Дон Карлос. Том 1 - Борн Георг Фюльборн - Страница 5

— Матушка, смотри, Амаранта здесь, с тобой, — отвечала изнуренная молодая женщина. Она положила уснувшего ребенка в изножье кровати. — Амаранта здесь, матушка! Бедная матушка, как ты страдаешь!

— Тише! Да, я вижу тебя, теперь все хорошо, — пробормотала больная, широко раскрыв свои ввалившиеся глаза. — Не отходи от меня! Молись пресвятой Мадонне, слышишь? Молись за меня, за себя и за свое несчастное дитя! Проси хлеба, проси помощи…

Амаранта тихо плакала.

— Не плачь, мне это больно, — продолжала больная мать; белые волосы ее в беспорядке разметались по подушке.

— Тише, молчи! Я спать хочу… Почему так темно? Кто же он, этот сладкоречивый лицемер? Во всем виноват Изидор. Он продал мое дитя! — жаловалась больная, и в бреду не забывая о своем несчастье. — Амаранта, дитя мое! Она увядает, изнуренная и бледная. Исчезла ее красота, исчезла ее невинность — все исчезло навсегда. Молись же, Амаранта, молись, дитя мое!

— Усни, матушка, постарайся прогнать эти мысли.

— Тебе больно это слышать, я знаю. Я ничего не скажу больше… Но ты видишь его там, в углу? Он крадется в дверь, и в руке у него записочка… Это письмо от прекрасного молодого дона…

— Здесь никого нет, кроме меня, дорогая матушка, — отвечала дочка. — Усни, сон подкрепит тебя. Уже вечер. Сейчас еще раз смочу тебе полотенце, и ты уснешь. Я останусь здесь, у твоей постели.

— Да, я усну, — отвечала больная.

Амаранта с беспокойством посмотрела на свою больную мать. От забот и бессонных ночей щеки молодой женщины ввалились, а прекрасные глаза казались неестественно велики. Темные волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Платье на ней было хотя и простое, но опрятное.

В этой комнатке нужда и несчастье сквозили отовсюду, приводя в отчаянье бедную женщину.

Кроме жесткой кровати, в комнатке было еще два стула, знавших когда-то лучшие дни, старый поломанный стол, незапиравшийся шкафчик и образ на стене над постелью. Это было все. Небольшое окошечко, выходившее на крышу, было открыто, и сквозь него в комнату проникал последний луч заходящего солнца.

Больная уснула, и Амаранта только повернулась к своему младенцу, завернутому в лохмотья, как раздался легкий стук в дверь — и она тут же приоткрылась.

В низких, покосившихся от старости дверях показалась голова мужчины, его черные косые глаза осторожно оглядели комнату. Он был похож на каторжника. Коротко остриженные волосы торчали, как щетка, лицо было смуглым, безбородым, безобразным.

Амаранта отошла от постели больной и тихонько на цыпочках приблизилась к двери, которая теперь растворилась настежь.

На вошедшем был старый военный сюртук, который, однако, с трудом можно было признать. Кивнув головой, он поманил к себе девушку, прекрасный стан и тонкие черты которой лишь теперь ясно обозначились, когда свет из окна упал на нее.

— Тише, чтобы только матушка не проснулась, — шепнула Амаранта.

— Скоро она еще крепче уснет, — махнув рукой на кровать, сказал мужчина. — Я был там, — добавил он, как-то странно мигнув при этом, что, впрочем, похоже, было у него привычкой.

— Что ж ты узнал, Изидор?

— Ты была права, он здесь.

— Он здесь?! Слава тебе, пресвятая Мадонна! Наконец-то! Значит, мой сон не обманул меня! — живо произнесла Амаранта, и на лице ее мелькнула надежда, казалось, давно уже оставившая ее.

— У тебя вечно предчувствие! Если б оно еще для чего-нибудь пригодилось!

— Ты отыскал его?

— Неверного твоего любовника? — усмехнувшись, спросил Изидор, и в эту минуту безобразное лицо его стало еще отвратительнее. — Да, я отыскал его. Это тоже наше дело! Лучше было бы, впрочем, быть женой Изидора, чем — ха-ха! — у неизвестного дона… того… ха-ха! Да ты выше воспарила! Ну что ж, наше почтение! Действительно, если не высоко, то довольно далеко зашло дело, — он злорадно рассмеялся и указал на спящее дитя. — Дворянин-то был получше Изидора! А ты его имени даже не знаешь, ха-ха! Не зря он тебе его не сказал, потому что к чему же…

— Надо же было мне поручить тебе еще и это! — перебила его Амаранта. — Но у меня решительно никого нет на свете!

