Синеокая Тиверь - Мищенко Дмитрий Алексеевич - Страница 34

Внук слушал и слушался. Уже потом, как усадили за стол, спросил:

– Уже одна седмица осталась до светлой пятницы?

– Верно, всего одна седмица.

– Жалко, что я не увижу царевну.

– А может, и увидишь, соколик. Прозреешь и увидишь.

– Если бы. Знал бы, раньше бы насмотрелся. Она, бабуся, будет в тот светлый день такой, как всегда, или нет?

– Ну что ты! В этот день царевна выйдет обновленной.

– В море-океане умоется?

– А где же еще?

– Не пойму что-то, бабушка Доброгнева. Вы ж говорили, солнце каждый вечер прячется в море-океане и каждое утро выходит оттуда не таким жарким.

– Говорила, потому что это так: обновляется оно каждый день. А все же каждодневное обновление – не то, что годовое. В светлую пятницу царевна Золотая Коса, Ненаглядная Краса купается в молоке дожденосных дев, а это не то, что в обыкновенном. Слышал, как гремит-громыхает бог-громовик, когда приходит пора весеннего слюба? Это он ищет в поднебесных водах океана одну из своих избранниц. А найти не всегда удается. Поэтому и гневается. Носится по небу и смотрит-высматривает. А уж когда увидит, как вынырнет какая-то из них да блеснет на солнце белыми, словно жемчужины морские, персями, и совсем взбесится, бурей гонится за тем облаком-девой, а настигнув, хватает в огненные объятья, пронизывает молнией. Тогда и бурлит-клокочет в море первое слюбное молоко. Обновляется, купаясь в нем, морская царевна, хватает его и для обновления матушки-земли. Видел же, как засевает нивы дождь? Так знай: это плодоносное семя слюбного единения бога-громовика с полногрудыми девами поднебесья. Ранние эти дожди смывают снега, а вместе со снегами и грязь, исцеляют землю после лютой зимы и возвращают ее к жизни.

– Исцеляют? Бабушка, значит, дождь и есть живая вода поднебесная?

– Целительная, внучек. Всего лишь целительная. Живая на острове Буяне. Правда, и она выпадет с дождями. Ты только не горюй, если не прозреешь сразу. Чаще всего бывает, что живой водой трижды нужно брызнуть в глаза, чтоб они снова стали зрячими.

– Ой, так долго придется ждать?

– Может, сразу прозреешь, а может, и нет. Будь терпелив. Нужно, что поделаешь. За терпение боги и посылают благодать свою. Княжич Яровит не то терпел, прокладывая путь к своей избраннице, но все вынес и проложил.

– Яровит? Это кто же такой, бабуся? Откуда он?

– Из дальным-дально, соколик, из седой древности. А жил неподалеку от нас, под горами Карпатскими. Когда – никто точно не знает. Одно осталось в людской памяти: витязем был непобедимым и самым красивым на все предгорье. Сам, без дружины, выходил против чужой рати и рубил ее мечом-самосеком до тех пор, пока враги не показывали спину. А больше всего ценил правду. Невинного не обижал, убогого не обходил. Пахал землю, ходил на охоту, жилье построил над речкой. Так и жил бы, наверное, на радость старикам своим да другим людям, если бы не заговорила в нем Лада и повела навстречу той, что ждала-высматривала его, своего суженого.

Княжич и до этого не раз бывал в горах и долинах земли своей и во время охоты, и просто из интереса. А еще выходил на границы, когда трубили тревогу: «Вставай, Яровит, спеши, Яровит! Тати идут на нас с чужого края!» В тот день, когда в нем заговорила Лада, добрался до самых гор. Поразился их крутизне и подумал: «Одолею ли?» И чем выше забирался, тем сильнее было желание преодолеть высоту. А взобравшись на самую вершину и глянув по ту сторону перевала, не удержался от искушения спуститься в долину, разузнать, кто и как живет там, за крутыми горами.

На него не обращали внимания, пока не добрался до жилья властелина и не представился:

«Я княжич Яровит с берегов Прута. Хочу видеть хозяина острога и властелина края».

Только тогда удивились и захлопотали.

«Яровит? Тот, о котором идет по свету слава, как про чудо-витязя, который сам-один выходит против рати и побеждает?»

Видел, все испуганы вконец, и не только челядники. В тереме властелина тоже смотрели на него испуганно. Все время спрашивали: как же он перебрался через такие горы? Возможно ли перейти их, да еще с конем?

