Не в плен, а в партизаны - Старинов Илья Григорьевич - Страница 10

Добряков выбрал наиболее густые кусты и в них расположился на дневку. Вскоре он почувствовал холод — особенно в тех местах, где одежда промокла. Добряков проложил между промокшей одеждой и телом оказавшуюся у него сухую газету, покушал остатки своего неприкосновенного запаса и свернулся калачиком.

День для него казался чрезвычайно длинным, точно земля прекратила движение вокруг своей оси. Но надо было лежать спокойно, чтобы ничем не выдать своего присутствия.

До полудня все шло хорошо, и он уже стал привыкать к своему положению. Чувствовалась слабость от усталости, нервного напряжения. Сухари были уже съедены, и приходилось жевать сочную, немного горьковатую траву. Хотелось спать, но он понимал, что это невозможно, и обдумывал разные планы.

В полдень находившиеся в соседнем доме гитлеровцы пригнали в сад лошадей и стали их пасти. Так близко Добряков видел солдат врага только на фотографиях, да пленных. А здесь они — живые, веселые, с оружием — находились совсем рядом и забавлялись с лошадьми.

Возможно, это были солдаты тылового транспортного подразделения, которые никогда не были в бою. Возможно, они имели детей, проклинали Гитлера и затеянную им войну. Но будь эти солдаты повозочными обоза 2 разряда, они для скрывающегося в зарослях Добрякова были не менее опасны, чем танкисты «тигров». Если кто-либо из беспечных на вид солдат по каким-либо делам зайдет в кустарник, где скрывался летчик то ему не спастись.

«Отправишь на тот свет одного-двух повозочных, на том все кончится и, пропал без вести», — думал Добряков. От таких размышлений у него сонливое настроение как рукой смахнуло.

Однако, к счастью для него, гитлеровцы по кустам не ходили, а побаловались и ушли из сада, оставив лошадей пастись. Наконец стало вечереть. Опять пришли коноводы за своими конями. И надо же было в это время одной лошади подойти к зарослям, где укрывался борт-механик.

«Неужели, — подумал он, — лошадь выдаст меня раньше, чем стемнеет и я вновь стану невидимкой?»

Добряков бесшумно подался в сторону лошади, ткнул ее хворостиной в голову, и та нехотя подалась назад и пошла прочь от кустов.

После наступления темноты пилот выполз из кустов и начал выбираться из сада. Надо было спешить в лес на сборный пункт. Сегодня истекал последний срок встречи. Он обошел стороной белую каменную ограду, откуда минувшей ночью неслись душераздирающие вопли. Только во второй половине ночи ему удалось выбраться на окраину.

«Куда идти дальше? Где лес? Сегодня я не попаду без карты на сборный пункт», — думал он.

Если раньше Добряков считал основной задачей выход из занятого противником города и явку на сборный пункт, то, выйдя на окраину, к концу ночи он уже потерял сроки и не рискнул пойти по неизвестной ему местности, опасаясь, что опоздал и рассвет застанет его там, где нельзя будет надежно укрыться. И он решил еще один день пробыть в городе. Его прельстил одинокий сарай. Ни собак, ни гитлеровцев вблизи не было. Сарай был открыт. Одна половина набита душистым сеном, вторая — соломой. Около сарая был аккуратно сложен металлолом. Сверху лежала пробитая осколками немецкая металлическая каска.

Добряков осторожно вошел в сарай и забрался в самый отдаленный угол, заваленный соломой.

Утром во дворе он услышал разговор, крики детей. Кроме венгров во двор, видимо, приходили и немцы. Их отрывистая гортанная речь ясно отличалась от венгерской. Среди обитателей двора он услышал приятный девичий голос. В сарай никто не заходил. Во второй половине дня утомленный Добряков не смог преодолеть дремоты и заснул. Во сне он был на полевых работах, молотил пшеницу, вдыхал замечательный запах свежей соломы. Проспал не менее пяти часов. Проснувшись, он вспомнил, что находится в тылу врага, и в душе выругал себя за беспечность. Было уже темно и тихо. Пилот подошел к двери сарая, но открыть ее не смог, она оказалась запертой снаружи.

С какой целью заперли сарай? Может, его заметили спящим и, заперли на замок двери, побежали сообщать гитлеровцам?

