Синеокая Тиверь - Мищенко Дмитрий Алексеевич - Страница 4

Он не оставил раскаявшуюся грешницу и божественной красоты женщину без своего благочестивого внимания: Феодора из актрисы и нищенки стала василисой империи, а императору – верной женой.

Если раньше Феодора всех удивляла своим беспутством, то теперь, став императрицей, изумляла своим благочестием. Все пламя сердца своего (а оно у нее было способно на великую, поистине щедрую любовь) отдала мужу своему, божественному императору Византии Юстиниану, была ему другом в семье и советчиком в делах государственных, настаивала на строительстве храмов для подданных, домов для бесприютных, настояла на пересмотре законодательства, прежде всего в пользу Церкви. Приложила немало усилий, чтобы существующий в Константинополе дом Сампсона стал примером отцовской заботы василевса о гонимых и голодных, униженных и обездоленных. Поговаривали, что Феодора, будучи когда-то совершенно равнодушной к религиозным распрям в Константинополе, стала непримиримым врагом ереси, что именно она водила рукой Юстиниана, когда подписывался эдикт о преследовании манихеев, иудеев, самаритян, язычников – всех, кто сомневался в православии и позволял себе вероотступничество.

Так или иначе, а надев диадему императрицы, облачившись в величественную тогу, Феодора увидела, как идет ей, женщине неземной красоты, и тога, и диадема, увидела и ощутила, как приятен вкус власти. Еще бы, нищенка, в прошлом танцовщица, женщина, которая отдавалась каждому, теперь вознеслась высоко, стала той, которая находится при императоре и повелевает с помощью Божьей всей империей. Как тут не гордиться и не поиграть в благочестие?.. Пользуясь особым расположением Юстиниана, да что там расположением – божественным преклонением, готовностью везде уступать и во всем подчиняться, Феодора от советов августейшему и влияния на него перешла к решительным действиям и поступкам: начала принимать в Августионе чужеземных послов, переписываться с императорами, шахами и королями. Почувствовав, что короли теряются перед ее умом, а послы – перед женской привлекательностью, не колебалась: когда нужно было, пускала в ход лесть, хитрость, соблазняла, не скупясь на обещания, и добивалась своего.

Откровенно (по крайней мере, при василисе) радовался ее успехам император, дивился им совет, но больше всего были поражены стратеги и воины императорской армии. Шутка ли, десятки лет бились с воинами Ирана, хотели и не могли достичь перемирия с ними, а василиса взяла да и примирила, более того, свела этих из покон века враждующих предводителей двух держав вместе и так покорила их этим, что они вконец растрогались и подписали между собой вечный мир. Облегченно вздохнуло войско, народ византийский, вздохнула, казалось, сама земля.

Во всяком случае, когда он, Хильбудий, оказался во время тех памятных событий в Константинополе, потом и в Августионе, радостное воодушевление царило в охлосе и в сенате. И никого не интересовало, чем приворожила императрица послов Ирана, что на них больше повлияло, красота или ум василисы? Славили ее, опьяненные успехом, называли божественной и преклонялись перед ее мудростью.

До сих пор Хильбудию не доводилось видеть императрицу, и он не знал, кто такая Феодора. Удовлетворен был тем, что рассказывали другие. Когда же увидел, потрясению его не было границ… Боже праведный! Да это ж и есть та самая Феодора, которую он знал в молодости, с которой делил амурные страсти на вилле своего товарища Ксенофонта. Конечно, та Феодора была совсем юной, и все же сомнений быть не могло: это она. То же мраморно-белое лицо, те же огромные карие глаза и голос… Другого такого слышать ему не приходилось… Если бы знал в свое время, что привезенная ему еще не тронутой девчушка – артистка из цирка – будет василисой Феодорой… он мог бы тешить себя мыслью: судьба не во всем отказала ему, молодому центуриону императорского войска…

