Азов - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 69

Варвара спросила:

– А улицы в Москве, должно, широкие?

Он отвечал:

– Нет, улицы узки, грязны. Одна широкая – Варварка, где стоит церквушка великомученицы Варвары, – по той Варваре и ты зовешься, но мучиться со мной не будешь, – улыбнулся Михаил и снова нахмурился. – На той улице стоят хоромы семьи царской – бояр Романовых, и тюрем на ней полным-полно. Там же приказ Разбойный. Как прогневишь царя, так говорят в Москве: «Ступай к Варварке на расправу…» Простому народу и в Москве, как и во всей Руси, живется скудно, худо. Бывает так, – понизил голос Михаил, – что чернь бунтует против жестокости боярской, да только с бунтовщиками теми бояре чинят расправу скорую: сначала в пытошную избу бросают, там пытают, потом казнят на месте Лобном, на Красной площади.

– Да что ты говоришь? – прижалась в страхе к Михаилу Варя. – Ведь и тебя могли б бояре…

– Могли!..

Атаман Татаринов говорил о Москве-реке, о грозных наугольных башнях, о высоких воротах Кремля.

– А давно ли поставлен стольный город Москва? Кто ставил Москву?

И он говорил ей все то, что знал о Москве, о ее основателе Юрии Долгоруком… А знал о Москве немало.

Одинокая в небе луна, уходя на закат, тускнела. У берегов Дона тихо плескались нежные волны. Варвара молча смотрела на них и все думала и думала о многолюдном и великом городе Москве.

К ним подошел дозорный казак, шутник Гришка Чобот.

– Не пора ли вам, любезные, – сказал он, – встретив зорьку, пойти на покой?

– Какой тут покой! – сказал, улыбнувшись, Татаринов. – Пристала баба да и твердит: скажи о Москве, о царях да царицах, да откуда-де объявились и каким способом сели на царский трон Романовы?

Гришка Чобот удивленно раскрыл глаза.

– А и в самом деле? – спросил он робко и тихо. – Откуда они объявились и по какой причине сели в Москве? Я вот несу службу царю, а сам не ведаю, кто он, тот царь? Помилуй бог, богородица! Хожу темной ночью с ружьем, стерегу землю, голову под пулю ставлю, а за кого? Ей-ей, не ведаю. Поведай, атаман!

Гришка Чобот положил руки на ствол ружья и уставился на Татаринова красными от бессонницы глазами.

Луна поднималась все выше и выше, спокойно плыла и разливала свой бледный свет. Струги и малые лодчонки, уткнувшись в берег Дона и ериков-протоков, плавно покачивались.

– Поведаю! – сказал Татаринов. – Лет с триста тому назад вышел из Литвы на Русь Иван Дивонович, потомок вельможных князей прусских и литовских.

– Переметчик! – в раздумье вставил Гришка Чобот.

– Крестился!

– Так! Христианином, стало быть, стал.

– И стал он нести службу московскому князю.

– Так. Чин, стало быть, получил!

– Родился у Ивана Дивоновича сын Андрей, по прозванию Кобыла.

Гришка Чобот прыснул от смеха – едва ружье не уронил:

– Ха-ха! Видно, украл кобылу! А не солгал ли, атаман?

– Мне, Гришка, лгать негоже. Коли собрался слушать – слушай.

Но Гришка заливался неудержимым хохотом. Смех его несся гулкими раскатами над городом и по ту сторону Дона, над степью. Табунщики, оставив коней в низине за городом, поспешили на берег.

– Эй, хлопцы! – сказал Гришка Чобот. – Слыхали? Каковы-то предки у нашего царя?

– Нет, не слыхали, – ответили табунщики.

– Садитесь в круг, послухайте, – Чобот что-то шепнул им на ухо, и те, надрывая животы; расхохотались до слез.

– Андрей Кобыла служил Ивану Калите, служил Се­мену Гордому. Потом он стал боярином. У боярина и народилось пять добрых сыновей, от которых пошли Кошкины, Захарьины, Романовы…

– Так! – глубоко задумавшись; сказал Гришка Чобот. – Народилось, стало быть, у Кобылы пять молодых жеребчиков-боярчиков. Приплод богатый!..

