли. Теперь Дон поперек пути лег. Тут ли ждать, дальше ль идти? Сперва думал на Рясское поле пойти, да опасались Рязань позади оставить: нежданно в спину мог ударить Олег. Свернули сюда, а как дальше? Игорь Дон перешел и побит был. И мать говорила: в своей хоромине хозяину стены пособляют. А что бы отец сказал?