Азов - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 47

– Эй, ты! – крикнул поваренок в ухо Стыцку глухому. – Богдана им треба. Вытри сало с усов да поведи их до батька. А мясо, що набрав с жаровни за пазуху, вынь да положь назад. Старый кит, а мясо любыть.

– А може, то чоловик такий, що ты его пусты в хату, а вин и в пичь зализе? Ты языком мели, а разума своего в казан не кидай, бо руки опять обваришь.

Поваренок отругивался:

– Як не брехне Стыцко, так не дыхне. Слизайте с коней, я поведу вас до куреня Богдана… А хто богато говорит, той мало чого творит.

– Слизайте! Слизайте! – закричали разом стоявшие в кучке запорожцы.

Старой и Левка слезли с коней и пошли. Навстречу им попадались веселые черкасы – рослые, до пояса голые, загорелые, чубатые, молодцеватые. Старые запорожцы – в широких шароварах, в ладных чоботах, смазанных жирно дегтем; молодые – в шляхетских кунтушах с золочеными пуговицами; среди них были и боярские дети, променявшие отцовские вотчины на разгульную и беззаботную опасную жизнь в Чигирине.

Поваренок шел впереди и дул на свои обваренные руки.

Свернув направо, за высокий курень, он сказал:

– Вон там, на колеси, сидит сам батько Богдан! Шапка на ем кудлата, а верх на шапци дуже острый! Идите! – Сказал и, повернувшись, побежал назад.

Окруженный казаками, на колесе телеги сидел чигиринский сотник Богдан Хмельниченко, мододой орел. Старой и Карпов, подойдя к нему, поклонились низко.

– День добрый, – промолвил Богдан, – каким ветром с Дона занесло?

На малиновом жупане Богдана сверкал пояс. В руках он держал островерхую шапку. Загорелое, бронзовое лицо его выглядело свежим и молодым, сам он был сильным, без лишних движений, с упрямым взглядом.

Первым заговорил Богдан:

– Коли я сдогадался, то дело у нас одно: бить турка альбо татарина. Не так ли?

– Так, – улыбнулся Старой.

– Ну, если турка бить будем, то я и головы своей не пожалею… Слыхал я, – земля доносит, – что крымские татары пограбили Черкасск. А вы не отплатили?

– Да нет, не успели еще.

– Долго собираетесь! Пора б отместку дать!

– Затем и приехали!

– Пойдем в курень…

Пошли они в курень Богдана. Курень простой: овчина на земле; четыре турецкие сабли висят; пустые две кади, накрытые турецкими коврами, – на них садились вместо лавок. Два рога с порохом; пистоль турецкий; постель в углу – попоны белые; подушка шелковая.

Богдан хитровато сказал:

– На море надо б погуляти, да войска маловато.

– А мы прибавим войска, – ответил Старой. – Давно пора! Татары, по приказу султана, задирают, – мочи нет. И турки задирают.

– А то одно их дело. Пойдем на море?

– Ой, как надобно! Пойдем.

– Пойду! – решительно сказал Богдан. – У казака на голой шее пан, а на боку висит сабля вострая. И надо б нам панов бить… Давно я готов служить царю русскому, а он, сдается мне, другую думку гнет. Но што б воно получилось, коли б мы пошли на службу к султану?

– Измена! – сказал Старой.

– А што б воно було, коли б мы стали служить хану крымскому?

– Измена! – повторил Старой.

– А коли королю польскому послужим?

– Опять же измена!

– Закинь туда – измена! Закинь сюда – измена! Кому же служить? Ясно, отечеству – Руси и Украине. Перевернул бы я всех ляхов вверх ногами, шляхту погнал бы за Вислу. Пусть только Москва поможет нам, и будет наше. Стой, на своем!

– Едина цель у нас, едина и дорога! – подтвердил Старой.

– То верно ты сказал.

Старой снова заговорил:

– Цари твердят одно – чтоб не сносились мы с черкасами для поисков противу турок и татар. А султан и татары, как псы лютые, нападают на нас, казаков. А что есть Дон? Руси стража. А Украина? То ж самое. А чтобы надежно охранять себя и Русь от турок и татар, нам надобно Азов забрать, а вам – Казикермень.

Богдан задумался, потом сказал:

– Ты правду молвишь. Днепр загорожен турецкими цепями да крепостью – и в море путь отрезан. А море чье? Богово да наше. Султан нам поперечна, чертова гречка!