Хильбудий, видимо, выглядел очень растерянным, встретившись в Августионе с василисой. И императрица обратила внимание на его смущение и заставила терзаться мыслью: что больше значило, когда речь шла о новом наместнике Фракии и защитнике северных рубежей империи – его заслуга в войне с Ираном или воля василисы Феодоры – выставить стратега Хильбудия подальше от Константинополя, а вместе с ним и тех, кто знает о ее происхождении? Ведь недаром говорят, что бывшая артистка и куртизанка стала подчеркнуто верной своему мужу. Она преданна и жестоко, без тени сомнения расправляется с возможными своими соперницами и с теми, кто хоть как-нибудь может скомпрометировать ее в глазах Юстиниана, повредить как особе высокотитулованной и благочестивой. Константинополь – город сплетников, это всем известно, как и то, что сплетни имеют лишь тогда особый привкус, когда касаются особ высокопоставленных. Однако то, что сделала Феодора с рабом-варваром, который, к своему несчастью, находился при дворе, не сплетня. Помня, что придворные обратили внимание на ее мимолетное расположение к рабу-красавцу, она приказала сначала высечь его, а потом выслала в такие края, из которых никто не возвращался.

Говорят, что произошло – то произошло, неожиданностей как не было, так и не будет. Но все-таки интересно было бы знать: по воле Феодоры очутился Хильбудий в полуварварской Фракии, на обороне северных границ, или по воле императора? Власть для василисы превыше всего, она не может рисковать ею и поддаваться искушениям сердца, молодости и красоты. А все же?.. Где ее ум, если это так?.. Пусть выслали красавца варвара, стратега Хильбудия, чтобы, не дай Бог, не скомпрометировали перед августейшим. Но куда она денет весь Константинополь?.. Город знает, какой была в молодые годы Феодора…

Император говорил, назначая его, Хильбудия, наместником Фракии: «Ты моя правая рука в северных землях империи, военачальник и властелин целого края. Народ, богатство этих земель на твоей совести. Властвуй, как знаешь, и делай, что хочешь, одного не забывай: Дунай должен быть недоступен для варваров».

Этим вроде бы многое сказано, такое доверие должно утешить… А Хильбудий не уверен, что есть основания успокаиваться. Знает: желающих на фракийское наместничество хватало, патриции и стратеги оплачивали эту должность солидными взносами, подкупали тех, от кого зависело назначение, а послали Хильбудия, который хотел бы находиться со своими легионами в Константинополе. Там расквартированы ныне вернувшиеся с войны войска. Почему же так произошло?.. Почет ему как стратегу или изгнание? Если почет, есть надежда, что возвращение в Константинополь возможно, если изгнание – прощай надежда навсегда.

Грустно тебе, стратег, не хочется думать о крепостях на Дунае, о каких-то варварах, которые постоянно им угрожают. А что поделать? Ездишь, осматриваешь крепости, манипулы в них. Задницу набил уже этими путешествиями по границе, и не скажешь себе: хватит. Потому что варвары – они и есть варвары, шутить с ними не приходится, если они вторгнутся, не кому-нибудь, а тебе, наместнику Фракии, придется выходить на поле брани. А опозориться после успешных походов на персов не хочется.

– Это земли склавинов? – нарушил молчание Хильбудий, обратившись к попутчику – центуриону, которому поручено сопровождать его со своей центурией до ближайшей крепости на Дунае.

– Нет, стратег, это уже земли антов.

– Вот как? И давно они начались?

– От крепости Туррис.

Надоело молчать в этом затянувшемся и неудобном путешествии, поэтому не удержался и спросил:

– И богатые земли?

– Не бедные. Под одним небом живут задунайские анты и люди нашей Мезии. Есть где и хлеб растить, и стада пасти. Побольше только леса, воска и меда. А золота, как и творения рук людских – храмов да храмовой роскоши, – искать бесполезно. Убогие халупы имеют – и только. Если по чести, то главное богатство этих земель – сами анты. Высокие, сильные и в работе ловкие.

– А воины из них какие? Такие же, как и склавины?

– Такие же, если не лучше. И мудрости да изобретательности у них хватает. Сегодня сотворят одно, завтра – совершенно другое, такое, что и предугадать невозможно.