Синеокая Тиверь - Мищенко Дмитрий Алексеевич - Страница 13

Миловида подошла к дереву, которое показалось ей похожим на божью обитель, и застыла перед ним, умоляюще протянув к нему руки:

– Матушка-природа, Лада всесильная и всеблагая! Прогоните из Божейкина сердца все злые намерения, если они есть. Зародите в нем горение, кипучее желание, силу, которые дают сердцу буйность молодецкую, а мыслям – желания-крылья. Пусть они вознесут его в ту высокую высокость, с которой открывается даль необъятная, где зарождаются прекрасные стремления быть ныне там, где и Миловида, любоваться тем, чем будет любоваться она. Уповаю на тебя, богиня Лада: пусть будет так, как я хочу!

Постояла, пристально вглядываясь в дупло-жилище, и повернулась, собираясь уходить. Но вдруг вспомнила про громовую воду, которая бьет из-под корня стародуба, и снова остановилась, посмотрела в сторону взгорья.

– И тебя прошу, водица быстрая, водица чистая, водица громовая. Ты бежишь-спешишь туда, где дом лада моего. Не обойди той тропинки, на которую ступит его ноженька, на которую он бросит взгляд. Понеси к нему, божья водица, мою тоску-муку, которая ни на минуту не покидает меня, гнетет и печалит. Неси, водица, мою любовь к молодцу Божейке, омой его тело, донеси мои желания до его сердца. Как ты, водица, кипишь-закипаешь на камне белом, так и душа Божейки пусть кипит-томится, пламенем горит. Жду его, поджидаю, сердцем желаю. Пусть придет и успокоит.

– Я здесь, Миловидка!

Не поверила, наверное, что это человеческий голос, быстро оглянулась, даже попятилась. А увидев среди деревьев Божейку, словно окаменела, стояла и молчала.

– Ты?!

– Я, лада моя. Прибыл, как и обещал.

– Боги!.. Боги!.. – простонала девушка и, обессилев, стала опускаться на землю.

На пригорке, у леса, собралась вся молодежь городища. Были тут мужья с женами, которые сами еще совсем недавно ходили в молодцах и девках, но все же больше пришло парней и девчат, весь выпальский цвет, ведь это прежде всего их праздник. Нынче сошла к ним с поднебесья покровительница влюбленных – богиня Лада, а завтра выйдет из-за океан-моря Ярило и зальет землю ослепительным, животворным светом. От этого света-тепла, от пролитого плодоносного дождя пробудится мать-природа, буйно разрастутся цветы и травы, а в сердце человеческом забушует надежда-ожидание. Поэтому так весело на пригорке в лесу, не стихают там визг и смех. Парни вынесли и поставили на видном месте Мару – соломенное чучело зимы, бабу, одетую в пеструю плахту и старый байберек, на голове – платок, завязанный спереди и нацеленный кверху острыми рожками. Наверное, над этими рожками и смеялись в кругу.

– Посмотрите, на бабу Кобыщиху похожа!

– На ту ведьму?

– Ну!

– А и правда похожа!

Снега уже не было, поэтому в руки хватали комья земли и бросали в Мару.

– Прочь от нас, злющая! Прочь!

Когда комья летят мимо, парни огорчаются, когда попадают, особенно по соломенной башке Мары, – взлетает смех к небу. А смех такой громкий и такой раскатистый, который может произвести только молодая и сильная грудь.

Но вот утихомирились понемногу, по крайней мере старшие. Тогда Мстивой, которому выпало править на празднике, выхватил из костра головню и поджег Мару. Дым и гарь поплыли долом. Но люди не обращают на это внимания. С шумом и веселым гиканьем парни подбрасывают ветки в огонь и горланят еще веселей, когда столбом взлетают к небу искры.

Девушки становятся в круг, ведут хоровод и припевают:

Одна песня сменяет другую.

