Евгения, или Тайны французского двора. Том 2 - Борн Георг Фюльборн - Страница 23

Октавио оценил опасность, в которой находился Канробер. С громким криком ринулся, он на неприятеля, несколько адъютантов последовало за ним. Октавио пробивался вперед и, выронив шпагу, схватил револьвер, между тем как адъютанты Канробера прикрывали его сзади, и, побуждаемые его примером, храбро сражались. Когда же Октавио истратил последний заряд, один из адъютантов вождя подал ему шпагу, и Октавио как лев ринулся на неприятеля.

Таким образом он спас своего полководца от неприятеля, поплатившегося смертью за свое преждевременное торжество. Мужество этого молодого человека удивило как соотечественников, так и неприятелей. Но Октавио не удовлетворился этим, вместе с Хуаном он с новой силой ринулся на врага.

Между тем войска Олимпио напали на неприятельский центр с фланга, и это движение решило участь битвы. Русские войска подались назад – Октавио и Хуан повели на них французов, которые с громкими криками «ура» бросились на ослабевшие неприятельские линии, так что при заходе солнца русская армия обратилась в бегство.

Победа была одержана – русские, преследуемые кавалерией союзников, скрылись за горой.

Олимпио встретил Октавио у подошвы горы и обнял покрытого потом и кровью героя, много содействовавшего победе. Сильно взволнованный, он крепко пожал руку и смелому Хуану, который сражался с мужеством взрослого. Последние лучи солнца озаряли картину свидания этих храбрых победителей.

Примчался Канробер с маркизом и со своим штабом.

– Я счастлив, что вижу вас невредимым, – сказал он генералу Агуадо, пожимая его руку; потом, спрыгнув с лошади, подошел к Октавио, также соскочившему с лошади.

Канробер снял с себя орден Почетного Легиона, приблизился к Октавио и надел на него.

– Не сопротивляйся, молодой герой, – сказал он с умилением. – Я обязан вам жизнью! Не я, а вы герой Инкермана!

Октавио бросился в объятия вождя, в глазах его блестели слезы гордости и радости. Потом он обнял Хуана, Олимпио и маркиза. Картина эта была величественная.

Хуана Канробер произвел в офицеры и, возвратившись к генералам и войскам, приказал отслужить благодарственный молебен.

В ту же ночь известие об одержанной победе было передано во Францию с отправившимся туда пароходом. День этот был самым великим для вновь произведенного генерала Октавио и его друзей.

XII. ВЕРСАЛЬ

Прежде чем расскажем о взятии Севастополя, которым закончилась кровопролитная Крымская война, прежде чем станем описывать разбойнические деяния Эндемо и его сотоварищей, мы должны возвратиться в Париж и посмотреть, что происходило в это время с Долорес.

В предыдущих главах мы описали начало грозившей ей интриги. Олимпио был совершенно спокоен относительно безопасности своей возлюбленной, так как оставил ее на попечении осторожного и верного Валентине Он знал, что этот испытанный слуга скорее готов сам погибнуть, чем оставить Долорес без защиты хотя бы на один час.

При других обстоятельствах он поручил бы ее испанской королеве, но теперь вся надежда его была на Валентине, надежда, основанная на вышеупомянутой преданности этого слуги.

До Парижа доходили только очень редкие и скудные известия из отдаленной армии. Переписка была почти невозможна, и сношения между удалившимися и оставшимися были совершенно прерваны. Правительство, конечно, получало все важнейшие известия, в том числе и о победе при Альме, которое было принято с величайшим восторгом.

Питали надежду на скорое возвращение прославившихся войск. Но это было не так легко, хотя тюильрийские известия беспрестанно говорили о подвигах союзников.

Долорес не получала никаких известий от Олимпио, и Валентино должен был употреблять все свое красноречие, чтобы утешать печальную сеньору.

– Если бы наш уважаемый дон видел вашу грусть, то бросил бы войско и поспешил сюда, – говорил Валентино часто. – Уповайте только на Пресвятую Деву! Наш дон Олимпио скоро возвратится, увенчанный лаврами, и ваше свидание будет бесподобно.

