Анна Австрийская, или три мушкетера королевы. Том 2 - Борн Георг Фюльборн - Страница 19

Нинон велела горничной зажечь лампы в соседней комнате и привести туда Калебассе.

Ришелье поцеловал маленькую ручку Нинон и вышел к Калебассе, встретившему его низкими поклонами.

— Я должен сейчас сообщить все вам, — сказал он, — я не могу быть спокойным, до завтра ждать никак нельзя.

— Что же вы такое узнали, любезный друг? Папа Калебассе поклонился, и лицо его просияло.

— Ваша эминенция, вы останетесь мною довольны.

— У вас такое серьезное лицо, что случилось?

— Мне, наконец, удалось сегодня узнать, кто были те двое вельмож.

— Разговор которых вы тогда слышали? Папа Калебассе таинственно кивнул головой.

— Я их, наконец, опять видел сегодня.

— Где?

— Они шли в Люксембургский дворец.

— А!.. У них там должно быть много дел.

— Союзники… — сказал с интимным жестом, понизив голос, папа Калебассе.

— Что? Союзники? Что это значит?

— Заговор, ваша эминенция!

— Может быть, вы и не совсем ошибаетесь, — сказал, улыбнувшись, Ришелье. — Но как же вы это узнали?

— В Люксембургском дворце что-то затевается, ваша эминенция, — сказал Калебассе, делая многозначительное лицо и понижая голос, — там заговор составляют.

— Простите меня, вы думаете?

— Против вашей эминенции.

— Кто же были двое вельмож, которых вы тогда подслушали?

— Увидев сегодня, что они опять идут во дворец, я побежал к дворецкому и спросил, не возбуждая в нем подозрения, их фамилии.

— С чего же вы начали, друг мой?

— Я предложил ему дыни, он их очень любит, разговорился с ним и выспросил его обо всем.

— И кого же он назвал?

— Я отлично запомнил их имена, ваша эминенция! Один был маркиз де Сен-Марс, а другой его приятель — господин де Ту.

Глаза Ришелье сверкнули… доказательство, что известие заинтересовало его.

— Дворецкий не ошибся? — спросил он.

— Нет, ваша эминенция, его слова подтвердились: эти господа были у герцога Орлеанского.

— Теперь скажите мне, любезный друг, как вы узнали о заговоре?

— Я недавно слышал разговор этих господ, ваша эминенция, а сегодня узнал, что во дворце старой королевы нечто затевают. У них там создаются разные планы, ваша эминенция. Они хотят свергнуть вас.

— Вы преувеличиваете, любезный друг! На чем вы основываете свои догадки?

— Не могу объяснить вашей эминенции этого, но такой умный человек, как вы, сразу должен понять в чем тут дело, когда знатные вельможи ведут такие разговоры и сходятся в Люксембургском дворце.

Ришелье невольно улыбнулся.

Он больше узнал из слов старого фруктовщика, чем тот предполагал.

Кардинал видел на придворном балу насмешливые улыбки Сен-Марса, де Ту и понял, что они против него.

Ему ведь известны были тайные планы королевы-матери и герцога Орлеанского, их тайные встречи с герцогом Бульонским и другими гражданами.

Он узнал, что маршал Марильяк был в Люксембургском дворце и в то же время отказался сообщить ему о результате смотра. Все это, вместе с тем, что сообщил фруктовщик, заставляло серьезно отнестись к известию о заговоре.

— Благодарю вас за услугу, — сказал он папе Калебассе, милостиво подавая ему руку, которую тот поцеловал, — продолжайте следить и завтра и послезавтра приходите сообщить все, что узнаете, ко мне в отель. Я награжу вас за труды!

Ришелье отпустил осчастливленного фруктовщика и вернулся, как ни в чем не бывало, к Нинон Ланкло. Она стала расспрашивать его.

— Нашлись кроты, — сказал он, садясь возле нее, — желающие рыть мне яму, но, я думаю, что они сами в нее попадут. Это, однако же, не должно мешать нам, дорогая Нинон.

Я не позволю портить себе часы, которые провожу здесь с вами. Спойте мне одну из ваших хорошеньких песенок и дайте возможность поблагодарить вас за это поцелуем.

Нинон мило улыбнулась и стала петь.

