Дмитрий Донской - Бородин Сергей Петрович - Страница 23

Воин поравнялся с Бегичем, повернул коня и поехав с ним рядом.

– Говорю: час назад мы увидели пятерых русов. Они на конях пробирались лесом… Они воины. Мы кинулись за ними. Но они мчались сквозь лес, как волки, не пригибаясь и не задевая ветвей. Нас же деревья сбросили ветками с седел. Лес помогает им.

– Да, лес помогает им.

– Больше ничего не было.

– Кто преследовал русов?

– Турсун и десять всадников. – Скажи Турсуну и этим всадникам, чтобы ушли из передовых отрядов сюда. На смену им возьми у Кавыя десять других, по выбору Кавыя. И скажи ему, чтобы шел вперед на место Турсуна.

Так ордынская конница вступила в русский лес.

К концу второго дня стали сквозь лесную тьму просвечивать перелески.

К ночи и перелески были пройдены. Впереди, сокрытая мраком, снова раскрывалась до самого небосклона степь.

Это было Рясское поле.

Бегич приказал не зажигать костров. Но Карагалук, Мамаев племянник, прислал сказать:

– Мне холодно.

Бегич снял свой чекмень и велел отнести Карагалуку.

И другой еще воин пришел – от Таш-бека, а князь Таш-бек по матери был потомком Чингиза. Воин сказал:

– Амиры мечтают погреться возле тебя.

Бегич ответил:

– Там, где стоит моя конница, земля принадлежит Золотой Орде. Амиры же служат Мавераннахру, коего конница еще не подмяла мою под свои копыта.

Скажи: для татарина моя юрта открыта, для амиров же места у меня нет.

Воин ушел, а Бегич задумался: в Туране, в Мавераннахре крепнет враг, опасный и злой. Сын Тарагая, амир Тимур, нагло разговаривает с Ордой. Есть еще там амир Казган. Есть там еще какие-то амиры. Может быть, придется попробовать свои клинки об их черепа. А наши уже наименовали себя амирами… Маймуны! Обезьяны безмозглые! Орда сильна, пока чист ее язык, пока татарин гордится тем, что может назвать себя татарином!

Он рассердился и сам пошел к ним.

Он шел мимо телег, возле которых укладывались на ночлег воины. Мимо воинов, певших песни.

Воины, шедшие с ним, указывали дорогу.

"Зачем так далеко от моей юрты стоят их шатры?" – думал Бегич.

Он догадался об их стоянке по костру. Костер горел одиноко в непроницаемой степной тьме. При виде костра Бегичу захотелось вернуться:

"Подумают, я иду гасить!"

Но не хотелось возвращаться при воинах. Когда он шел, столько голов поднялось и обернулось посмотреть ему вслед, столько песен оборвалось, столько женщин, выглянув из юрт, шепнуло:

– Бегич пошел.

Да, Бегич пошел и застал их всех вместе.

Костер горел. Только что сняли казан, полный ароматной баранины. Пар поднимался над мясом, полным приправ и пряностей. Бегич не отказался сесть на подкинутый ему пуховик. Бегич не отказался от большой чаши кумыса, холодного, солоноватого и густого.

Он приказал сотнику:

– Разреши всему стану разводить огни.

И вскоре дошел шум голосов, застучали кремни о клинки, задымились труты красными звездочками. Розоватым заревом стало наполняться туманное небо.

Был вокруг розовый от костров туман, и Бегич лишь теперь почувствовал вечернюю сырость – руки его были влажны.

Еще кумыс в приподнятой Бегичевой руке не был допит, как послышались топот и голоса. Бегич насторожился, покосившись на своих собеседников. Но они беспечно тянулись к блюду с бараниной, предлагая и ему не отставать от еды, – им были неведомы топоты и голоса ночи. Их рабы подкидывали в костер свежих дров – и пламя разгоралось, освещая старинное китайское блюдо, и темный, как кровь, ковер, и тонкопалые, изукрашенные перстнями руки, измазанные жиром еды.

Топот приблизился. В круг костра сотник внес весть о возвращении одного из головных отрядов:

– Говорю: справа от пути, в лесу, нашли русскую деревню. Пять домов. Люди сбежали. Пятерых взяли.

– Ого! – вскричал мурза Каверга. – Хорошее начало! Ты из моей тысячи.

Я тебя помню! Взятым связать крепче руки и развязать языки. Узнаем новости.

Бегич сплюнул через плечо.