– О, как желала бы я прославить этот день, Валентино! Тогда мы больше не разлучимся! Вы совершенно правы, говоря, что моя грусть и сокрушение доказывают недостаток веры в милость Божию.

– Вы выплачете глаза, сеньора. Это совсем не хорошо! Что скажет на это наш благородный дон при своем возвращении!

– Слезы облегчают сердце женщины, Валентино. Когда я молюсь, думая о моем Олимпио, слезы невольно навертываются на глаза.

– А так как вы постоянно думаете о доне, то постоянно и плачете! Развейтесь же немного, сеньора Долорес; не прикажете ли подать экипаж?

– Нет, Валентино, здесь так хорошо, потому что все напоминает мне моего Олимпио! Вы также делаетесь веселее и довольнее, когда приходите ко мне, чем когда сидите один. Я очень хорошо заметила вчера пасмурное выражение вашего лица, когда нечаянно вошла к вам.

– Да, сеньора, только не сердитесь за это, я больше желал бы быть вместе с ним, чем сидеть здесь, в Париже; и не будь я вам нужен, никто не удержал бы меня здесь.

– Я от всей души жалею об этом, Валентино!

– О, нет – сеньоре необходима защита, и потому для меня лестно, что благородный дон возложил на меня эту обязанность… но…

– Вы охотнее отправились бы с ним!

– Говоря откровенно, да! Для меня, как для дона и маркиза, бездействие невыносимо. Но мне льстит оказанное доверие, и я сам вижу необходимость моего присутствия здесь. Что было бы с вами, если бы…

– Если бы вы не утешали меня так усердно, – сказала Долорес, приветливо улыбаясь и протягивая руку верному слуге, который с гордостью ее поцеловал.

– Это только и заставляет меня спокойно сидеть здесь. Вы, сеньора, воплощенная доброта и любовь! И я с радостью пойду за вас в огонь и воду! Черт возьми!..

Долорес улыбнулась, видя, что даже в выражениях слуга остался верен своему господину.

– Валентино был бы сквернейшим малым, если бы не ценил доброту своей сеньоры! – продолжал Валентино.

Разговор этот был прерван старой дуэньей, которая доложила о приезде знатного господина, желавшего видеть сеньору.

– Но своего имени он мне не говорит, – прибавила дуэнья. – Он хочет сказать его одной только сеньоре.

– Удивительно! Видела ты когда-нибудь этого господина? – спросила Долорес.

Дуэнья отвечала отрицательно, но с важностью уверяла, что незнакомый господин, вероятно, очень богат и знатен, потому что приехал в великолепной карете.

– Позвольте, сеньора, взглянуть мне сперва, – сказал Валентино. – Нельзя же так бесцеремонно…

Долорес согласилась, старая дуэнья же осталась очень этим недовольна.

– Как будто он больше меня понимает, – ворчала она про себя, подавая в то же время мантилью своей сеньоре и провожая ее в приемную.

Зоркий глаз Валентино, казалось, не высмотрел ничего опасного в пришедшем незнакомце, потому что он немедленно растворил двери и просил его войти.

Гость был действительно незнаком Долорес; почтительно поклонившись, он выразил желание поговорить с сеньорой наедине, чтобы сообщить ей важное известие. Валентино остался в передней, в ежеминутном ожидании звонка своей госпожи, а дуэнья удалилась в соседний кабинет.

Незнакомец с резкими чертами лица, с черной, кокетливо подстриженной бородой, в изящном статском платье, подошел к сеньоре.

– Прошу извинить, что умалчиваю о своем имени, но оно так мало значит в деле, что надеюсь, вы не будете на меня за это в претензии, выслушав сперва данное мне поручение.

– Садитесь и будьте так добры передать мне, чему я обязана честью видеть вас у себя, – ответила Долорес мягким и приятным голосом и с такой любезностью, что незнакомец счел долгом ответить почтительнейшим поклоном.

– Мне известно, что генерал Олимпио Агуадо очень близок к вам, сеньора…

– Как! – вскричала обрадованная Долорес, между тем как глаза ее заблестели радостью. – Вы мне принесли известие о любимом мною человеке? О, вы мне этим доставите невыразимое счастье!

– На мою долю выпало счастье иметь честь обещать вам приятное известие, но говорить о нем я не имею никакого права.