– И на Дону мы так же мыслим, – поддержал Старой. – Глядишь – чужие корабли морские волны бороздят, а наши где? Нам жизнь не в жизнь без моря и честь – не в честь.

И, обхватив широкие плечи Богдана, Старой заглянул в его веселые, добрые глаза:

– Ну, пойдем на море?

– Пойдем!

Они уселись, и Старой сказал:

– Ведь много на Руси настроено ладей, карбасов, бусов, а плавать негде. А было время – дружины Игоря, Олега, Святослава к Царьграду путь держали, чтобы собрать все племена славянские в один народ и государство сильное. За те походы и за дела те славные признали греки силу русскую и море Черное назвали морем Русским.

Богдан был удивлен:

– Того не знал… Мне ведомо лишь, что Сагайдачный ходил на челнах в Царьград, Кафу и Трапезонд. Немало бусов он потопил, немалое число голов турецких своей саблей вострой сбрил. Да только кончил Сагайдачный плохо: шляхтичам стал помогать и на Москву полез.

– Да, Сагайдачного князь Пожарский славно покарал за службу ляхам – наголову разбил под Серпуховом…

Помолчав немного, Богдан промолвил решительно:

– Поезжай, Старой, на Дон. Скажи казакам: «Богдан пойдет на море». Пойдем казаковать в Царьград! Нехай султан живе, як пес, а сгине, як собака! Нехай не задирае казаков. Саблю мою целуй. Давай свою! – И Хмельниченко поцеловал саблю Старого в знак дружбы и казачьей верности. – Езжай! Сядем мы на струги, на чай­ки, выйдем на Днепр, поближе к Казикерменю, тогда пришлю на Дон гонца.

Беседа в Чигирине закончилась скоро. Богдан угостил донских гостей сытным обедом, сел на коня и проводил их до главной дороги.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Поговорив со старшинами, Богдан Хмельниченко вышел из куреня и молодцевато сел в седло. Он сдвинул набок шапку с красным верхом. Поверх кафтана на тонком золотистом ремне висела сабля. Орлиным взором глядел Богдан на днепровский берег, где теснились голые казацкие тела, сдвигая в воду легкие лодки-чайки. На буланом коне, рядом с Богданом, ехал кошевой атаман Иван Сирко, плечистый, осанистый, молодцеватый запорожец.

Богдан наскоро выбил о луку седла нагар из люльки, сунул ее в карман широких штанов и натянул уздечку.

Солнце нещадно жгло. Под копытами коней хрустела пожелтевшая трава, выжженная солнцем. Вверху парили орлы и ястребы. Где-то невдалеке кричали встревоженные перепела.

За Чертомлыкским рукавом все низовое войско строило запорожскую флотилию. Войсковые пушки, которые закрывали вход в Запорожье со всех сторон, особенно с крымской стороны, казаки наскоро огораживали высокими плетнями, а плетни обмазывали липкой глиной.

Богдан и Сирко прискакали к берегу, остановились, поздоровались с казаками. Весь кремнистый берег Днепра был покрыт выдолбленными дубами, байдарами огромных размеров, легкими остроносыми вертлявыми чайками. Но больше всего на берегу было навалено походных чаек. Выволоченные из воды и опрокинутые вверх дном на глину и песок, они сушились на солнце, их конопатили кострицей, смолили дымящейся смолой. Черный дым кружился над Днепром, поднимался вверх и медленно полз на юг. Запах кипящей смолы стоял всюду. И всюду под чугунными казанами костры чадили.

Полуголые казаки, сидя на корточках, подкладывали в огонь сухую стерню и корявые поленья.

Весь многолюдный берег Днепра шумел и двигался. Когда запорожские черкасы увидели Богдана, они начали, радостно кидать вверх свои шапки.

– Гей! Доброго здоровья, хлопци! – весело крикнул Богдан. – Теперь я бачу: то вы своими квачами да смоляным дымом солнце закрыли. Замисто дня вы ночь зробылы!

– Нам турка треба бить! – откликнулся казак, поднявший квач. – Упарились мы, латая дирци чаек. Ой, батько, жарко!

– Бачу, бачу, хлопци!

– Скорийше б нас, Богдан, кидав в море сине! Смолы уже черт мае: човны ничим залиплять. Ой, стругов стало!