Белая лошадь - горе не мое - Соломко Наталья Зоревна - Страница 15

"Завтра начну новую, правильную жизнь, - думал он. - Это даже к лучшему. Давным-давно надо было прекратить это недопустимое безобразие..."

Александр Арсеньевич был зол и несчастен. Его и раньше мучило его неправильное отношение к Петуховой Юле из десятого "А", он ведь понимал, что это неуместно, предосудительно. Ведь если все учителя примутся влюбляться в учениц (а он отдавал себе отчет в том, что он именно влюблен, и никак иначе это чувство определить нельзя), то это что же будет?! Недопустимое безобразие - вот что будет. И это тоже иными словами не назовешь!

Безобразие, которое, уткнувшись лицом в подушку, Александр Арсеньевич считал нужным прекратить, началось прошлой осенью. Теперь трудно проследить, как и в какой из дней оно началось. Саня и сам не раз пытался отыскать его - тот роковой первый миг, который можно назвать началом недопустимого безобразия. Так уж устроена жизнь - не уследишь за душой: неуловимое, незамеченное, пронеслось мгновение, ты и не знаешь о напасти, а что-то в тебе уже потихоньку стронулось - тайком, на цыпочках, с легкостью солнечного зайца... А когда узнаешь - уже поздно, поздно...

В общем, ходил Александр Арсеньевич в школу, преподавал, как положено, свою географию - в пятых, шестых и седьмых классах с удовольствием, а в навязанном ему девятом "А" - без. Потому что у девятиклассников география была - экономическая, а экономическую географию Саня, скажем прямо, недолюбливал. Да и атмосфера в девятом "А" томила Саню: его ведь помнили тут еще учеником (других, может быть, и не запомнили бы, а он был "сын директора", то есть не простой ученик, а как бы "приближенный к особе императора") и выглядел он несолидно - поди отличи его от ученика в толпе старшеклассников... Поэтому девятый "А" отнесся к новому учителю с нездоровым интересом и вел себя каверзно. Осложняло учительскую деятельность Александра Арсеньевича и то, что девочки сразу принялись в него влюбляться.

"Ох уж эти мне старшие классы! - неодобрительным басом говаривала Лола Игнатьевна. - Одна любовь на уме!" Лола Игнатьевна с этим явлением решительно боролась, но безрезультатно: любовь бушевала! Любили физкультурника Дмитрия Ивановича, любили угрюмого, молчаливого химика, любили обоих физиков. Чего уж говорить о такой ослепительной личности, как Аристотель, холостяцкий образ жизни которого порождал великое множество легенд о роковой верности историка некоей женщине, неписаной красавице, умершей у него на руках разумеется, и разумеется - от чахотки... Только грозный и ужасный директор школы, величественный и холодный, как айсберг, любви не подвергался. Зато Александр Арсеньевич в прошлом году был самым любимым... В сущности, всеобщая склонность старшеклассников к влюбленности в учителей естественна, но как, скажите, вести себя, получив на уроке записку: "Я все время думаю о вас, вы мне снитесь, и я полюбила географию. В "Урале" идет фильм про Бангладеш, жду в 7.40, если не придете, брошу школу"? А как мрачно ухмылялись юноши девятого "А", заметив на лице учителя некоторую растерянность... С Александром Арсеньевичем кокетничали, его провожали домой, прячась за углами, на него дулись и время от времени, впав в отчаяние от безответности, демонстративно не учили географию... И вот в этих невыносимо тяжелых условиях Александр Арсеньевич вдруг почувствовал в себе горячий интерес к преподаванию именно экономической географии... Наука эта современная, и, готовясь к урокам, пришлось Сане заняться чтением газет. Много, ох, много пришлось вдруг узнать Сане. С детства прокладывая свои маршруты через океаны и материки, он привык чувствовать себя хозяином земных пространств. Что читал он раньше? Описания путешествий, дневники морских капитанов, отчеты давних экспедиций... Газеты? Нет, газеты он не читал. К чему отважному путешественнику газеты? Там, в придуманных прекрасных путешествиях, газеты к нему не доходили. Вот и вышло, что ничего он не знал, оказывается, о сегодняшних делах и тревогах своей Земли... Где-то там, в лазоревой дали, где Миклухо-Маклай подружился с папуасами, - там сейчас военная база! Проснись, Саня: на Огненной Земле - концлагерь... Остров Гаити, прекрасный, зеленый, наивные аборигены выходят на берег... А про тонтон-макутов слыхал ты? А что такое геноцид, знаешь?.. Саня не знал. Он читал газеты в тоске и отчаянии. "Что же делать?" - думал он, потому что все, что узнал он, имело самое непосредственное отношение к географии. И вместе с ним мучительно решал, что делать, девятый "А", изучающий истово Санину науку... Куда там Шамину было сорвать урок! Кто помнил, что это урок всего лишь? Ни ученики этого не помнили, ни сам Саня. Разве что Лола Игнатьевна, которая сказала, что Александр Арсеньевич нашел очень интересную форму урока: дети в игре знакомятся с политической обстановкой в мире... А уж какая тут игра, уважаемая Лола Игнатьевна...