«Вот дурень, проспал», — подумал Добряков.

Осмотрев ворота, он обнаружил, что сверху через них можно выбраться наружу. Летчик бесшумно взобрался на верхний обрез дверей, немного отжал их наружу и, благодаря хорошей спортивной подготовке, подтянулся на руках и очутился на свободе.

«Прежде чем уйти из города, надо запастись продовольствием, — подумал Добряков. — Но как обратиться к незнакомым людям?»

Он очень плохо знает немецкий язык и всего лишь несколько фраз, а по-венгерски лишь отдельные слова. Значит, могут сразу разоблачить и выдать врагу. «Но, — вспомнил он, — в армии противника имеются солдаты различных национальностей. Неплохо будет, если я представлюсь одним из них. Только нужно в объяснении не употреблять русских слов. Теперь, необходимо как-то изменить форму», — решил механик.

Он вспомнил про немецкую каску, лежавшую около металлолома, но с отвращением отказался даже от мысли надеть ее.

Добряков знал, что разведчики часто используют форму противника, это их иногда выручает из трудных положений, а партизаны вынуждены были носить ее из-за отсутствия другой.

«Обойдусь и без формы. Переверну головной убор задом наперед, да и тем обойдусь», — размышлял Добряков, направляясь к дому.

На дворе было совсем темно. Он подошел к окну и стал наблюдать. Слабый свет проникал сквозь щели в ставнях. В доме изредка на непонятном ему языке разговаривали между собою мужчина, пожилая женщина и девушка с приятным голосом. Немцев в доме не было слышно. Добряков постучал в окно. Хозяин что-то спросил, но он ничего не ответил. Свет в комнате погас. Вскоре он постучал еще раз.

Боязнь хозяина выйти из дома успокоила Добрякова. Значит, он не ошибся: в доме не было гитлеровцев. Тогда он еще раз постучал в окно, и, когда хозяин опять задал какой-то вопрос по-немецки, ответил:

— Ихь зольдат.

На этот раз из дома вышел высокого роста, крепкого сложения в синем комбинезоне пожилой мужчина. Он постоял немного, переминаясь с ноги на ногу, очевидно, привыкая к темноте, затем повторил свой вопрос на немецком языке.

— Ихь зольдат, — повторил пилот и жестами показал, что он хочет кушать.

— Русь? — неожиданно спросил хозяин.

Добряков машинально кивнул головой и сразу понял, что поступил неправильно, выдал себя неизвестному человеку. Хозяин знаком велел обождать и вскоре вышел со стройной девушкой, очевидно, дочерью. Она подала Ивану ломоть хлеба, вареную кукурузу и маленький кусочек сала.

Затем быстро развела руками в сторону, повторяя печально «гросснайн, гросснайн».

Добряков положил все в карман, как мог поблагодарил за продукты и настолько расчувствовался, что перевернул пилотку и показал хозяевам красную звезду.

— Русь. Совет бун. Ленин бун, — как-то трогательно сказала девушка и подала знак, чтобы он ее обождал. Через минуту она вышла с бутылкой вина и кульком сушеных фруктов и вручила их Ивану.

Глава 9

Собаки

В ночной темноте Бунцев и Кретова с трудом вышли на сборный пункт, но никого там не нашли. Отсидевшись днем в молодых соснах, с наступлением темного времени они стали опять искать своих, но безуспешно. На условные сигналы никто не отвечал, и не было никаких признаков присутствия людей. Бунцев не мог смириться с мыслью, что Темкин и Добряков не придут и принял решение остаться в лесу еще на сутки. На этот раз расположились на дневку на опушке, имея возможность наблюдать за подходами к лесу.

Второй день казался утомительно длинным. Давала себя чувствовать забота о пропавших друзьях. После полудня Кретова уснула. Вскоре пасшееся на поле небольшое стадо коров и овец подошло почти вплотную к лесу, и два пастуха старик и мальчик — расположились на опушке и начали закусывать. С ними была собака. Бунцев издали наблюдал за трапезой, стараясь не шевельнуться. Он очень опасался, что собака обнаружит их, и не без основания. Собака, почувствовав посторонних, навострила уши и стала лаять в сторону расположения пилота и радистки. Как крепко ни спала Кретова, она услыхала лай собаки и проснулась.