Белая лошадь - горе не мое - Соломко Наталья Зоревна - Страница 25

- А сколько ты с ними не говоришь? - заинтересованно спросил Арсений Александрович.

- Две недели.

- Ого! А я-то тебе деньги плачу за то, что ты их воспитываешь... Хорошо устроился!

- Я и воспитываю... - вздохнул Аристотель. - Я ведь, Сеня, не за себя, меня-то не больно обидишь. Но Александра Сергеевича не дам! Не позволю! "Сейчас так не пишут, кому это нужно"! - припомнил он и рассердился с новой силой.

- Больно строг! - усмехнулся директор. - Они юные, глупые еще. Погоди, все поймут...

- Нет, пусть они сейчас поймут! Потом-то как раз поздно будет. "В гробу я видел это чудное мгновенье в белых тапочках"! - передразнил он Шамина. - И как я его тогда не убил, не понимаю. А нынче-то к вам шел, а он стоит у подъезда. С гитарой, как всегда... Сигаретку спрятал, уважил... А глаза тоскливые, дома, видно, опять худо... Но я не подошел, выдержал характер. Кивнул ему только так, очень холодно... Соскучился я по ним, мерзавцам... Концерты по ночам часто устраивает?

- Притих, - ответила Елена Николаевна. - Тихо поет...

- Открой-ка, Саня, форточку, я послушаю, чего он там тихо поет, попросил Аристотель, а прислушавшись, ахнул и устремился на балкон.

Там, внизу, в темном дворе, под тополем, трудный подросток Шамин, современнейший юноша в джинсах и с гитарой, пел тихо:

Слыхали ль вы за рощей глас ночной

Певца любви, певца своей печали?

Когда поля в час утренний молчали,

Свирели звук унылый и простой...

- Слыхали ль вы?.. - печально подпевали ему другие современные юноши.

- Юрка! - позвал Аристотель, когда песня смолкла, и его мощный голос отчетливо прозвучал над притихшим двором.

- Чего? - отозвались из-под тополя.

- Поёшь?

- Пою.

- А что я тебе говорил?!

- Чего?

- Печалься, милый, пой. Пусть душа растет...

- В гробу я видел эту душу! - тоскливо отозвался из темноты трудный подросток. - В белых тапочках!

По ночам приходили Сане в голову новые странные мысли. Мир, казавшийся прежде таким простым и ясным, вдруг затуманился, четкие, незыблемые его границы дрогнули и растаяли, и в бликах света и тьмы различал уже Саня какие-то новые очертания другого мира... Может быть, не так ярки в нем были краски, не так ясно и безоблачно небо, а добро и зло существовали, так крепко переплетясь, что не просто их было отличить друг от друга, но что-то уже тянуло Саню туда, заставляло без печали проститься с прежней ясностью, с четко обозначенными "хорошо" и "плохо"... И уже не казалось Сане, Александру Арсеньевичу, что быть взрослым - постыдно и скучно... Он уже догадывался, что взрослые - как дети. Разные. И так же, как дети, беззащитны. И так же мечтают, обижаются, плачут... Ведь взрослые - это выросшие дети. А дети - будущие взрослые. И жить им надо, взявшись за руки...

Так думал по ночам взрослеющий учитель географии, а утром его долго будила Елена Николаевна, но Александр Арсеньевич прятал голову под подушку, вставать не хотел.

В конце концов вынужден был вмешаться Арсений Александрович: он стащил с географа одеяло и грозно осведомился, собирается ли Александр Арсеньевич идти сегодня на работу. Позавтракать Саня не успел, всю дорогу бежал бегом и появился в классе за секунду до звонка. Но урок начать не успел: в коридоре затопали, кто-то спешил, мчался что было духу, рванул дверь...

- Митька убился! - крикнул Кукарека, встав на пороге.

У Александра Арсеньевича как-то скверно дрогнули коленки и голос сел.

- Какой Митька?.. - сипло спросил он.

В классе наступила гробовая тишина.

- Хрюшкин... - прошелестел Кукарека. - Вы же сами... не велели...

Вахрушев Митька прыгнул с третьего этажа. Сегодня, рано утром. Его увезли в больницу. Больше Кукарека ничего не знал.

- Он жив? - спрашивал Саня.

Они мчались по улице, впереди - Саня, а за ним - шестой "Б".

Кукарека не знал.

- А откуда ты вообще это знаешь?

- Колян сказал...

