Азов - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 83

Иван сказал:

– Ить черт те дери! Уговорил! Пришел детинка, заворожил! Дознается Тимошка – не миновать нам лиха.

Кузьма добавил:

– Да это все Абдулка, дурь-сатана, татарин! Не он, мы бы коня не дали. Гляди, гляди! Куда попер его Буланчик!

Буланчик, вытянув шею, мелькал копытами далеко-далеко. На его спине белела Степкина рубаха. Абдулка скакал сзади.

Долго еще носил Степана по степи Буланчик. Весь мыльной пеной покрылся. А Степан знал, что конь в такую минуту становится покорным. Натянул он левый повод. Буланчпк поскакал влево. Натянул правый – поскакал вправо. Прижал ногами мокрые бока – конь побежал резвее. Еще прижал – еще побежал быстрее. И стал он гонять Буланчика от кургана к кургану. Абдулка не догнал Степана. Горячий конь отдал все силы, всю резвость. Добежал до казачьего ерика, не так уж глубокого, и остановился. Степан погладил шею коня. Буланчик мотнул головой. Еще погладил ладонью – конь склонил голову. Тогда Степан шагом проехал по дну ерика, слез с коня на другом берегу, взял под уздцы и повел спокойного Буланчика туда, где стояли табунщики.

– Ить, черт те дери. Коня заворожил! – сказал Иван.

Кузьма добавил:

– Да это все Абдулка. Не он бы, мы бы коня не знали, каков он!

– Гляди, гляди, смирнехонький стал. Объездил Степка! Вот те и н-на! Детинка!

Степан вел коня и радовался.

– Берите своего Буланчика, – сказал он, подойдя к табунщикам ближе. – Обыкновенный конь! Расхвастались! Буланчик!

– Ить, черт те дери, – сказал Иван. – Детина с гордостью!

Кузьма сказал:

– Коня заездил и сам вспотел. Не сознается.

Тут прискакал Абдулка. Глаза выкатил, щелкнул зубами:

– А! Зыр-зар! Хороший конь?

Степан сказал:

– Буланчик ваш – хороший конь. Но ты, Абдулка, подыщи мне назавтра коня погорячее. Завтра я к тебе с зарей приду.

– О! – протянул Абдулка. – Горячее Буланчика нет коней в табунах.

– А ты поищи получше. Найдешь!

Табунщики ласкали Буланчика, похлопывая ладонями по золотистой гриве. Степан тоже приглаживал Буланчика.

– Пойду теперь к войску! – сказал Степан. – Ныне надобно сто сорок казачьих голов постричь! – Табунщики ничего не поняли.

Придя в Черкасск, Степан созвал малое «войско» в камышник, и там одноглазый казачонок снимал им овечьей стрижкой-ножницами волосы. На самой макушке у каждого казачонка он оставлял клок волос – запорожский оселедец!

Все Степанове «войско» было пострижено. И Степан велел раздать сабли, даренные Татариновым.

В Черкасске удивились.

– Кума, а кума, – спрашивала соседка соседку, – твой хлопчик дома?

– Дома, кума! А што?

– Та што у твоего хлопчика на головци торчить, ты бачила?

– Та ни, не бачила!

– А ты сними шапку да подывись. Вси диты у нас в Черкасске попереказылись! Поострыглись, одни остры хвосты торчат на головах!

– И хто ж то им ума такого вставил? – спросила кума.

– Та хто ж? Тимошкин сын! Степан!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В Москве в это время атаман всего войска Донского Иван Каторжный обивал пороги приказов, дожидаясь приема у государя. Позванный наконец к царю, он настойчиво говорил ему о беспрерывных татарских набегах, о всех татарских и турецких обманах и замыслах. Перечислил он царю Михаилу все битвы: на реке Ее, на реке Быстрой, на Донецком острове. Рассказал и о стычках у Пяти караулов, под Астраханью, на речке Кагальник, у Самбека, на Бейсуге и Челбаше. «Многих татар, – сказал он, – мы побили до смерти и переранили. Бились мы еще на Темернике, на всех перелазах и по всему берегу Азовского моря».

Прихватил Иван в Москву для пытки и допроса четырех пленных татар, которые подтвердили Савве Языкову все, о чем говорил он государю. А от себя эти тата­ры сказали на пытке, что «ногайские мурзы со всеми своими улусами перешли недавно на крымскую сторону и будут с крымским ханом воевать русскую землю». «Кейкудан-мурза, – говорили они, – отдавал свою дочь крымскому хану, чтоб тот дозволил им кочевать за Доном по-прежнему, но хан не взял его дочери и велел им кочевать по Кальмиусу от Перекопа и быть готовыми к войне… А Калаш-паше велел хан прислать в жены дочь Давлат. И захватил хан Адил-мурзу, Шаим-мурзу, Салтан-мурзу и Касай-мурзу, которые якобы сказывали, что крымский хан у турецкого султана теперь в непослушании за то, что он, султан, не присылает ему жалованья, шлет выговоры и ставит в вину погибель многих татар в бою с казаками на речке Быстрой. И крымский хан, – сказали они, – сам хочет идти войной на Русь».