Ну вот... А за первой партой первого ряда сидела ученица Петухова Юля, смотрела темными своими строгими глазами и все понимала... Вот как оно началось, недопустимое безобразие...

Елена Николаевна тихо вошла в комнату, присела рядом.

- Санечка, что случилось?..

Сын продолжал "спать".

- Саня, не пугай меня...

- Ничего не случилось, - сказал он. - Устал просто.

- Неправда, я же вижу.

В коридоре зазвонил телефон, вслед за этим явился Боря, жующий бутерброд, и сообщил с набитым ртом:

- Уам Уля анит...

- Меня нет дома! - решительно отвечал Саня.

Борино лицо выразило недоумение. Так, с недоумением на лице, он поспешно прожевал и сказал:

- Так я, видите ли, уже ответил, что сейчас позову...

- Ну скажи, что я только что ушел...

- Это что за новости? - возмутилась Елена Николаевна. - Немедленно подойди к телефону! Что бы с тобой ни происходило, на детях это отражаться не должно!

- Слушаюсь и повинуюсь! - надерзил Александр Арсеньевич матери и отправился говорить с "детьми".

- Слушаю вас, - произнес он надменно.

Юля, как всегда, сначала помолчала.

- Ну смелее, смелее. Я весь внимание.

- А почему у вас голос такой?.. - испуганно спросила Юля. - Случилось что-нибудь?

- Не случилось абсолютно ничего, - деревянно отвечал Александр Арсеньевич. - А кроме того, вас это все равно не касается.

- Мне мама сказала, что вы мне звонили...

- Я звонил не вам, - холодно сказал Александр Арсеньевич. - Я звонил вашему брату. Я всегда звоню вашему брату, вы разве не знаете? А вам звонят другие люди... С которыми меня не следует путать!

Юля снова долго молчала, а потом спросила неуверенно:

- Вы на меня за что-нибудь сердитесь?..

- Бог с вами, Юля, - отозвался Александр Арсеньевич ледяным голосом, показывая всю неуместность такого предположения. - За что я могу на вас сердиться? Я вообще не имею привычки сердиться на посторонних. Всего доброго.

...Ну вот. Теперь можно было идти и спать спокойно: недопустимое безобразие было прекращено решительно и бесповоротно.

Утром он для начала повздорил с Бедной Лизой.

И так жизнь была тошна и беспросветна, а тут еще молодая литераторша, вбежав в учительскую, принялась жаловаться:

- Это же какое терпение надо иметь! С ума они посходили, распоясались совершенно! Такие сочинения понаписали, читать страшно!

Саня сразу догадался, что речь идет о сочинениях "Кем я хочу стать?", и раздраженно поинтересовался:

- Ну чем ты опять недовольна?

- Ты бы почитал!.. - На красивом, румяном лице Бедной Лизы возникло и утвердилось трагическое выражение. - А этот ужасный Вахрушев... Он же просто издевается! Полюбуйся...

Сочинение Вахрушева было коротким - три строки кривым почерком:

"Я хотел бы стать неведимкой

бродить по улецам и улыбатся тем,

кто меня увидил".

Саня прочитал и сумрачно поинтересовался:

- И чего тебя в пед понесло, Лизавета!

- А это, между прочим, не твое дело! - сразу обиделась Бедная Лиза. Тебя забыли спросить!

- Человек тебе по-человечески написал, а ты лаешься...