— Я нашел твоего приятеля, — продолжал безобразный молодой человек, которому на вид было лет двадцать шесть. — Я нашел его потому, что я хороший сыщик, но привести не привел… Он даже не заплатил мне за работу. Скряга! Скажите! С каким презрением вы на меня смотреть изволите! Только поверьте, эти взгляды скорее заслужил ваш безымянный обожатель, нежели я, ха-ха! Он не придет, потому что, видите ли, не может, но мне сдается, что теперь ему просто не до тебя.

— Замолчи! Я хорошо знаю твой злой язык, Изидор!

— Конечно, и времени уже порядочно прошло с тех пор, как ты видела его в последний раз, ну, может быть, у него и память коротка, это иногда бывает…

— Он не придет…

— Тогда, — продолжал Изидор, перебив ее, — все прекрасные надежды лопаются, как мыльные пузыри. — Он щелкнул пальцами. — Да, Изидор не годился для вас, а все же тогда он был капралом. А о той глупой истории, что я будто бы укокошил болвана на большой дороге, нечего и говорить. Так и выходит в конце концов, что Изидор-то был бы получше неизвестного дона, записочки которого он носил. Э! Изидор молодец, Изидор все может! Изидор может даже таскать к своей возлюбленной записочки другого, ее любовника! Ну что, оставь в покое старуху, — добавил он грубо, заметив, что Амаранта с беспокойством оглянулась на больную мать.

— Ступай! Оставь меня.

— Еще не все, — заметил Изидор. — Он не придет, но ты можешь увидеть его и поговорить, если хочешь.

— Он сказал тебе это? — быстро спросила Амаранта.

Она ухватилась за эту возможность, как утопающий хватается за соломинку.

Изидор отрицательно покачал головой.

— Нет, не он, это я тебе говорю. Ты можешь застать его, если поспешишь.

— Где же, где? Говори! — воскликнула несчастная.

— Гм! Велико, однако, в тебе желание его видеть. Но Изидор сострадателен. Ступай к городским воротам. Там у моста его ждет монах с лошадью. Он тоже будет в монашеской рясе.

— У городских ворот, сказал ты? Но мой ребенок и матушка… — проговорила Амаранта. — Ты изверг, Изидор. Ты знаешь больше, ты знаешь его имя, его…

— Что тебе в имени? — отвечал Изидор, пожав плечами. — Погоди немного, может, я и узнаю имя, а теперь еще зелен виноград. Ну что же? — настойчиво произнес он, протянув свою грязную смуглую руку. — Ты еще ничего не дала мне, давай деньги. По крайней мере, если не в любовниках ходишь, так хоть денежки получить, надо же залить горе.

— На, возьми! — сказала Амаранта, бросив ему в руку последнюю оставшуюся у нее монету. — Теперь ступай! Ступай же!

— Иду, иду. До приятного свиданья! — раскланялся Изидор и оставил чердак.

— Ужасно! — вымолвила Амаранта, когда он, наконец, скрылся.

Она подошла к кровати, убедилась, что больная спит, и взяла ребенка на руки. Надев большой старый платок, которым прикрыла и малютку, она тихонько вышла из комнаты, по узкой темной лестнице спустилась вниз и очутилась на улице.

На дворе была ночь. Фонарщики зажигали уличные фонари. Разношерстная толпа окружила ее. На улице Толедо вообще, а вечером в особенности, все время сновали разные подозрительные личности, хотя проходили иногда и деловые люди, купцы или работники. Тут шли цыгане, искавшие ночлега, там раздавались громкие крики погонщиков мулов, еще дальше какие-то подозрительные фигуры торговались и спорили с женщиной. Амаранта ничего не видела, ничего не слышала. Она бежала, крепко прижав к себе ребенка, мимо низких домов прямо к старинным большим городским воротам

Одно желание наполняло все ее существо. Она хотела увидеть своего возлюбленного, от него самого услышать, отчего он не прислал ей ни слова, ни поклона, никакого иного знака своей привязанности. Сомнение боролось в ней с надеждой, и она хотела, чтобы, наконец, закончилась эта борьба. Она еще не могла поверить в то, что он изменил ей, забыл ее, хотя Изидор при всяком удобном случае намекал ей на это; она все еще верила ему, верила в несуществующие задержки и препятствия. Однако ужасный страх, иногда овладевавший ею, ясно доказывал, что подозрение уже поселилось в ней. Она хотела знать, что ее ожидает, хотела покончить с неизвестностью.