Еще там, в городище, парни выбрали среди девушек лучшую: ту, что и лицом красна, станом гибка, словно березка. Женщины нарядили ее в белые праздничные одежды, надели на вымытые любистоком и распущенные по плечам косы венок из купав, посадили на белого коня, дали в руки сито с выпеченными, золоченными медом жаворонками и сказали:

– Нынче ты Добромира, невеста Ярилова, Весна. Поезжай в поле и одари всех своими дарами.

Пока девушки, которые сопровождают разукрашенную Весну, поют: «Дай нам ржи и пшеницы…», Весна раздает подарки, приглашает поселян к яствам, выставленным на белом полотне. Там и хлеб, и печенье, пироги, мед пчелиный и корчаги с хмельным. А еще – вепрятина, лосятина, зажаренные тетерева. Хватит всем и на всю ночь. Первыми, как и положено, усаживаются мужья с молодицами. Им негоже начинать праздник с танца – будут танцевать, когда захмелеют. Потому и не отказываются от яств и кубков и потчуют друг друга, а здравицы провозглашают в честь матери-весны, всеблагой Лады, богини слюба и перелюба. Да, да, и перелюба. Ведь среди мужей Выпала немало и таких, которые пришли праздновать с одной, а угощаются с другой, с той, которую хотела бы воля, да не сулила доля. Так где же угомонить ее, змею-присуху, как не на празднике Ярилы?!

А костры горят – не угасают, взвиваются ввысь, плывут долиной. И песня не утихает, и шум-гам идет и идет полями-перелогами, полями-выпалами. От веси к веси, от края и до края, на весь славянский мир.

слышится из круга песняров, а где-то в другом конце веселья взлетает еще громче и оживленнее:

– В «гори-дуба»! Идемте играть в «гори-дуба»!

Парни, откликаясь на этот призыв, выхватывают из круга своих избранниц и увлекают их, веселых, разгоряченных хмелем или только играми, туда, где собирается цепочка желающих играть. Становятся парами, ждут не дождутся, когда урядник выломает палку и позовет мериться: кому в паре стоять, кому пару искать. Миловидка и Божейко, как самые молодые, не рвались вперед, так как ни он, ни она еще не играли в «гори-дуба» и толком не знали, что и как. Когда начнется игра, присмотрятся, а тогда уж вступят в игру.

– Божейко! А ты чего мнешься? – позвал Мстивой-распорядитель. – Иди и меряйся, если не хочешь остаться последним.

Палку он вырезал длинную, и тем, которые меряются, приходится дотягиваться до верха. А это уже повод для насмешек и шуток. Ну а где повод, там и хохот.

– Не все то большое, что очень высокое.

– Разве?

– Да. Один говорил: высокий до неба, да не очень нужен.

– Не один, а одна. Ты это хотел сказать?

– Может, и это. Почему бы и нет.

Но вот среди тех, кто мерялся, остался один, кому выпало гореть. Парни с девчатами опять стали парами, ждут, затаив дыхание. Но парубок-неудачник и виду не подает, что недоволен: ходит перед всеми гоголем, хорохорится, наконец становится на указанное ему место и, подбоченившись, кричит что есть мочи:

– Горю, горю, дуб!

– Из каких яруг?

– Из выпальских!

– Чего ж ты горишь?

– Красну девицу хочу.

– Какую?

– Тебя, молодую!

Парень и девушка, которые стояли первыми, срываются с места и бегут, каждый своей стороной, туда, где выстроились пары. Тот, кто горел, норовит догнать девушку-беглянку и схватить ее до того, как она возьмется со своим избранником за руки. Да не на ту напал. Девушка бежала быстрее и успела-таки встать на безопасное место.

Игра повторяется. И один раз так, и другой, до тех пор, пока какая-то из девушек не замешкалась и не попала в объятия того, кто горит желанием любви.

Визг сменяется смехом, таким дружным, таким заразительным, что все возле яств замирают на мгновение, прислушиваясь к тому, что происходит у играющих. Но только на мгновение. За столом свои разговоры, смех. И игры свои. Один ластится к соседке, другой спаивает соседа или сам упился и улегся здесь же, третий подозревает что-то за женой, хмурится или хватает ее, словно татя на татьбе, за руку и приказывает: