Азов - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 99

Алеша Старой поблагодарил Богдана за эту помощь. Когда Старой собрался в путь, Богдан сказал:

– Начнете рушить крепость Азов – пришлю вам подмогу с моря – пять тысяч запорожцев на легких чайках. Нам с турками теперь вина не пить!

Старой вернулся на Дон скоро. Атаманская кибитка Татаринова кочевала тогда между Донцом и Доном. Там были лучшие пастбища для лошадей.

Войско, разбившись на мелкие ватажки, заметало следы… Шли подготовительные работы. По ночам велись подкопы под стены главных каланчей Азова. Казаки прорывали широкий ров, чтоб, миновав каланчи и крепость, беспрепятственно выйти в море. Ночью выносили из-под каменных стен подкопанную землю и высыпали ее в Дон, а днем, охраняемые сторожевыми наездниками, спали, скрываясь в камышах и на болотах.

Бабы из Черкасска подвозили войску на подводах, на легких стругах и на конях еду, вино и брагу. Вместо атамана у баб была деловитая Ульяна Гнатьевна. Куда ни глянет казак – Ульяну заприметит. То на Дону гребет веслом, то на коне верхом скачет к Татаринову за приказаниями, то по затонам баб с сетями наряжает. Все бабы по берегам Дона пекут, стирают, шьют, скотину режут, мясо сушат для войска. На свой хребет и на цепкие руки казачки навалили столько дел, что даже казаки давались диву. И помощниц у Ульяны было немало: тысячи казачек, и все – переверни весь свет, таких не найдешь. Без ропота, без слез несли они тяжелую работу. Иные бабы и плакали, но горючие слезы их были о тех, которые сложили честно головы. Детвора, что постарше, пасла скотину, – им было что пасти: одних коней у донского казачества было в ту пору тридцать тысяч.

Лазутчикам к кибитке атамана хода не было. Их перехватывали сидевшие в засадах казаки, ловили бабы на дорогах, хватали мальчишки в камышах.

Каким-то неведомым путем к Татаринову пробрался под видом казака ученый болгарин Любен Каравелов. Он рассказал Татаринову, что уж много лет турки разоряют болгар, притесняют и унижают. Любен говорил и плакал. За двести лет турецкого владычества чего только не вынесли болгары; их продавали в Крым татарам, везли их в Турцию, на остров Крит и в Македонию.

– Рассеяли болгар по белу свету, яко пепел, – рассказывал Любен. – Все христиане будут сердцем с вами, степные братья!

Каравелов вызвался строить вместе со стенопроломщиками фортецию, ретраншементы, циркумпалации… Он знал, как строятся апроши, шанцы, как готовиться к осаде крепости. Он знал историю народов, живущих на Балканах, и хотел помочь им сбросить гнет турок.

Старой сказал болгарину:

– Ученый ты человек, Любен. Дело тебе у нас найдется. Иди в Черкасск, в мою землянку, и там живи до времени.

Любен пошел в Черкасск.

Пришел затем в кибитку грузин. Казаки заметили на дороге его войлочную шляпу и привели в кибитку в то самое время, когда в ней обедали атаманы. Грузин снял шляпу и поклонился.

– Садись-ка, добрый человек, – сказали атаманы. – Откуда ты идешь? Куда путь держишь?

Грузин молчал и разглядывал убранство атаманской кибитки. А убранство ее составляли: кувшин с водой возле двери, грузинской работы стол-треножник, на котором Нечаеву приходилось писать указы и приговоры, скамья, четыре ковра из Астрахани, четыре шелковых подушки, четыре шандала для свечей, сабли да ружья.

Грузин присматривался ко всему так, словно он отыскивал свое.

– Ты что-то потерял? – улыбаясь, спросил Татаринов.

– Грузию патирял! Панымаешь? – горячо сказал гру­зин, шагнув вперед. – Была у нас великая страна – Грузия!..

Иван Каторжный ответил:

– Как не знать! Ходили мимо Грузии в своих стругах да чайках.

– Ты панымаешь?.. Кахетия, Имеретия, Карталиния… Самцхе-Саатабаго!

– Не понимаю, – промолвил Старой.

– Зачем нэ панымаешь!.. Всю Имеретию и Саатабаго пожрал один шакал!

– Не понимаю! – проговорил и Татаринов.

– Зачем нэ панымаешь?.. Всю Карталинию и Кахетию пожрал другой шакал!

– Объясни получше, – сказал грузину атаман Каторжный. – Растолкуй!