А когда казаки ушли, Михаил продолжал рассказывать Варе о Москве. Она слушала затаив дыхание, и перед нею вставали оборванные мужики с пилами и топорами, тысячи нищих, увечных, и дворцы, церкви, изукрашенные и величавые…

За рекой, по далекому степному горизонту, неторопливо растекалась заря.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Умер польский король Сигизмунд III – заклятый враг Руси. Сигизмунд посылал на престол в Москву своего сына Владислава, чтоб потом самому овладеть престолом русским. Он многих награждал землей, деньгами и чинами: Михаила Салтыкова, князей Масальского, Мещерского, Мстиславского и Трубецкого. Эти продажные бояре твердили, что только Сигизмунд – «Жигимонт-король» – сможет усмирить Московское государство, унять буйную кровь русскую…

Недобрым словом поминали властолюбивого короля и в Москве, и в Киеве, и на Дону. Хотелось королю сидеть в Москве и государить. Мечталось Сигизмунду прибрать к рукам Великий Новгород, Дорогобуж и Вязьму, Псков и Великие Луки. Пожег он Москву, Кремль и Бе­лый город.

Умер король, и дело его умерло. Погибли самозванцы. На кол посажен Иван Заруцкий. Маринка сгинула.

Россия устояла!

Скончался король в Польше, а в донской степи трава закачалась сильнее, волна заиграла на море и птицы защебетали веселее. Русская земля имела славных защитников – народное ополчение, Минина и Пожарского…

Как только турецкому султану, «наместнику аллаха на земле», стало известно о смерти Сигизмунда, он решил прибрать к рукам Москву и Польшу. И послал он поспешно нового турецкого посла Алей-агу в Москву.

Турецкий быстроходный корабль-ястреб шел тайно, без сопровождения других кораблей, без всяких флагов, стараясь пройти незамеченным. Он пробирался к Азову-крепости. Измученные каторжники гребли и днем, и ночью. Днем тише, а ночью – во всю силу. На турецком ястребе плыл «самый скорый» турецкий посол Алей-ага. Переодетый купцом Алей-ага не выходил на палубу и ни с кем не разговаривал. В жестокую бурю турецкий ко­рабль едва прибился к Азову.

Алей-ага вышел на берег. Его встретили воинские турецкие люди во главе с новым начальником Калаш-пашою. Первое, о чем спросил Алей-ага, было: можно ли теперь быть уверенным, что донские казаки и атаманы примут посла и не сотворят над ним какого-либо лиха или убийства? Калаш-паша пожал плечами. Он послал в Черкасск двенадцать спахов – конников: предложить казакам встретить важного посла, едущего от султана к царю с неотложным делом.

Донские казаки приняли турецких спахов мирно. На­кормили их, даже наделили подарками и отпустили в Азов с таким наставлением: «Турецкого посла Алей-агу мы встретим честно – бояться ему нечего; в дороге препятствий чинить не станем. Но только Донскому войску знать должно: по какому такому делу едет посол в Москву? Если опять с жалобами на нас, казаков, как прежде ездили, – убьем; ежели по другому какому делу – приводим к царю без всякого задержания. Да куда подевался ваш прежний посол, Фома Кантакузин? Не помер ли?»

Посол Алей-ага ответил, что он едет не с жалобами на казаков, а по мирному делу. Прежний посол, Фома Кантакузин, не поехал к царю из-за своей тяжелой болезни (посол Алей-ага, по обыкновению, солгал); Фома будто бы спрашивал о здоровье казаков и обещал, как только поправится, приехать на Дон и привезти атаманам дорогие подарки за спасение его жизни в прошлом году. Да и он-де, Алей-ага, привез атаманам хорошие дары.

Выслушав спахов в атаманской землянке, Иван Ка­торжный с Алексеем Старым и Михаилом Татариновым велел им выйти. Порассудив, решили: «Посол брешет! Мирного дела у султана нынче нету. Война приближается. Шведский король Густав-Адольф, у которого ружья стре­ляли в три раза быстрее других, пал под ядрами на поле брани. Польский король помер, королевское место стало пусто. Знать, о том пронюхали турки в Стамбуле и замыслили что-то неладное: пойдет заварушка! Но встретим посла мирно!»

Атаману Алеше Старому теперь уже нельзя было уклониться от встречи с Алей-агой и проводов его в Москву. Но, чтобы не пошло в обиду и в оскорбление царю, Иван Каторжный советовал подарков от посла не брать. Приставив к спахам Демку Черкашенина, Каторжный отослал их в Азов с предупреждением послу:

– Ехать Алей-аге наскоро. Свиты с собой никакой не брать, – провожатых казаков будет вдосталь.