- Какой Колян?.. - ревя и шмыгая на бегу носом, крикнула толстая Мила.

- Обыкновенный, в одном доме с ним живет... Из седьмого "В"...

- Сан Сенич, это мы, это из-за нас он... - выкрикнул кто-то, и после этого все замолкли и побежали в молчании.

- Только родственников пущу! - заявила им санитарка.

- А мы родственники! - яростно закричал шестой "Б".

"Жив!.." - понял Саня и решительно сказал санитарке:

- Халат, быстро!

- Вы родственник?

- Разумеется! - рассердился Саня. - Халат!..

Митька лежал в коридоре, на кушетке, глаза закрыты, лицо серое.

- Ваш? - спросила у Сани пожилая женщина-врач и оглядела его неодобрительно.

- Мой.

- Чего же не смотрите?

Митька открыл глаза.

- Мить, ты как?..

- Все в порядке, - сердито сообщила женщина, - ушибами отделался. Это раз в жизни так везет.

- Что же ты делаешь, дурень, а?.. Ты зачем это?..

- Сами говорили... - прошептал Митька. - Я проверить хотел...

- Что? - спросил Саня и вдруг все понял. - Митька!.. - едва выговорил он. - Ты с ума сошел!..

- Мить-ка! Мить-ка! - дружно закричали под окнами.

Вахрушев дернулся туда, но тут же охнул, зажмурился от боли.

- А не дергайся! - прикрикнула женщина. - Где больно, ну?

- Нигде, - упрямо прошептал Митька.

- Да глаза-то открой, прошло уж все... Будешь знать теперь, как из окон сигать, журавль!

- Митька! - грянули внизу, и почти сразу в окне появился Толик Адыев.

- Митька, ты живой? - закричал он.

Вахрушев кивнул, и лицо у него стало растерянное.

- Это что?.. - ахнула женщина-врач. Саня не ответил, потому что и сам испугался.

- А тут лестница, Сан Сенич, не бойтесь! - продолжал Адыев. - Я не упаду. Мить, а ты надолго?.. Сейчас тебе Вовка кота притащит, вон уже бежит...

- Слезай немедленно! - закричала женщина.

- Сейчас, - пообещал Адыев, - еще только минуточку... Ну ты, не толкайся... - это он уже Васильеву говорил.

- А ты подвинься! - закричал в ответ Васильев.

- Куда?

- Ну чуть-чуть, я его выпущу...

- Это тоже ваши? - гневно взглянула врач на Саню.

Саня сознался, что его.

- Немедленно, вы слышите!.. Прекратите это безобразие!

- Слезьте, - беспомощно сказал Саня, - я вас очень прошу...

- Да щас! - отозвался Васильев. - Он вылезать, паразит, не хочет...

- Я проверить хотел... - торопливо зашептал Митька. - Вы рассказывали, помните?.. Про чудо, есть оно или нету... Я из лесу слышал...

- Проверил? - спросил Саня, проклиная себя. - Теперь знаешь, что нет... Дурень, ну, дурень!

- Да я же живой, видите?! - сказал Вахрушев. - Вам же говорят: такое раз в жизни бывает!.. Понимаете?!

- Я надеюсь, вы не оставите животное на карнизе, - строго сказала врач, когда Саня поднялся: пора было в школу. - Если это больному, то откройте окно и давайте его сюда. Но вечером чтоб забрали!

Странные, непонятные люди учились в шестом "Б". То не надо им было Вахрушева, то вдруг выяснилось, что именно без него шестой "Б" жить не может... Они, эти люди, будут бродить допоздна под окнами больницы, сэкономив на завтраках, покупать Вахрушеву компот и конфеты, писать записки: "Возвращайся скорей!" - и строить фантастические планы (что значит - второгодник?! Подтянуть по всем предметам. Срочно, немедленно! Они будут с ним заниматься! Он все сдаст! И пусть его сразу переведут в шестой, а именно в шестой "Б"!).

А классный руководитель, конечно, был с ними и в обсуждении Митькиного будущего принимал активное участие. Поэтому домой он вернулся поздно. А вернувшись, по напряженному лицу Арсения Александровича и растерянному Елены Николаевны сразу понял: случилось еще что-то...

- Тебя ждут... - не глядя на сына, произнес Арсений Александрович.

- Кто? - удивленно спросил Александр Арсеньевич, и опять стало тревожно, нехорошо.

В комнате у окна стояла Петухова Юля из десятого "А". Она глядела на улицу, и плечи ее вздрагивали.