– Зачем нэ панымаешь? Сафат Сафатович – один шакал! Турецкий Амурат – другой шакал! Два хищных шакала все скушали! Грузины храбро бились, их много полегло, но проклятые шакалы нас одолели.

– Ге! Брат грузин! Все поняли! – воскликнули атаманы. – Загадками ты нас попотчевал. Ты так бы и сказал сразу: персидский шах нещадно вас дерет, а турский султан вас пуще обдирает.

Грузин сказал, улыбнувшись:

– Теперь один шакал грызет другого шакала…

– Тебя-то как величают? – спросили атаманы.

– Георгий Цулубидзе.

– Вот что, Егор: казаки донские взялись все за ружья, да маловато пороху у нас, поисхарчились в битвах, – сказал Татаринов.

Грузин тотчас же заявил:

– Пороху, хотя б немного, пришлем из Грузии… – Он достал из-под полы сосуд с грузинским вином. Старое, доброе вино атаманам понравилось, развеселило их головы, разгорячило кровь.

Выпив вина, атаманы запели песню, а грузин, не зная слов, им подпевал:

– А доброе у тебя вино, брат грузин! – сказал Татаринов. – Нет ли у тебя еще такого вина в запасе?

– Вино есть! – ласково сказал грузин. – В Кахетии вина много.

– Кахетия далеко, – сказал Каторжный. – Ты бы нам тут достал такого вина.

Грузин полез в широкие штаны и вытащил оттуда синюю бутылку.

– Когда в Азов приеду, – сказал он, – то привезу вам вина столько, что хватит всем не только пить, а умываться. Не я один – еще Гергибжанидзе сказал: все исповедующие Христову веру грузины, смело сражаясь, нанесли большой урон своим врагам, но не одолели их. Султан и шах поделили Грузию между собой. Панымаешь?

– Как не понять! – сказал Старой.

В дверях кибитки крикнул казак, стороживший вход:

– Гей! Атаманы! Мурзы коней пригнали – четыре табуна, две тысячи! Куда коней девать?

Татаринов вышел, распорядился:

– Нечаев раздаст коней по росписи. Всех остальных коней гоните в табуны!

– Гей! Атаманы! – крикнул другой казак. – Вам жалобу прислал московский дворянин, Чириков Степан.

– От Степки Чирикова писано!

– Давайте жалобу сюда!

Нечаев вошел и, почесывая в затылке, хитро поглядывал на атаманов.

– Читай! – приказал ему Татаринов.

– «Всему Донскому войску…»

– Куда ж «Великое» девалось? – прервал его обиженно Татаринов. – Должно быть, памороки забило жа­лобщику. Читай, как величают!

– «Великого» тут не поставлено, – ответил Григорий.

– Читай, как я тебе сказал: «Великое» – дано государем. Проставишь сам.

– «…Всему Великому Донскому войску, – читал дьяк. – Всем атаманам и войсковому атаману Ивану Каторжному. Московский дворянин, холоп государя, царя всех царств: Владимирского, Московского и Новгородского, царства Казанского, Сибирского и Астраханского и всяких других преславных царств, холоп государя, царя и великого князя, всея Руси самодержца, прежних великих благородных и благоверных и богом венчанных российских государей-царей и от царского благородного племени, блаженные памяти царя и великого князя Федора Ивановича всея Руси и самодержца, холоп благоцветущей отрасли Михаила Федоровича Романова-Юрьева, сына Федора Никитича Романова…»

– Ну, господи! Понесло! Сколько там у тебя еще всяких титулов поставлено? – вскочив, спросил Татаринов. – Небось «холоп земли Донского войска» не проставил? А надо бы. Читай!

– «…Почто ж вы, атаманы, томите мя, яко разбойника, яко пса свирепого, сковав железами и посадив на цепь? Сижу я в Монастырском восемь недель и погибаю у вас голодной смертью. На просо посадили. Гулять мне не дают. Света не вижу божьего… Привез я вам на Дон царского жалованья… две тысячи рублей. А жалованья того вам… не отдал… Привез на Дон в донской посылке: сто пуд зелья[61], пятьдесят пуд селитры, сто пуд свинцу, сорок пуд серы… Ехал я за послом турским. А вы его убили. А вестей царю я никаких не слал. Великий государь в Москве сидит в неведенье. Отпустите меня с Дона-реки и не терзайте меня, яко волки. Иначе опалы царской вам не миновать…»