Государя все это огорчило, и он стал милостивее к атаману Каторжному,

Иван Каторжный тайно и спешно отписал на Дон Алексею Старому, что после допроса тех татар государь изумился многому и велел отослать их в тюрьму.

Писал еще Иван Каторжный, что в дороге, за Северским Донцом, при Теплом Колодезе, на его станицу в тридцать человек напало татар триста человек. «А на речке Деркули напали на нас двести человек, а за речкой Ойдаром, не доезжая с полдня до речки Явсы, подкараулили сто татар. Станица, – писал Каторжный, – сидела в осаде с утра до вечера, дралась крепко. Побили мы многих и до царя доехали с божьей милостью, а семерых коней у нас убили наповал».

И главное, о чем писал он еще на Дон, касалось просьбы о пожаловании войску Донскому свинца, ядер и пороху. «А я подал государю нашу челобитную, а в ней было сказано, что мы, холопи его, помираем голодною смертью, все наги и босы, и взять нам, окромя его милости, негде… Свинцу, и зелья, и ядер железных пушечных у нас не стало. И ядра у нас на Дону делать некому и не из чего, железа у нас нет, а которые пушечные ядра у нас были, и те все изошли, расстреляли мы их в драках с татарами… А многие орды похваляются приходить ныне на наши го­родки и разорять нашу землю… Писал я государю, что донские казаки выходят з Дону в городы помолитца в монастыри, или к родимцам побывать, а их обдирают кабацкие и таможенные откупщики без воеводского ведома; теснят всякого казака и емлют с любого пошлину не в силу. В Посольском приказе о том и не ведают. И государь повелел – послать нам жалованье, сукна и хлебные запасы, и сухари, и крупы, и толокно, и вино, и зелье, и свинец, и селитру, и серу, и пушечные ядра – перед прежним во всем с прибавкой! Да только за то государь велел мирно и честно принять из Азова турского посла Фому Кантакузина. Давно не бывал у нас на Дону тот хитрый грек: гляди, чтоб он не разнюхал задуманного нами дела… А мне царь велел ехать на Дон встречать того посла с почестями. Со мной приедет на Дон за турским послом Кантакузиным дворянин Степан Чириков… И запомни, Алеша: государь вскоре пошлет на Дон строгую-престрогую грамоту – запрещает ходить под Азов, снова требует от нас мира с азовцами… Слава наша будет в потомстве… Другого дня счастливого у нас не будет…»

Письмо Каторжного обрадовало и вместе с тем озадачило атаманов на Дону: «дела» своего они не приостанавливали, но и приготовлялись встретить турец­кого посла.

Татаринов готовил войско из казаков, прибывавших с городков. Бабы с Ульяной Гнатьевной и Варварой Чершенской во главе сушили мясо и рыбу; мастера всяких дел работали весьма ревностно. Алексей Старой сидет в Черкасске и все писал призывные грамотки в улусы, принимал послов и отряды новых союзников. И где-то тайно, по слякотным сакмам, на перелазах, под самыми стенами грозной крепости рыскала днем и ночью конная ватага славного разведчика Наума Васильева. Она добывала турецко-татарские вести и языков…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Солнце горело над крепостью. Азовское море с утра не переставая кипело и пенилось. Несмотря на сравнительное мелководье, Азовское море бурливо и опасно. Сорвется легкий ветерок, погонит рыжеватую воду, – уже сталкиваются остервенелые волны, бросаются на берега. А если сильные ветры задуют со степей и с гор, Азовское море – кипящий котел!

Каланчевские часовые и башенные янычары вели наблюдение, шагая по верху стен, но не скоро заметили, что на море терпит бедствие турецкая галера. Тридцать четыре весла ее едва справлялись с разъяренными волнами. Часовой, стоявший на высокой крайней каланче, подал сигнал. Турки, которые были внизу, побежали по каменным ступеням на стены, столпились и всматривались, стараясь понять, что происходит на море. А черную галеру швыряло, как ореховую скорлупку, и она исчезла надолго за гребнями волн. Калаш-паша распорядился выслать на помощь четыре быстрые галеры с лучшими гребцами. Турки медленно и со страхом сели в галеры, неохотно вышли в море, спасли турецкого посла Фому Кантакузина и его спутников.