X. АННА АВСТРИЙСКАЯ ПРЕКРАЩАЕТ ДУЭЛЬ В ЛУВРСКОЙ ГАЛЕРЕЕ

После продолжительной тяжелой болезни королева, наконец, встала с постели и пока еще ничего не знала о подробностях своих родов. Доктор запретил окружающим слишком много говорить об этом.

Опасность, в конце концов, совершенно миновала. Анна Австрийская уже была в церкви и благодарила Бога за выздоровление и за рождение малыша. Маленький принц был здоров и весел, королева почти не отходила от него.

Она еще на принимала официальных поздравлений, — но пришел день, когда нужно было исполнить эту скучную, и в то же время неизбежную, старинную церемонию.

В числе первых должен был явиться с поздравлением кардинал Ришелье, а встреча с ним была ей особенно неприятна. Она чувствовала, что приветствия его неискренни и не любила встречаться с ним.

Людовик все больше и больше прислушивался к бесчисленным наговорам, вследствие которых и в нем самом постепенно зародилось неприязненное чувство к Ришелье, заговорщики считали это достаточным для начала действий.

Они рассчитывали, что король не будет мешать им и даже сам, в душе, желает удаления властолюбивого кардинала.

Королева всячески поддерживала эту неприязнь короля, она втайне была на стороне готовившегося против кардинала заговора.

И это было так понятно с ее стороны. Кардинал много заставлял ее страдать и сделался заклятым ее врагом.

Свергнуть его — было ее сокровенным желанием.

А между тем, ей приходилось принимать и его, и его приверженцев, получивших от него высокие должности. Это было невыносимо.

В той части галереи, что вела к флигелю королевы, в последнее время каждый день дежурили мушкетеры Милон, Этьен и маркиз.

С тех пор как король назвал их мушкетерами королевы, они были назначены для исключительной службы при ее величестве.

На Анну Австрийскую успокоительно и как-то благотворно действовала мысль, что у нее под рукой есть постоянно три надежных человека.

Милон поправился от ран и мог выходить на службу, но по бледному, похудевшему лицу его видно было, что он перенес тяжелую болезнь.

Он выздоровел благодаря уходу, которым его окружали в замке, — а главное, благодаря любовной, неусыпной заботе Белой Голубки, снова затем вернувшейся в кладовую, к господину Пипо, не приняв от Милона ничего, кроме благодарности.

Теплое участие, сначала вызванное в нем Белой Голубкой, превратилось постепенно в искреннюю любовь. Его привлекала к ней не одна хорошенькая наружность, но, главным образом, невинность, прямота и благородное сердце, которое он лишь во время болезни имел возможность понять и оценить.

Опытный глаз старухи Ренарды скоро подметил, что не только господин Милон очень заинтересовался Белой Голубкой, но и она также таит в душе чувство, посильнее сострадания к его мучениям.

Кто так самоотверженно ухаживает, как Жозефина, — говорила про себя старая Ренарда, — у того сердце заговорило!

Все это было бы хорошо, — думала она, — если бы только Жозефина была знатного происхождения и имела бы родословную, как выражалась старуха. А то ведь девушка совсем не пара барону де Сент-Аманд, мушкетеру ее величества королевы.

Она не знала сначала, как бы это половчее разъяснить. Маркизу говорить о подобных пустяках — нечего и думать, хоть он и был самим воплощением добропорядочности.

Старуха, однако же, нашла выход и при первом же удобном случае открыла свою тайну виконту, когда он, придя навестить товарища, увидел и узнал Жозефину.

Этьен улыбнулся, когда словоохотливая Ренарда стала говорить ему о своих опасениях, но с Милоном он еще не переговорил об этом.

Сегодня, гуляя с товарищем по галерее, виконт как раз мог начать этот разговор. Маркиза еще не было.

— Королева будет сегодня принимать поздравления двора, — сказал Этьен, — и мы будем иметь удовольствие приветствовать его эминенцию.

— Что нам до кардинала! — ответил Милон. — Мне ужасно противны и он, и его гвардейцы, и уж я найду способ отомстить негодяям за удары, которыми они меня свалили.

— Не могу осуждать тебя, Милон, и думаю, что возможность скоро представится. Узнаешь ли ты двоих гвардейцев, оставшихся в живых?