А пока княжич Яровит вел беседу с властелином загорья, в соседней с гридней светлице стояла перед своей матерью дочка властелина, растерянная и поникшая.

«Ты больна? Тебе плохо?»

«Да, матушка. Плохо, и очень. Но не потому, что больна».

«Тогда почему же?»

Не решалась открыться и еще больше страдала от этого.

«Там… – решилась наконец и залилась румянцем. – Там, у отца, сидит витязь, люб он сердцу моему, давно вижу его и во сне и наяву».

«Господи! Что слышу от тебя?»

«Матушка моя! – заплакала девушка и упала на колени. – Матушка добрая и золотенькая! Не гневайтесь на меня и не наказывайте меня. Потому что ничто не поможет. Лучше сделайте так, чтобы витязь этот остался у нас на ночь и потом, до тех пор, пока не признаюсь ему, от чего сгораю. А если, матушка, не найдете способ задержать его в нашем остроге, то там, в водовороте речки, найдете свою дочку».

Хозяйка испугалась и встревожилась не меньше, чем ее Жива. Да и где найдешь такую мать, чтоб была врагом своему дитяти. И пошла в гридницу, и заговорила гостя. А беседуя, поняла, что другой такой пары, как ее дочка и этот витязь, не сыскать во всем белом свете. Они, словно два цветка в саду царь-девицы, будет горе, и большое горе, если не останутся вместе.

И увивалась около гостя, и к столу приглашала. Когда же согласился отобедать, поспешила накрыть стол, позвала на трапезу мужей острога, семью свою, и среди них – привороженную чужинцем Живу.

Там он и увидел ее впервые, а уж как увидел и заговорил, понял: вот кто призывал его через горы, поэтому не стал медлить за трапезой и сказал девушке, что не возвратится за горы без нее.

«Я согласна, витязь, назваться твоей женой, – ответила ему Жива, – но ставлю одно условие: сделай так, чтобы могла ездить через горы к отцу-матери в гости».

На все соглашался и обещал. Почему бы и не пообещать? Земля его хотя и за горами, но не за далекими. По эту сторону гор отец Живы соберет народ, проложит путь до самого хребта, по ту – это же сделает его, Яровита, отец. А с перевалом и сам управится. Что ему, витязю, при молодости и силе? Или не сможет разрушить камень, или не сровняет гору?

Так мечталось, да не так вышло. Уже заканчивал дорогу через гору, как почувствовал страшную жажду. А неподалеку – слышно было – шумел, маня своей прохладой, поток. Вот он и пошел туда напиться. Долго и сладко пил, потом сел на коня и погнал его к отцовскому и материному жилью над Прутом. Не ощущал в себе каких-то перемен, ничего странного не замечал за собой. Подъехал к отцовскому жилищу, постучал в ворота, а его не пустили во двор.

«Кто ты?» – спросили через оконце.

«Разве не видите? Яровит!»

«Проезжай мимо, человече, если выдаешь себя за Яровита. Наш Яровит – молодец из молодцев, а ты, не будь сказано к ночи, сыч из пущи и старец под сто лет».

«Что ты мелешь? – разгневался Яровит на челядника. – Позови князя, если тебе сычи снятся».

«Нет нужды звать».

«А я велю: зови!» – громыхнул булавой в ворота.

Послушался челядник, пошел в дом, и оттуда появился вместе с князем-отцом. «Голос вроде Яровита, – говорил, идя следом, – а лицо – страшно и говорить какое».

Князь тоже вначале приоткрыл окошко, посмотрел через него и, как челядник, спросил у Яровита: кто он, чего хочет.

«Вы что, отец, – хотел возмутиться Яровит, а получилось жалобно. – Шутите со мной или заколдовали вас тут всех? Говорю же, Яровит я, сын ваш!»

Князь приоткрыл окно, слышно, разговаривают с челядником: «Не только голос, конь тоже Яровита. А в седле чужой и страшный человек. Что же делать? Боги светлые и боги ясные, подскажите, что делать?»

И думал дольше, чем следовало, и колебался больше, чем пристало князю, а потом сказал: «Переночуй, муж, где-нибудь, а к нам приедешь завтра, как настанет день».

«Да разве сейчас глубокая ночь?» – хотел было крикнуть Яровит, но не крикнул, больно стало ему, да так, что и голос пропал.