Сотник ответил:

– Двое из них девушки.

– Хорошее начало! Очень хорошее начало! – привстал Каверга. – Скажи: привести девушек.

Из темноты выдвинулся на лошади всадник. Бегич заметил, что бока у лошади впали, что лицо всадника было изодрано.

В метнувшемся от подкинутых дров свете все заметили руку всадника: ее оплели две светлые косы, намотанные на пальцы. Так вел он пленниц.

Их рубахи были разодраны и измазаны. Сквозь прорехи сверкало розоватое тело, кое-где покрытое смуглыми завитками волос.

Они стояли прямо, со стройными руками, завязанными за спиной, отчего груди выступали вперед и плечи казались круче.

– Сколько тебе за них? – спросил Таш-бек.

Бегич взглянул в лицо воина. Побагровев и тотчас побледнев, тот ответил:

– Я поймал их днем. Теперь ночь. И я их не тронул. Надо заплатить хорошо.

Он взял их днем в горящей деревне, среди сутолоки набега, когда трещали двери, пылало дерево, вопили люди. Он их застал, спрятавшихся в малиннике. Они онемели от ужаса, когда он, разгоряченный, выскакал на беснующейся лошади. Он схватил их за косы, намотал косы на руку и поволок к дороге. Но каково было ему! Бедняк, он не имел жен, он с отвращением поддавался похоти на стоянках, когда воины жались к воинам. Если б попалась одна, он бы теперь уже знал свое дело. Но другая могла уйти, пока он возился бы с первой. Упустить одну ради соблазнов другой? Но две девушки стоят дорого – это большая добыча. Одна же женщина стоит совсем мало. В этом набеге он оказался богаче всех. Он вел пленниц и терзался. И никак не мог решиться. В нем боролись страсть и корысть. Особенно тяжело стало к вечеру, пока не пришла наконец усталость. Они долго брели, пока добрались до войска. Теперь ему дадут цену и отберут добычу. Воин подавил в себе ревность к Каверге, чтобы скорей получить цену.

Но приподнялся Бегич:

– Кто послал тебя жечь деревню?

– Я сам десятник.

– Возьми мою цепу, чтоб не забывать, что меня зовут Бегичем.

И тотчас плеть Бегича сверкнула по лицу всадника, кровь хлынула пеной изо рта. И не успел еще воин ухватиться за лошадь, как его сволокли с седла и увели.

А девушки стояли по-прежнему прямо, ошалелые от всего, с глазами мутными и неподвижными.

Бегич велел отвести их. Они не принадлежали больше никому. Сотник отвел пленниц к женским юртам, заказав беречь пуще глаза:

– Бегичевы!

Хази-бей переглянулся с друзьями:

– Там, где всякий видит доблесть, следует награждать, а не бить.

– Я приказал не зажигать костров. Их зажгли. Я приказал идти в тишине. Они спалили деревню и пустили впереди нас жителей с вестью о месте, где мы находимся. Мертвая пустыня кончилась. Начались жилища. Мы подошли к местам, где надо идти молча.

– Тысячу ворон отгонит и один комок глины! – ответил Хази-бей и посмотрел на друзей: хорошо ли сказал? Он бы не унизился говорить пословицами, но низменной башке Бегича они понятнее высокого разговора.

Бегич понял их перегляд и, сплюнув от гнева, крикнул:

– Если ворона, кидаясь на льва, знает, где у него когти, она выклюет льву глаза. Но если лев, идя на ворону, считает ее за щенка, он ее упустит. Поняли? Спрашиваю: поняли? Приказываю: собираться сейчас же, поднимать воинов. Как только забрезжит свет, пойдем вперед, к головным отрядам. Обозы оставить позади. Нам ждать их некогда. Мы подошли!

Он вскочил, нечаянно наступив на блюдо, и баранина вывалилась на ковер, забрызгав жиром халат Хази-бея.

Бегич ушел.

Хази-бей гневно сказал:

– Дикарь! Дикий осел!

– Поговорим, когда вернемся в Орду. Мне надоело это деревянное седло, на нем стало твердо ездить, – ответил Карагалук.

Теперь Бегич шел по поднимающемуся лагерю. Никто не мог понять внезапной тревоги: ниоткуда не слышалось ни криков, ни толчеи.

Бегич всегда давал хороший отдых и людям, и лошадям. Теперь отдохнули плохо. Бегич тоже был недоволен собой: он любил вести сытых и выспавшихся.